В Москве

I.

Я думал, что въезжаю в Испагань, о которой имела понятие по многим рисункам; так отличается Москва своим видом от всего, что существует в Европе; буду описывать то впечатление, которое произвели на меня эти бесчисленные золотые купола, увенчанные громадными золотыми крестами, эти широкие улицы, эти великолепные дворцы, расположенные, по большей части, на таком пространстве один от другого, что их разделяют как бы целые деревни; чтобы составить себе понятие о Москве, надо непременно видеть ее.

Едва расположившись в новом своем жилище, я начала осматривать город, насколько то позволяла зимняя стужа, так как в продолжение пятимесячного моего пребывания в Москве снег не таял, и я была лишена удовольствия объехать ее окрестности, которые, как говорят, прелестны… По истине изумительное зрелище представляет собою это множество дворцов, общественных памятников прекрасной архитектуры, монастырей, церквей, вперемежку с сельскими видами и деревенскими постройками. Это смешение великолепия с деревенскою простотою производит какое-то волшебное впечатление, которое не может не нравиться путешественникам, вечно жаждущим оригинальности…

Я уже заметила, что в Петербурге все высшее общество составляло как бы одну семью; вся знать считалась точно в родстве между собою; в Москве, где народонаселение гораздо значительнее, и дворянство гораздо многочисленнее, – многочисленнее и высшее общество. Так, например, большая зала, которая может вместить в себе до шести тысяч человек, наполняется одними дворянскими фамилиями. Эта зала (в здании дворянского собрания) окружена галереею, на которую ведут несколько ступенек, и рядом колонн; здесь прохаживаются нетанцующие; перед залой еще несколько больших комнат, в которых ужинают и играют в карты. Я отправилась на один из таких балов и была приятно удивлена собранием множества хорошеньких лиц. То же самое могу сказать и о прекрасном бале, на которой была приглашена супругою фельдмаршала графа Салтыкова[75]. Почти все молодые женщины были замечательной красоты. Они большею частью были одеты в тот античный костюм, мысль о котором я подала великой княгине Елизавете Алексеевне для придворного бала: все они были в туниках из кашемира, обшитых золотою бахромою; чудесные бриллианты схватывали короткие приподнятые рукава, а прическа на всех была греческая, украшенная по большей части повязками, усыпанными бриллиантами. Эти элегантные и роскошные наряды еще более увеличивали красоту этой толпы прелестных женщин. В особенности заметила я одну из них: то была одна молодая особа, на которой вскоре затем женился князь Тюфякин. Ее лицо с тонкими и правильными чертами носило печать глубокой задумчивости. По выходе ее замуж я начала ее портрет, но в Москве мне удалось сделать лишь головку, и я увезла его в Петербург, чтобы здесь окончить, то тут вскоре узнала о смерти этой прелестной особы. Ей было едва 17 лет; я ее изобразила в виде Ирисы, с развевающимся вокруг шарфом и сидящею на облаках[76].

В Москве русские вельможи живут так же роскошно, как и в Петербурге. В этом обширном городе множество великолепных палат с самою изысканною обстановкой. Одним из пышнейших был дом князя Александра Куракина[77], с которым я была знакома в Париже, где написала с него два портрета. Когда он узнал, что я в Москве, то приехал ко мне и позвал меня с моими друзьями, г-жею Дюкре-де-Вильнев и ее мужем к себе на обед. Мы приехали в громадный дворец, отделанный снаружи с царскою роскошью. Ряд зал, которые нам пришлось пройти, были украшены одна другой богаче, и во многих из них находились портреты хозяина, то во весь рост, то поясные. Прежде чем итти к столу, князь Куракин показал нам свою спальню, которая по изяществу превосходила все остальные комнаты. Постель, стоявшая на возвышении со ступеньками, прикрытыми прекрасным ковром, была окружена колоннами с богатыми занавесями. Две статуи и две вазы с цветами стояли по углам помоста, а затейливая мебель, отличные диваны, делали из этой комнаты обиталище, достойное самой Венеры. Идя в столовую, мы прошли широкий коридор, по стенам которого стояло в ряд множество прислуги в парадных ливреях и с факелами в руках, что произвело на меня впечатление какой-то важной и торжественной церемонии. Во все время обеда играл невидимый для нас хор роговой музыки, помещавшийся над нашими головами. Несметное богатство князя Куракина позволяло ему жить по царски… Он был прекрасный человек, крайне вежливый с равными себе и без малейшей спеси в отношении с низшими.

В то время, когда я жила в Москве, самым богатым человеком в ней, а может быть и во всей России, считался граф Безбородко[78]. Как сказывали, у него было столько крестьян, что он мог с одних своих земель выставить 30 тысяч рекрут, а известно, что в России крестьяне крепки земле. У него было множество крепостных, и он прекрасно обращался с ними и многих обучал разным ремеслам. Когда я к нему приехала, он показывал мне свой дом, где некоторые покои убраны мебелью, купленою им в Париже у известного мебельщика Дагера; но большая часть мебели в его доме сделана была его собственными крестьянами и так, что не было никакой возможности отличить ее от парижской. Эти превосходые изделия доказали мне, как удивительно способны русские: все легко понимают и, кажется, одарены особенною сметливостью в работе…

Виже Лебрен

II.

В Москве я остановился в очень хорошей гостинице. После обеда, особенно для меня необходимого с дороги, я взял извощичью карету и отправился развозить рекомендательные письма, в числе четырех или пяти, полученных мною от разных особ. Промежутки в этих визитах дали мне время показать Москву моей Заирочке (a’ ma petite Zaire). Она была очень любознательна и приходила в восторг от каждого здания; для меня же в этой прогулке памятно одно лишь обстоятельство: неумолкаемый звон колоколов, терзавший ухо. На следующий день мне отдали все визиты, сделанные мною накануне. Каждый звал меня обедать вместе с моей питомицей. Г. Демидов в особенности оказывал внимательность к ней и ко мне. Я должен сказать, что девочка делала с своей стороны все зависящее, чтоб оправдать эту любезность. Во всех обществах, куда я ее возил, раздавался постоянно хор похвал уменью ее держать себя, грациозности и красоте. Мне было очень приятно, что никто не хлопотал разведывать, точно ли она моя воспитанница или просто любовница и служанка. В этом отношении русские самый нещепетильный и сговорчивый народ в мире, и практическая их философия достойна высоко-цивилизованных наций.

Кто Москвы не видал, тот не видал России, и кто знает русских только по Петербургу, тот не знает русских чистой России. На жителей новой столицы здесь смотрят, как на чужеземцев. Истинною столицею русских будет еще надолго матушка-Москва (la sainte Moscou). К Петербугу относится с неприязнью и отвращением старый москвич, который, при удобном случае, не прочь провозгласить против этой новой столицы приговор Катона старшего на счет Карфагена. Оба эти города – соперники между собой не вследствие только различий в их местном положении и назначении: их рознят еще и другие причины, причины религиозные и политические. Москва тянет все назад, к давнопрошедшему: это город преданий и воспоминаний, город царей, отродье Азии, с изумлением видящее себя в Европе. Я во всем подметил здесь этот характер, и он-то придает городу своеобразную физиономию. В течение недели я обозрел все: церкви, памятники фабрики, библиотеки. Эти последние составлены весьма плохо, потому что население, претендующее на неподвижность, любить книги не умеет. Что до здешнего общества, то оно мне показалось приличнее петербургского и правильнее цивилизованным. Московские дамы отличаются любезностью. Они ввели в моду премилый обычай, который желательно бы распространить в других краях, а именно: довольно чужестранцу поцеловать у них руку, чтоб они тотчас же подставили и ротик для поцелуя. Не сочту, сколько хорошеньких ручек я спешил расцеловать в течение первой недели моего пребывания. Стол здесь всегда изобильный, но услуживают за столом беспорядочно и неловко. Москва – единственный город в мире, где богатые люди держат открытый стол в полном смысле слова. Не требуется особого приглашения со стороны хозяина дома, а достаточно быть с ним знакомым, чтобы разделять с ним трапезу. Часто случается, что друг дома зовет туда с собой многих собственных знакомых и их принимают точно так же, как и всех прочих. Если приехавший гость не застанет обеда, тотчас же для него нарочно опять накрывают на стол. Нет примера, чтобы русский намекнул, что вы опоздали пожаловать; к подобной невежливости он окончательно не сроден. В Москве круглые сутки идет стряпня на кухне. Повара там в частных домах заняты не менее, чем их собратья в парижских ресторанах, и хозяева столь далеко простирают чувство радушия, что считают себя как бы обязанными лично подчивать своих гостей за каждою трапезой, что иногда следует, без перерыва, вплоть до самой ночи. Я никогда не решился бы жить своим домом в Москве; это было бы слишком накладно и для моего кармана, и для здоровья…

Ф. Казанова