Июнь 1972

Июнь 1972

9 июня

Свойства всякого рода превозможений в конечном счете сводятся к духовному упадку, разочарованию, более того, даже к чему-то схожему с чувством похмелья, вины.

«Рублев» принимался многими оттого, что лежал на полке. «Солярис» — не на полке, и этим объясняется ярость некоторых моих добрых знакомых и товарищей.

Я отдал Сизову и Ермашу (а в понедельник дам и Баскакову) оба сценария — «Белый день» и «Отречение». Правда, если «Отречение» пройдет, то вряд ли я вернусь еще раз к «Белому дню». Надо начинать работу, скорее. Правда, Сизов говорил, что от меня ждут современной и нужной картины. И что оба сценария мои поэтому нехороши. Я сказал, что смысл моей деятельности — в поддержании уровня советского кино, а не в темах — «нужных и современных».

Я думаю только об одном — скорее отдать долги, поменяться и построить дом, иначе будет худо.

Возвращение с Каннского фестиваля. Оля Кизилова, Борис Соколов, Андрей с Андрюшей, Игорь Лазаренко, Лариса, Юрий Кушнерев, Маша Чугунова, Нелли Фомина, аэропорт Шереметьево

14 июня

Противопоставление отношения духовно традиционной, последовательной и мучительно ограниченной тенденции к тенденции выхолощенной, холодной, с метафизически обособленными деталями («Доктор Фаустус» Томаса Манна), всегда аналогично отношению бесконечного количества связей творческой личности с действительностью (которых история культуры накопила чересчур много). К желанию начать отсчет связей личности с действительностью заново, обрезав традиционные (что невозможно). (Модель знаменитого конфликта Духа и Чувства, Идеи и Плоти, Бога и Черта, Добра и Зла…)

Ритм монтажа, длина кадров — не есть требование ремесленное, осуществляющее связь со зрителями, как принято считать, а выражение характера и оригинальности автора фильма. Сейчас же киношники используют ритм монтажа как золоченые пилюли, которые несчастный зритель почему-то должен глотать. Только для того, я думаю, чтобы заработать.

Отец определил «Солярис» не как фильм, а как нечто сродни литературе. Благодаря авторскому внутреннему ритму, отсутствию банальных пружин и огромному значению деталей, играющих особую роль в повествовании.

22 июля

Давно уже не раскрывал эту тетрадь. Был в Армении с Ларисой, по делам Баграта и Бюро пропаганды. У Баграта все как-то не очень. У меня такое впечатление, что он сам не знает, что делать со своей «Давильней». Мальчик неважный, сценарий и диалоги просто плохи, из рук вон. Не знаю, не могу же я сидеть у них вечно. Из заработка в Бюро пропаганды ничего не вышло. Несмотря на то, что Гукасян несколько месяцев приставал с нашим приездом, мы ничего не заработали. То ли нас обманули, то ли они совершенно не умеют работать. С Айряном и Размиком М[адояном] мы ездили в Зангезур, потрясающие места.

Перед отъездом Сизова в Карловы Вары я ходил к нему насчет сценариев. Сизов сказал: «Ни тот ни другой из сценариев не встречают поддержки…» Неужели опять простой?

1-го августа мы с Ларисой едем в Локарно, в Швейцарию, на фестиваль, куда меня пригласили в жюри. Потом, кажется, предстоит еще несколько поездок.

С домом в деревне опять не Слава Богу. Надо перестраивать стены, всё делать заново. Денег, которые я получил за «Солярис», не хватило даже на то, чтобы раздать долги. Эх, если бы запуститься с «Белым днем»!

Тяпа в деревне, и я о нем очень соскучился.

Володя Высоцкий обещал свозить меня к Пушкареву, который решает вопросы, связанные с обменом: нам надо как можно скорее меняться. Здесь жить уже просто невозможно. Лева Кулиджанов тоже обещал помочь.