Год крестьянина

Не знал я причины тому, что народ того небольшого селения[95] тогда отличался от всех на большое пространство окружающих соседей своих других селений своею веселостию. Шатаясь по разным местам России и сопредельных государств, не случилось мне видеть, где бы подобные им поселяне так искусно и охотно выделяли между трудов и необходимого покоя особые часы для увеселений, не довольствуясь тем, что и в трудах во всякое удобное время не пропустят они минуты употребить в свое увеселение и что одни только немногие часы, закрыв глаза, силы их подкрепляющие, предав их неисповедимому состоянию души и тела, разлучают их со врожденною их любимою склонностью, сопровождать все веселостью. Если взять началом года первое октября, время рабочее, в которое у них производятся затопки конопляных стеблей для вымачивания, чтобы взять с них пеньку, которая тогда по доброте своей отправлялась чрез разные места в Англию, и молотьба разного хлеба, которую они всегда старались сократить к зиме, когда необходимо расчищать на токах снег, иногда выше человеческого роста навеянного; в то время они, вставши за несколько часов до света, обмолачивают каждый по овину, а семьянистые по два. Весь день мущины и женщины в беспрерывной работе до самого сумерка, но не смотря на то, оконча все и помолясь Богу на месте окончания трудов, они не преминут хотя на короткое время собраться на улице в нескольких местах и нередко и в одном, и хотя не поют уже песень, но за то там у них другие занития: резвости малолетних, рассказы стариков, неприметный отчет в дневных трудах взрослых и тому подобное, заменяя, всегдашнее их для веселостей определенное время замещает промежуток прервавшего единственно по краткости свободного времени всегдашнего их игрища. После сего каждое семейство, собравшись в избы и засветя огонь, паки работает: кои прядут, кои починивают мешки или веретья, кто поправляет хомуты, приготовляясь по первому зимнему пути пуститься на нескольких лошадях в извоз, в котором работают до прекращения санного пути, после которого они нанимаются в работу на водоходных судах, кто делает цепи, грабли или завостривают вилы, иные плетут лапти, а все вообще поют какую-нибудь старинную или из современных какую-либо военную, или молодецкую песню, и оконча ту, начинают другую, кем-либо из старших семейства предложенную. Песни у них рассортированы на военные, молодецкие, уличные, хороводные, свадебные, разные величальные: для стариков и старушек, для заслуженных, для женатых и замужних, для девиц, для холостых и для вдовых мужчин и женщин с обозначением во всех каждого величаемого лица состояния, даже и попов величать есть у них особые песни, а также и относящиеся к монахиням; особые также на разные случаи: свиданий, расставаний, отправляющихся на войну, о разной участи, постигшей их там, – сии особенно с претрогательными голосами возвращающихся с войны, радостные, печальные и даже плачевные. И во всех тех песнях голоса так искусно принаровлены к воспеваемым в них предметам и обстоятельствам оных, что не меньше самых слов делают выражение. Имея в памяти по множеству на всякий предмет или случай однородных песен, они искусно выбирают такие, которые почти совершенно объясняют свойства и обстоятельства воспеваемого предмета или лица, даже и образ жизни оного прошедшего и настоящего времени – особенно в отсутствии тех лиц, ибо в присутствии они поют такие, в которых меньше выражается образ жития величаемого, дабы не оскорбить оного вместо величания ни полусловом, которое могло бы напомянуть какой неприятный, хотя ему одному известный поступок или случай, ни излишнею лестью. Сговорных и свадебных песен у них так много, что они певши беспрестанно при всех многоразличных свадебных обрядах приличные каждому песни, за бесчестье себе считают: спеть на одной свадьбе два раза одну песню. А как по-тамошнему (а может быть и по повсеместному) обычаю невесты как-будто должны при некоторых обрядах плакать, то они в предшествии таковых обрядов поют такие песни, коих слова и голоса невольно приводят в слезы не одну невесту, которая и без того оплакивает разлуку с родителями и будущую еще неизвестную свою участь; но даже всех посторонних, тут находящихся, сколь бы ни был кто одарен дубовыми чувствами, ибо и из самих певиц, при всей привычке к голосам и словам тех трогательных песень, многие продолжают пение, как говорится, сквозь слезы. Так они проводят вечера за работою, как-будто затверживая множество песен, от старых к молодым передаваемых, часу до девятого, которое время, равно как и все прочие времена ночи, знают они по звездам, а в пасмурное время, не знаю уже почему знают, и так верно, что иногда посрамляют не весьма исправные хронологические машины. Для сна они употребляют не более четырех часов; во время молотьбы до первого, а когда оной нет – от первого до четырех, в первом случае они в петухи встают молотить, а во втором продолжают вечернюю работу до петухов. В воскресенье или другой какой праздник они послеобеднее и вечернего сиденья времени почти все проводят на улице: поют, играют, не смотря ни на стужу, ни на метель и даже самую вьюгу, которые иногда пронимают до того, что они, припрыгивая в голос и такт продолжаемой песни, поют: что у них озябло, но все до времени не оставляя места своего веселья. За всем тем не просыпают долее четырех часов, но встают и при огне работают, также как с вечера; только уже в эти послеполуночные времена, равно и накануне какого-либо праздника, песни не поют, а слушают посильные рассказы одного из семьян, слышавшего от попа или кого другого: правила христианской веры, житие Иосифа прекрасного или другого из описанных в Четьминее, из которой достигшие зрелых лет довольно многие статьи хотя вкоротке помнят, так же как и песни, не смотря на то, что они слушают из тех книг одно только в году небольшое время, когда говеют. После тех рассказывающие неприметно вводят или рассказ о ком-либо благочестиво и трудолюбиво проводившем или еще провожавшем жизнь человеке, о котором он слышал или сам знает и в которой примеры достойны подражания слушающих, а из того выводят посильную похвалу трезвой и девственной жизни и охуждение противоположной козней, коих разнообразие и ужас рассказывающий сообщал к сведению семьян своих, дабы при несчастной встрече оных охранялись нужными предосторожностями. Вот только времена в которые умолкают песни, в прочие же времена, иногда неся тяжелее себя бремя, хотя не звучно и не регулярно, но все что-нибудь напевают.

Таким образом, дожив до зимней дороги, они отправляли в извозы лишних по тогдашнему времени людей и лошадей, оставляя тех и других столько, сколько необходимо нужно для домашнего вместе с женщинами обихода и отправления работ общественных и тех, кои производятся по распоряжению земской полиции, в которых они не мало времени не замедляли, не смотря на то, что они тогда уже были многих разных владельцев, всякое общественное дело исполняли с лучшею скоростью и точностью, нежели другие одного владельца. В каждом владении, хотя бы оное состояло только из одного семейства, были старосты, которые сошедшись на улице в то время, когда прочие веселятся, соглашались исполнять которым-либо из них предложенное: расчищать проруби, или исправить свои сельские дороги, назначали время, в которое как машиною, назначенные на ту работу все в одно время выдвигались из домов и, пришед на место работы, скидают, сколь бы холодно ни было, всю одежду и работают в одних рубашках припеваючи приличную трудам своим песенку, в числе коих в одной молодецкого напева есть слова: работай ребятушки, не робейте, своих белых рученек не жалейте. Хотя эта песня есть изображение некоторого водяного военного и храброго движения, однако же, они поют ее иногда между прочими в своих работах. Если в общей работе заметят кого недружно работающего, то шутя разувают его и заставляют работать на снегу босиком, а в другие времена иными подобными сему, по-видимому, шуточными способами ленивых наказывают, как-то: насыпают им вместо прохладительного пыли или земли в исподнее платье и тому подобные употребляют средства, дабы и другие в работе, как они говорят, не выдавали. Возврат с работы никогда не бывает без песен, исключая тех, кои бывают поздно накануне праздников.

Таким же образом доживали они до святок, во время которых у них производятся: все те святочные игры, какие в старину бывали у больших и малых бояр. Каждый вечер собирались в просторнейшую из всех избу, а иногда заблаговременно испрашивали у кого-либо из непроживающих в селении помещиков позволения производить святочные игры в порожнем их доме, и начинали игры всегда гадательным действием. Они, склавши серги, перстни и кольца в большое блюдо, налитое водою, и поруча одной вынимать оттуда иные по одной вещи, поют аллегорические, хотя все на один напев, но разные коротенькие песни на каждую выемку особую, припевая за каждою: кому вынется, тому сбудется, тому сбудется, не минуется. Потом предложение и отгадывание загадок, коих они знали очень много и между коими есть такие, кои в простоте своей заключают замысловатость и означают не меньше других басен. Жгут у них употребляется многоразличными манерами, а всего забавнее игра в короли, которая у них заменяет все различные манеры игры в фанты. В этой игре нередко бывает смесь: игры со слезами, когда юная девица, перед королем назвавшись его слугой с обещанием: что ни заставишь, то буду делать, и получивши приказание поцеловать кого-либо из молодых мужчин, от стыдливости затруднялся исполнить назначенное ей дело, усердно просит переменить, не смотря на то, что такая перемена иногда ставит ее еще в большее затруднение и она со слезами приступает к исполнению; напротив того, бывает приятная картина, когда удается ей склонить жалость на состояние чувств своих и выпросить позволение исполнить назначенное ей дело, т. е. поцеловать вместо мужчины которую-либо из ее приятельниц, как она с необтертыми слезами, как стрела бросается, с радости обхватывает и, сильно прижав, поспешает вместо назначенного одного поцеловать несколько раз, как призывают ее к отчету в излишних против назначения поцелуях, кои она в пылу радости без счета отпустила, как она, оправдываясь, иногда приближается паки к слезам, с какими испрашивала себе желанного.

Во время масляной все на горе, которая против нашего дома от природы так устроена, что устроемые в городах с большими издержками искусственные горы не имеют таких удобностей, какие эта. На этих катаются по одним санкам, а на сей поставляют десяток или более в ряд и, пустившись с места все вдруг, катятся около ста или более сажень, и те, у коих катчее санки и кои лучше ими правят, выпереживают друг друга – как в скачках верхом или на бегах. Никто не сходит с горы кроме тех, коим старшие семьяне приказывают что-нибудь сделать в доме, но и те, бегом с горы и сделав приказанное, обратно прибегают и паки вступают в общее упражнение.

В это время можно слышать вдруг многие песни потому, что катающиеся, разделясь на несколько катов по стольку санок, сколько может поместиться по ширине расчищенного и политого для катанья места и в один раз рядом скатиться, каждый таковой отряд запевает особую песню. И так катящиеся отряд за отрядом с горы поют и возвращающиеся тем же порядком на гору также поют, то все пространство катального, места усеяно в два ряда движущимися группами, поющими каждая свою песню, стараясь не запеть ту, которую уже поют или пела в этот вечер которая-либо из катающихся партий. Сие строго наблюдают стоящие на горе у начала катального места старухи, а старики смотрят затем, чтобы партия не смела катиться впереди той, позади которой она катилась. Наблюдая таким образом порядок, на основании ведущегося у них издревле правила, нарушивших оное штрафуют, указывая на другую гору, чтобы он туда шел кататься, если хочет лишний против других раз скатиться. А более наказываются они тем, что девки и молодые женщины, узнав о сделанном стариками ему выговоре, ни одна не садится на его санки и те, кои пред тем с ним катались, искусно отказываются, выставляя какую-нибудь причину, заставляющую ее прекратить катанье, и, постояв несколько, катаются с другими. Подобные сему штрафы падают на всех нарушителей порядка, в каком бы то случае ни было, кто, не в лад запев, помешает поющим, кто третий к двум вмешался плясать, кто не умеючи играть пристает с балалайкою или гудком к играющим, помешает им особенно, когда уже пляшут. Невежливость против стариков и вообще против женского пола наказывается у них запрещением невеже приближаться к хороводам. Но обидные на чей-либо счет слова уже превышают сию меру штрафов и подходят под разбирательство – род полицейского.

С первого понедельника Великого поста на всех местах игрища и песни на весь пост умолкают. Очень редко случается, что какой-нибудь мальчишка, работая где-нибудь наедине, как кот замурлычит сквозь зубы про себя какую-нибудь песенку и то оглядываясь, чтобы кто-нибудь не подслушал его преступления. При таком строгом соблюдении приличествующих посту правил не было у них лицемерства, подобного раскольничьему, кои в посты или праздники вместо нарядных песен поют что-нибудь на голоса церковные, как один из раскольников пел на…. глас: Волною морскою, поедем-ка, Анастасия, тройкою ямскою, ay, ay, яко прославимся. Девки же сей деревни от масляного заговенья до Фоминой недели считают за грех смехом обнаружить зубы и все без изъятия говеют на первой неделе, а в субботу оной причащаются, во всех своих лучших нарядах, – расчесав назад по спине волосы, которые, быв пред тем в косе заплетены и от того сделавшись в расческе волнистыми, будучи на голове перевязаны золотою повязкою или лентою, составляли лучшее всех нарядов украшение девиц, с благоговением к Страшной Тайне приступающих. Такое смиренное провождение поста не производит в них жаленья о веселостях прошедших, ни сильного желания скорей дождать будущих, потому что они в беспрестанной работе: прядут, ткут, сучат нитки, белят их, мнут лен и пеньку и т. п., вышивают к Святой какую-нибудь обнову. Но тягостное для женского пола: Святой недели часть до принесения образов, кои иногда приносят к ним в пятницу или уже в субботу, потому тягостное, что им в это время и пока у всех отмолебствуют и унесут образа из деревни, ни работать, ни петь не позволяется, тогда как они видят, как-будто поддразнивающих их мужчин, с самого первого дня катающих красными яйцами или в других таких беспесенных играх, резвое беганье или проворные повороты, или прыганье заключающих. В это время у них все уличные забавы заменяют одно только то, что они, приступая к старикам, просят из них тех, кои более и далее шатались по пространству земли, лучше помнят и хорошо рассказывают то все, что видели и слышали или с самими или с известными им случалось, просят рассказать что-нибудь. В этом случае и мужской пол, брося свои ладышки, палки, шипы, мячи и прочие игр их орудия – все предоставя одним маленьким ребятишкам, присоединяются к старикам и женскому полу и все со вниманием слушивали они повести Антипа, когда он рассказывал им что-либо из полуторастолетней своей жизни: как он на двадцать пятом году бежал из дому, когда хотели его женить на девице, ему не нравившейся; как и где захватили его разбойники в свою шайку, как они его принудили выпить вина, которого он до того не пил, и увидя, что оно ему вредно, после уже не принуждали его к тому и он во все сто пятьдесят лет один только раз выпил вина и то по принуждению, а по своей воле пил только воду и квас; когда и как разбойники затащили его с собою грабить одну богатую нашу родственницу и он, видя жизнь ее в опасности, вызвался отнести ее бросить, задавивши, в реку, но вместо того, отнес ее в другую ее же деревушку и, сделав там тревогу, сам бежал от разбойников в Москву; что он там до шестидесяти лет делал и проч. Много кое-что рассказывал о волнениях стрельцов, при чем не пропускал промолвить слушателям: царя надо слушать, он земной Бог, вот стрельцы взбесились было, за то сами себя половину перезали, добро бы на войне так резали врагов, а то свою братию – это Бог на них прогневался за Царя и они взбесились, вон как у нас бесятся собаки, так собаку-то мы повернемся да убьем, а те были своя братия и бить-то их жаль, а слов-то не слушали и то забыли они в бешенстве, то, что без царя опять бы пришли мучить нас: басурманы, татары или Литва поганая. В продлении рассказывал, как он попался в Москве к какому-то князю, который хотел его сделать по большому росту и силы скороходом и увидя, что тяжел, сделал гайдуком, каким образом он из гайдуков скрылся и, возвратясь в дом шестидесяти с чем-то лет, женился на девице, которую прадед мой за спасение родственницы предложил ему выбрать по его желанию в своей или чужой деревне, как он, уже женатый, снова попался в Москву во время моровой язвы и употреблен был таскать крюком умерщвленных оною, у коих видел жемчуг и прочие драгоценности, но не смел брать, чтобы не пристала язва и чтобы не привязались надсмотрщики, которые все то собирали и клали в уксус, а потому он, кроме намоченной уксусом деревянной ручки железного своего крюка, которым он таскал умерших, ничего в руки взять не осмеливался. Сей старик, иногда будучи призван, и нам рассказывал подробности всего в те времена в Москве происходившего, но как мы тогда почитали нужным только знать одно книжное, то его повести слушали без всякого внимания, а потому из них почти ничего в памяти моей не осталось.

Выпроводивши образа за околицу, отправляют общий или по их околичный молебен и после оного молятся вслед понесенным от них образам, но только скроются оные за лесом, почти при самой той околице находящемся, они немедленно приступают к началу игр их, которые и открывают большим танком, почти на том же месте, где молились. Набрав из ребятишек восемь, рассаживают их на земле так, чтобы, обведши около них цепь, взявши рука за руку мужчин, женщин и пр. выходила фигура круглоконечного креста; потом, составя такую цепь, начинают особую для сего из танковых песню и искуснейшая, будучи на правом крыле, ведя за собою всю цепь, обводит оную по предположению и сомкнув оную с находящимися на другом конце цепи, с песнею ходят один за другим по обведенной черте в ту сторону, в которую при обводке двинулись, или по данному знаку в другую.

Танок сей представляет скромную и из всех их игр красивейшую картину – особенно, если смотреть с какой-нибудь возвышенности, с которой все изгибистое оного движение в разноцветных нарядах мужчин и женщин вдруг видеть можно; при том общественный в нем всякий участвовать может, даже дряхлый, слепой, не сделав помехи общему, потому что предыдущий и последующий, держа за руки, не допустят до того, равно и бесголосый и немой, потому что молча могут ходить между поющими: кроме всего того и самой фигурой танок сей заключает что-то аллегорическое. Кажется, что сочинитель песни и фигуры оного имел целью то, чтобы ежегодно при начале весны напомянуть каждому: чему в течение оной или даже всей жизни следовать и что обходить; также, как и в танке обходят ребятишек, ибо в песне все места, на которых посажены ребятишки, даны названья: которые местами непроходимыми, которые плодоносными, а иные удовольственными: вот цветы алые, тут же и лазоревы, вот поле… цветет колосистое, вот луга с муравой зеленью, вот гора крутая, высокая, вот и дубровушка, густа, непроходная, озеро широкое, болото топкое, травливое, вот и дороженька бойна, путь широкая и тому подобные слова, означающие предметы, кои человек должен оберегать или сам их остерегаться. После сего они возвращаются в деревню и, остановясь на сборном своем месте, начинают некоторые из всегдашних их весенних игр, а если время позволит – и все.

С Фоминой недели начинаются у них и работы, и игрища, каждый день, начавши до восхождения солнца, мужчины пашут, боронят, делают телеги, колеса, городят, строят мосты, поправляют дороги и т. п., а женщины снуют и ткут, чего не успели сделать до Святой, шьют белье, белят холсты, девки же, сверх того: строчат, вышивают крашеною бумагою, шелком и золотом полотенца, платки, рукава, воротники и подолы мужских и женских рубашек и прочих нарядов, чем что прилично. Из разноцветного бисера разной крупнины и фигуры снизывают для ношения на шее, шириною в вершок или уже цепочки, на коих после видны двоякие узоры: прозрачностью и разноцветностью представляемые решеточки, репейки, треугольники, четырехугольники и многоугольники малые и большие, и в них другие какие что-либо представляющие фигурки. Песни неразлучны с ними ни в какой работе, – вышивающей или нижущей, если надобно скусить нитку или шелковинку для вкладывания в иглу или бисерину (бисер они низали не на иглу, но прямо на нитку, скусив и засучив конец оной на подобие иглы), то хоть сквозь зубы пропоют следующее. Из Стригунка таким же образом снизывают себе белые, так называемые, поднизи, которые подвешивают под налобной золотой с разноцветными камнями наряд. Продолжая, таким образом, в веселье работу до заката солнца, тогда они на местах трудов, помолясь Богу, оставляют оные; но после ужина собравшись в игрищах, веселятся иногда до полуночи, или, как они означают время: до петухов, но не так шумно и весело, как бывает у них по возвращении в дома, работавших на водоходных судах холостой и женатой молодежи; с прибытия их бывает в праздничные дни у них столько различных игр, что от обеда до ужина переиграют оных только малую часть, и посторонний, если имеет время пожить и пересмотреть все, едва ли может все виденное вспомнить. Игры под разными названиями лапты, а еще больше названий и манеров играниям: шаром, клетками на подобие игры кегельной, только в сей вместо шаров действуют палками и не на помосте, а просто на земле; различных манеров и названий игры, сопряженные с прыжками, проворными оборотами и беганьем. Все сие доставляет вообще им, кроме удовольствия, проворство, ловкость, свежесть и веселый вид, а мужчинам как будто и придает силы, с каковою из них: кто поднимает пудов двенадцать одною рукою, кто ушат с четырьмя или пятью ведрами воды, взяв за перевязло зубами, ни мало руками не касаясь, взносит и ставит на печь, кто, легши лицом к земле и поставя себе на шею большой ухват, поднимает повисших на ручке одного-двух мужчин и становится под сею тяжестью, как можно идти с нею, кто сороковую бочку, наполненную жидкостью, один становит на которое-нибудь дно и тому подобные действия, превышающие обыкновенные силы человеческие. Да и вообще всякий может носить на себе такую тяжесть, которая гораздо тяжелее самого его. Кроме всех тех общих и особенных игр, ведется обычай: в определенные ими весенних праздников дни ходить в рощу, когда венки завивать, когда развивать, когда кукушек крестить. Первые два обыкновения во многих или почти во всех местах ведутся, но о последнем нигде мне не случалось и слышать, да и там, как этот странный обряд производится, я порядочного объяснения не слыхал, ибо при расспросе нянька сказала мне только, что они разделясь по две девицы, находят, сыскивают каждая пара себе травку, называемую ими кукушкою, и над ними кумятся, после чего уже не называют покумившуюся по имени, не сказав прежде кума: кума Матрена, кума Феня и т. п. При том действии не бывает с ними ни самых маленьких мужеского пола, осмелившийся же кто из взрослых полюбопытствовать, посмотреть на них в том действии разрушает все, хотя бы это случилось при самом начале, они бросают все и столько бывают огорчены, что, возвращаясь из рощи, и песен не поют – напротив того, как они по совершении того без помехи, возвращаются оттуда со всем возможным весельем.

Таким порядком в веселостях провождается у них всякий не рабочий, после обеда, день, а в рабочий вечер до Петрова дня, к которому они ставят размашистые качели, забаву самую старинную. Вкапывают аршина по два в землю шесть толстых слег, иногда более пяти сажень вышиною, вершины их связывают по три вместе, кладут на обе связки переклад, на который надевают два новых обода, кои они имеют для набивки на колеса, распетливают те обода веревками, чтобы оные на перекладе не сдвигались и не раздвигались, привязывают к сим ободьям оба конца одного каната, кладут на оный доску вершка в четыре или пять шириною, а длины такой, на которой может сесть один взрослый человек; по сем уже качели готовы в таком свойстве, в каком везде делают для маленьких, только в несколько раз в большем размере. Севшего на положенную, на висящем от ободьев вниз дугою канате, дощечку, качают в две веревки четыре человека, а чтобы выше залетал качающийся, то в три веревки шесть человек. Сия их забава постороннего приводит в ужас. Как человек, ничем ни к канату, ни к доске не привязанный, держась только руками за канат, может усидеть, когда ему прилетевшего с высоты к начальным веревкам, кинут его оными изо всей, шести человек, силы обратно на высоту столь быстро, что полет его сильный производит гул, подобный чему-то в воздухе стонающему, а у женщин, если они, садясь на качели, не прикрепят висящих концов лент своих, то оные все на нескольких полетах перервутся. Сколько забава сия заключает в себе молодецкой отважности, столько для постороннего ужаса, особенно тогда, когда качающийся, взлетев вверх сажени на четыре выше качающих, кажется висящим над рекою, сажен пятнадцать ниже качели протекающею, ибо качели сии иногда ставят на выдавшемся из горы параллельно реки протянувшемся бугре, который, имея на верху ровную площадку величиною, только собиравшийся под качели народ вмещающую, упирается в реку утесом, близь которого стоят качели и качающийся на длинном канате, пролетев черту утеса, кажется над рекою вверх летящим при обрате полета, как-будто силящимся канатом своим свалить качели, и утащив их с собою, слететь на глубину реки. Но для удалых сей ужас ничего не значит. Из некоторых молодцы: севши на качели и перевязавши перед собою у пояса с одной стороны каната на другой кушаком, на самых быстрейших полетах делают по нескольку перепрокидок как колесо на оси, в коих ноги, гонясь за головою точно представляют большое сходство с оборачивающимся на оси колесом. Жаль, что я не умею объяснить здесь той картины, которую и теперь как-будто вижу со всеми теми чувствованиями, какие имел, глядя на отважность удалых и трезвых весельчаков.

На третий или четвертый день Петрова дня начинаются у них сенокосные работы и сим все ежедневные их уличные игрища прекращались, а бывали только по праздникам. Эти трудные и для глаз приятные работы, с весельем, как и прочие производимые, выманивали иногда и нас из города. С полуночи иногда начинают мужики косить и до обеда у них не слышно ничего, кроме шума кос, который оные подрезывая траву, подобно веслам на шлюпке, производят и звуки, когда косы точат; но после обеда у них уже слышны особые сенокосные песни, в такт косных резов подпеваемые. До обеда в те дни, когда сено поспеет ворочать, женщины и девицы приходят на сенокос во всегдашней одежде и ворочают оное без песен, но на обратном пути не забудут построить голоса к послеобеденному времени, песенками двумя или сколько успеют пропеть до прихода в дома. После обеда женский пол выходит сгребать сено в среднем наряде и именно в таком, в каком они по воскресеньям и небольшим праздникам ходят в церковь. В то время с прекрасной картины людьми и сеном испещренного луга слышны сенокосные песни, под которые они почти все в такт граблями подкидывая сено в валы, которые, подвигая в предположенную сторону, колеблят подобно валам на больших водяных пространствах и почти с подобною же оным быстротою катят те валы, пока нагребают в них сена достаточно для составления копен – и тогда, мгновенно в нескольких местах прервав вал, составляют оные. Свозка и кладка сена в ометы, равно и путь с сенокоса в дома, не остается без песен – труды и досужливость прославляемых (досужим и досужею называют они деятельных, успешных и искусных; когда кто больше других сделает или лучше что-либо, то говорят: экий досужий парень или эка досужая девка или баба).

После сенокоса начинается такая же трудная и продолжительная полевая работа, в которой по их деятельности в трудах одна, кажется, веселость сохраняет от изнурения. Начав вскоре после полуночи, как только чуть свет пояснит предметы, работе предлежащие, продолжают оную до жестокого иногда жара полуденного, когда наступает время подкрепления изнуренности пищею и отдохновением; но они и в сие, между пред обедними и после обедними работами короткое время успеют сходить покупаться в реке или по крайней мере облиться у родников и, кажется, этим подкрепляют себя более, нежели пищею и сном, а потом паки в поту работают до сумерок. Тогда жнецы и жнеи, помолясь, на месте работ, Богу, собрав все при них в поле находившееся, тронутся каждое семейство с своей полосы, сходятся на дороге, где к ним присоединяются пахавшие, боронившие и сеявшие, кои, оставя при везомых на телегах земледельческих орудиях старичков или малолетков, начинают песенку и с тем вместе забывают понесенные в минувший день труды; не смотря на то что в сем ходу каждая из них – что несет, которая посуду с пищею и питьем к ним на поле вынесенную, которая за плечьми в колыбельке грудного ребенка, а которая уже отнятого от груди, но ходить еще не могущего, на руке, неся при том на другой тоже что-нибудь из посуды, но и сии не отстают ни в ходу, ни в песнях и прочих забавах, какие можно употребить, идучи с ношами. Сию картину; вместе с тою, которую они изображают, рассыпавшись по полям каждый на своей полосе, поспешает сделать предположенное и приняться за другое, описать не умею, однако же, она, оставшись в моей памяти всегда, при взгляде на земледельческое семейство, напоминает, с каким понятием должно смотреть на земледельца.

Судя по неразлучной с ними веселости, казалось бы, что они и любят только одну веселость, а труды только собственно их пользу составляющие; напротив того, они любят и господ своих, сколь бы он ни был не знатен и столько к ним привязаны, что я так же, как и веселости их, в подобных им приверженности нигде не находил. Каждый готов был драться с тем, кто осмелится сказать что-либо к осуждению господина его, хотя бы он и не видал его никогда, а потому они не только своих, но и чужих господ не пересуживали, кроме тех, кои, ездя со псовыми охотами, истаптывали их поля, – тем они пели песни, выражающие занимающихся такою охотою в самом невыгодном виде и разумении. Но и из охотников они соседа и хорошего отцу моему приятеля В. Н. П…ва любили, потому что он, не известя в виде просьбы позволения батюшки моего, в общие наши рощи не приезжал, при том по уборке уже с полей всего и не кидал гончих близ озими, дабы оную не топтать не только лошадьми, но даже собаками. При том он был не такой охотник, какие в песнях их описываются: крестьян продают, собак покупают, напротив, собак продавал, а крестьян покупал. В самом деле, он имел хороший завод собак и продавал по тогдашним временам, когда дорогою ценою за одну он взял пятьсот рублей, что ныне 2000, с губернатора…

Работу на господ, которые почти все жили в других местах, не смотря на заочность, отправляли точно так же, как бы под личными их распоряжениями и при том так много, что из числа разных барщин одна, состоящая из восьми душ одного семейства, обрабатывала по десятине на душу, следовательно, каждый год по шестнадцати десятин для господина обрабатывал один двор, который за всем тем был из числа богатейших сей деревни и только жать посылал господин из другой деревни ему на помогу. Каждая барщина, сколь бы ни была мала, поставляла себе в преимущество, если которой удавалось сделать что-нибудь барское лучше других и тогда над теми, кои по небрежению ими упущению время сделали не хорошо для своего господина, и даже в размолвках попрекали: какие вы крестьяне, что для барина своего сделали хуже всех. Видя такую тщательность, и отец мой своим крестьянам не назначал для своей работы дней, не разделял с ними по три, потому что маленькая его барщинка выбирала для господской работы лучшие времена и работала так, что и неотлучный надзор не мог бы прибавить ничего лучшего.

Трудно и, кажется, невозможно отыскать причины всему тому, что было в сем малочисленном народе необыкновенного и почему все то только одним им свойственно, а не всем, около их селения близко или далеко жившим. О веселости их хотя и мелькает некоторое понятие, что в оную ввели их песни и игры, которые, как господа с ними жившие, услыша в Москве или другом каком городе, или у соседей своих, также откуда-нибудь получивших, передавали им чрез сенных и дворовых, также из них самих, работавшие в извозах и на водоходных судах каждый раз всякий, как оброк, приносили по новой или старой, но до того им неизвестной, вместо гостинца передавали, а они, разучивая голоса и слова, даже и за работою привыкли, при каждом случае, вспоминать приличную каждому песню и, занимаясь ими для выучивания или уже для забавы, неприметно сделали веселость неразлучную своею спутницею, притом же и господа, в старину, не имея музыки, призывали их, под названием игриц, на свадьбы свои и иногда в праздники, гостей позабавить, приучали их дарами также к веселости и опрятности, а сии уже, в общем кругу жителей сей деревни, возрождали соревнование, также и в работах деятельность, веселостью сопровождаемая, вводились, утверждались и поддерживались введенным обыкновением наказывать ленивых и даже деятельных, но угрюмых, средствами, по-видимому, шуточными, но как при всем этом, повидимому, только празднолюбивому народу свойственном, вселилась в них беспримерная к господам приверженность, это мною не отгадано и, кажется, как тогда беспримерным, так и ныне едва ли где подобными им подражаемым.

Вот только, что я со времени возникшей во мне памяти до определения в училище и в приезды оттуда к моим родителям успел узнать о сем немноголюдном, но особенностями богатом народе, из коего и родители мои имели хотя весьма малую часть и были довольны своим состоянием, пока стечение разных обстоятельств, одно за другим следовав, не расстроили во всем их и всего нашего семейства…

Н. Толубеев