Сплав казенного леса

По определении меня из стряпчего верхнего земского суда в губернские стряпчие, первым к моей заботе было предметом, как бы мне попасть в следы моих предместников, из которых один набогатился и вышел в губернское правление советником, положа в сохранную судную казну витебским езуитам 50,000 р., а другой преемник его хотя не успел набогатиться за скорою кончиною, однако ж и в краткое время приметно было, что место губернского стряпчего казенных дел было для него полезно. Но я, вступя в новую для меня должность, искал и не находил, чем? и что начать? и за что приниматься? Давно говорят и пишут, что случай всегда тому встречается, если кто его ищет.

Бывший в деревнях государственного казначея управителем г. З., первый мой в Белоруссии знакомец и приятель, открыл мне желанный случай. Он, поздравя меня в новой должности, спросил:

Знаю ли я, где теперь экономии директора секретарь Б.?

– Не знаю…

– Он торгует мачтами, вырубленными из казенных лесов…

– Это любопытно, скажите яснее.

– В казенных имениях есть мачтовые леса; ими часто пользовались арендаторы казенных имений и другие, по милости секретарей директора экономии; яснее вам сказать: леса сплавливали в Ригу, под именем помещичьих, казенными крестьянами, и получали за то немалые суммы денег, а директоры этого не видали, или видеть не хотели, или имели причины не хотеть. До этого мне дела нет. Случилось и мне несколько попользоваться, когда я жил по соседству с казенными имениями, управляя деревнями государственного казначея, однако ж промысел сей бросил, во-первых потому, что он, при случае обнаружения больше принесет несчастия, нежели при удачных случаях прибыли; во-вторых потому, что я уже теперь, славу Богу, доволен, ничем не нуждаюсь; а в-третьих потому, что секретарь Б. меня обманул. Он слишком много воспользовался, а я только был на него работник.

Теперь он сам работает в казенном старостве NN., а тамошний казенный эконом Ольшевский погонит Двиною казенные мачты, казенными поселянами, в Ригу, под именем помещичьих. Они вырученные за продажу деньги разделят, а вы теперь губернский казенных дел стряпчий. Вот вам и яснее, заключил г. З.

– Понимаю – сказал я – всю силу ясности и всю обиду моего звания. Поверьте, что я не дам им воспользоваться казенным добром и моею слабостью, и вам благодарен за открытие мне казенного воровства.

Вскоре Б. возвратился и меня посетил. Я встретил его приветствием:

– Что, брат, ездил торговать казенными мачтами, под названием мачт Ольшевского!..

– А что? разве об этом кто знает?..

– По крайней мере, мне это известно.

«Ну, эта беда не беда, когда она известна одному только; а сколько вам за это надобно? вот задаток на пять сот рублей, двадцать червонцев, – и тотчас высыпал из кошелька на стол – а остальные, какими прикажешь, серебром, золотом, ассигнациями, чрез две недели, получите». Дело сделано! и имевший ревность открыть похищение с похитителями поладил. Честь, нравственность уступили место пороку, но уступивши, не оставили меня без наказания, которого я и был достоин, ежели это достоинство.

Я должен сказать, что не корыстолюбием побужден был к нарушению моей должности, но стыдом – может быть ложным, – что губернский стряпчий не в силах иметь ни стола, ни дрожек, а только едва может собраться во что одеться по приличию своего звания, как, между тем, некоторые чиновники и секретари щеголяют и изобилуют; и по сей наружности, начальство ценит их достоинства.

Проходят вместо двух 4 недели, проходят и два месяца, а уплаты нет; напоминании мои о взаимном соблюдении нашего тракта были тщетны, и я увидел, что я дал себя обмануть. Но нечего было делать, как только терпеть…

Но – чудное и непостижимое сплетение вещей! и, ежели взять в замечание некоторые прошедшие в нашей жизни места, которые нас интересовали, или заботили, то найдем, что действовала ими какая-то невидимая пружина, которая двигала и распоряжала все по своим законам с намерением, наприм.: я, замешавшись в шайку людей, неимеющих слабости руководствоваться нравственностью и самою честью, расхорохорился и сам поправить себя пороком мщения, под образом должности, и не знал с чего начать; а нечаянной случай указал мне путь:

В один день, когда я шел в присутствие, встречается мне на улице куча мужиков, человек 12. Я от роду моего никакого мужика, встречающегося со мною в городе, не спрашивал, кто он? откуда? куда? а теперь без малейшего намеререния, по непонятному инстинкту, спросил.

Они отвечали: «из казенного староства NN.».

– Кто у вас эконом? где он теперь?

– Ольшевский; он поехал в Ригу, а мы, теперь, туда мачты сплавливаем, и зашли с берега в город купить харчей на путь.

Мачты Днепром сплавливаются до некоторого расстояния; а оттуда сухим путем до реки Лучосы, впадающей при Витебске в Двину, а по Двине весною сплавливаются они в Ригу.

– В чьем лесу вырублены мачты?

– В казенном.

– Кто были работники?

– Мы, и рубили всею волостью, по приказанию эконома Ольшевского.

Я велел им итти за собою в наше прокурорское присутствие; там написал все их показание в моем наместническому правлению представлении, – при котором представил и поселян – требуя, яко губернский стряпчий казенных дел, допросить их и дело исследовать по законному порядку. Наместническое правление отослало все в полицию, а полиция, тот же час допрося, представила в правление при рапорте допросы их, которые оказались во всем согласны с моим представлением.

Правление рассуждая из допросов, что многие мачты уже в пути, а некоторые и в Риге, не остановило хода торговли, отослало допрошенных на мачты, для продолжения сплавки; а ригскому наместническому правлению сообщило о наложении ареста на все те мачты, о числе которых показали казенные поселяне во взятых с них в могилевской полиции, по указу наместнического правления, последовавшему на представление губернского казенных дел стряпчего, допросах. Нижнему земскому суду того уезда, в котором вырублены мачты, строжайше велено исследовать о количестве похищения, и в скорости отослать исследование в уездный суд, для законого течения и приговора – как будто нижний земский суд не ведал о публичном в его уезде воровстве.

Б., узнав беду, прискакал в Могилев, но отвращать ее было уже поздно. Ольшевский из Риги успел уже ему услужить уведомлением, что «арестованных мачт нельзя ни продать, ни заложить, а советуют ему, Ольшевскому, употребить крайний способ – потопить их в Двине, дабы не допустить до гнилости». – «Вот совет, – продолжает Ольшевский, – из которого прибыли ни на копейку, а беда еще впереди». Быковец сообщил мне это письмо в намерении упрека. Я ему отвечал: «кто из нас прежде солгал и обманул, тот и сам обманулся».

Исповедь кончилась, но чем кончилось дело о мачтах – верно сказать не могу, потому что вскоре последовала перемена престола, а с нею губернии Могилевская и Полоцкая соединены в одну Витебскую, куда и нам с Б. и другими, пал жребий службы переехать к должностям – о чем обстоятельнее скажется в 1796-м году.

В сей суматохе и мачтовое дело могло уничтожиться, или, может быть, один только Ольшевский воспользовался – если сохранил свою добычу, по наставлению, от согнития – и Б. ничего не досталось. Если же сие дело в Могилеве и в Риге попало в реестр нерешенных, то вероятно, что оно с другими подобными, по заведенному в некоторых присутственных местах славному порядку, вечно будет считаться в числе нерешенных, по силе всеобщего для смертных нравоучительного мнения: мы никогда не оканчиваем своих дел…

Г. Добрынин