Февральская революция
Белзайс-парк — самая обыкновенная станция подземки в северо-западной части Лондона. В ней нет решительно ничего замечательного. Но для меня она имеет особое значение. И когда теперь, бродя по городу, я случайно попал на эту станцию, вот что нарисовала мне слегка затуманенная запись моей памяти.
* * *
…В тот день — 2 (15) марта 1917 г. — смутные волнующие слухи ползли по Лондону с раннего утра.
За неделю перед этим, в последних числах февраля, из Петрограда стали приходить необычные известия: «хвосты» перед продовольственными лавками увеличиваются, улицы города заполняются возбужденной толпой, на площадях устраиваются демонстрации, а вызываемые для подавления «беспорядков» казаки держатся со странными для них мягкостью и нерешительностью. Английские газеты день за днем, печатали эти сведения, воздерживаясь от всяких оценок и комментариев. И вдруг телеграммы и сообщения из России совершенно исчезли со страниц лондонской прессы. Точно ветром их сдуло.
Прошло пять дней. О Петрограде не было ни слова: ни военных сводок, ни политических новостей, ни сенсационных слухов о новых придворных назначениях. Что могло означать это странное молчание?
— Должно быть, случилось что-нибудь значительное, — думали и говорили лондонские эмигранты и с бьющимся сердцем ждали сведений с родины.
В тот день с раннего утра по городу-левиафану поползли смутные слухи. Откуда они взялись, никто оказать не мог, но все англичане сообщали «из самых достоверных источников», что в России происходят важные события, что власть перешла к Государственной думе и что Дума образовала правительство, составленное из представителей разных партий.
Весь день я ни на минуту не знал покоя. Я побывал в редакциях нескольких английских газет, посетил наиболее осведомленных из лондонских корреспондентов русской прессы, забежал в центральный комитет Независимой рабочей партии, с членами которого у меня были тогда хорошие отношения, к вечеру повидался с двумя знакомыми депутатами парламента, но нигде не мог узнать ничего определенного. Везде ползли все те же слухи, слухи, слухи.
Редактор крупного либерального органа многозначительно заметил:
— О, у вас в России сейчас должно быть жарко… Очень хорошо!.. Скоро мы совсем разобьем немцев!
А депутат-социалист в ответ на мои расспросы покровительственно заявил:
— В Петрограде, по-видимому, революция… Поздравляю вас!
И затем, спустя мгновение, добавил:
— Революционные армии всегда дерутся храбро, значит, мы скоро сотрем с лица земли прусский милитаризм… Очень хорошо!
Конечно, все эти рассуждения не могли меня удовлетворить. Мне страстно хотелось знать, что творится сейчас там, далеко, за морями и долами, за туманной гранью горизонта, и меня совсем не трогали военно-политические расчеты, связывавшиеся англичанами с русскими событиями. В моей душе происходила страшная борьба: я хотел верить волнующим известиям, — когда я думал о революции в России, вся кровь во мне загоралась, и мысль улетала куда-то в подоблачную высь, — и я боялся верить этим известиям, чтобы не обмануться в радостных ожиданиях, чтобы не пережить горечи острого разочарования. Усталый и недовольный, я вернулся поздно вечером домой и, наскоро поужинав, решил сразу же ложиться спать.
Мне не суждено было исполнить свое намерение. Едва я успел встать из-за стола, как в передней длинно и настойчиво задребезжал электрический звонок. Очень удивленный, я спустился вниз и открыл дверь. В полумраке лестницы какая-то высокая, тонкая фигура порывисто бросилась мне на шею, и, целуя меня в голову, в нос, в усы, завопила:
— Вот! Вот! Читайте! В России нет царя! Революция!
При этом фигура тыкала мне в лицо кипу каких-то бумажных ленточек и кусочков, остро пахнущих типографской краской.
— Что?! Что такое? Что все это значит? — невольно вырвалось у меня.
Передо мной стоял Васильев, лондонский корреспондент одной из крупнейших московских газет, но — о, небо! — в каком виде!.. В обычное время сдержанный и флегматичный, он теперь громко кричал, топал, неистово жестикулировал и все порывался обнять меня. Измятая шляпа его сидела набекрень, пальто висело на одном плече, модный галстук с бриллиантовой булавкой съехал набок. Таким я не видел его никогда.
— Идемте наверх! — пригласил, наконец, я своего неожиданного гостя.
Прыгая через три ступеньки, мы поднялись в мою комнату, и здесь Васильев, сбросив пальто, швырнул на стол кипу газетных гранок.
— Читайте! Я только что из редакции «Дейли Телеграф»!
Это были действительно гранки лондонской консервативной газеты. Я с жадностью накинулся на узенькие полоски бумаги, и в глазах у меня зарябили жирные заголовки: «Победа народа», «Дума правит страной», «Царь в поезде между Псковом и Петроградом», «Царь отрекся», «Монархия больше невозможна», «Всеобщее ликование в России»…
Да, это была несомненно революция, та революция, которую мы так долго призывали, к которой мы так страстно стремились, за которую клялись умереть! И вот она здесь! Вот она — факт! Вот она — дивная, озаренная красным пламенем действительности!
Я залпом проглотил всю порцию известий и когда кончил читать, то почувствовал, что во мне сложилось твердое решение.
— Идем к Берзиным! — предложил я своему гостю.
— Идем! — восторженно подхватил он, нахлобучив на голову щегольскую шляпу.
Спустя мгновенье мы уже бежали по тихим улицам лондонского предместья, направляясь к дому, где жили Берзины. Когда мы, запыхавшись, ворвались в знакомую квартиру, хозяева собирались ложиться спать.
— В России революция! Царь отрекся от престола! Армия восстала! — в один голос выпалили мы в упор изумленным Берзиным.
Посыпался град вопросов, раздались шумные восклицания, гранки забегали из рук в руки, и вслед затем единогласно было решено: — Не спать!
На газовую плиту поставили чай, начали звонить по телефонам, созывая друзей и знакомых, туда, где не было телефона, разослали «курьеров».
Мне не сиделось на месте, и я тоже отправился на розыски товарищей. Было уже 12 часов. Тихая, темная, слегка туманная ночь висела над землей. С неба падала какая-то мелкая слякоть. Но в душе моей цвели розы. Мне хотелось разбудить спящий Лондон, и, разбудив, громко крикнуть ему:
— Смотри! Над Невой развевается красное знамя! Да здравствует революция!
Какая-то волна мальчишеской удали внезапно нахлынула на меня. Я вошел в станцию подземки. Это была «Велзайс Парк». У кассы стояли элегантная дама с не менее элегантным кавалером. Я приблизился к ним, и, взяв руку под козырек, радостно воскликнул:
— В России революция! Царя больше нет! Ура!
Прекрасная англичанка посмотрела на меня как на сумасшедшего и придвинулась ближе к своему спутнику.
В лифте во время спуска вниз я хлопнул по плечу стоявшего у рычага рабочего и дружески сообщил ему:
— В России революция! Теперь скоро конец войне!
— Конец войне? — засмеялся тот. — Это хорошо!.. А царь того?..
— Да, да, того! — тоже засмеялся я, вдруг ощутив прилив необыкновенной нежности к этому скромному представителю британского пролетариата.
В вагоне подземки я чувствовал себя победителем. С горделивым сознанием своего превосходства я смотрел на ряды молчаливых англичан, уткнувшихся в газеты, и мысленно обращался к ним с укором сожаления:
— Жалкие люди! Вот вы сидите, читаете, дышите, живете и не знаете самого важного и великого, что случилось в мире! Вы не знаете, что в России революция!
И я с молчаливым презрением оглядывал моих спутников по вагону.
Сойдя с подземки, я пустился почти бегом к дому, где жил П. В. Карпович, о котором я уже говорил на страницах этих воспоминаний. Я громко и решительно постучал во входную дверь. Заспанная горничная мне нехотя открыла.
— Мистер Карпович дома? — громко спросил я,
— Господи боже! — всплеснула руками горничная. — Да ведь уже час ночи! Он спит!
— Ничего, я его разбужу!
И к немалому ужасу горничной я помчался вверх по лестнице во второй этаж, где находилась комната Карповича.
— Петр Владимирович, вставайте! — кричал я, барабаня в запертую дверь комнаты.
— А? Что? Кто там? — раздался заспанный голос изнутри. Я назвал себя и забарабанил еще энергичнее. Наконец, щелкнул замок, и я очутился в комнате Карповича.
— Вставайте! Вставайте! — продолжал я восторженно, — в России революция! Царь свергнут! Армия восстала!
Карлович, полуодетый, вскочил с кровати и, сжав меня в своих железных объятиях (он был очень сильный человек) так, что у меня дыханье сперло, не то радостно, не то угрожающе прохрипел:
— Нет, вы не врете? Не мистифицируете меня? Это правда?
— Правда, конечно, правда! Вот, читайте!
И я сунул Карповичу несколько захваченных с собою гранок.
Он торопливо пробежал их и схватился за голову.
— Так это правда? — точно не доверяя своим глазам, в страшном волнении шептал Карпович. — Так это правда? Дожили-таки! Дождались! Ныне отпущаеши!..
— Идемте к Берзиным! — пригласил я его, — Я за вами приехал. Там все собираются.
— Сейчас! Сейчас!
Несколько минут спустя мы мчались на автомобиле по опустевшим улицам спящего Лондона…
У Берзиных собралось уже целое общество. Было человек двадцать, и подходили все новые и новые люди. Трещал звонок, хлопали двери, в тесных комнатах эмигрантской квартиры становилось все оживленней и шумнее.
O чем мы говорили в ту темно-туманную мартовскую ночь? Какие планы строили? Какие дали провидели? Какие желания высказывали? Какие клятвы давали?.. Я не берусь сейчас сказать. Знаю только, что в ту памятную мартовскую ночь мы все жили в каком-то особом мире, в котором человеку удается побывать лишь однажды в жизни. Это был мир революционного вдохновения, которое двигает людей на совершение невозможного.
Мы разошлись с первыми лучами солнца, приветствуя восходящее светило громкими возгласами:
— Да здравствует революция!
И крепко пожимая друг другу на прощание руки, все в один голос говорили:
В Россию!