1972

1972

В Новороссийске с 25 марта. Живем в гостинице «Черноморская» на четвертом этаже. В окно видно кусочек бухты с теплоходами, портовые краны.

Городок окружен невысокими горами со всех сторон. Улицы поразительно чистенькие, аккуратные. Погода временами бывает просто сказочная. И надо же было здесь заболеть! Наверное, простудился на выездном в Анапе. Пришлось срочно вызывать другого артиста из Ростова играть «Старшего сына». Но 29 и 30-го я все-таки играл, хотя еле на ногах стоял. В глазах все плыло, хрипел. Теперь главное, чтоб не было обострения. 3-го едем в Ростов, поездом.

2.04.72. Новороссийск

Подходят к концу гастроли в Полтаве, те самые летние гастроли, которых всегда ждешь как избавления от монотонности сезона…

Дни перед отъездом всегда интересны, заполнены какими-то делами, и все равно живешь тем, что скоро все это закончится, что-то изменится: образ, условия, ритм жизни…

В Полтаве впервые. Здесь, конечно, свой конек: Петр I, битва, шведы и т. д. Действительно интересный музей Полтавской битвы, и рядом много странного. Уродуется церковь, перестраивается, в старинном монастыре устроили институт свиноводства. Удивительно! Только мы, русские, можем так легкомысленно обращаться с тем, что создали наши предки.

То прекрасное, великое, что свершалось нашим же народом до революции, потеряло патриотический смысл, утратило святость, что ли… Тот же Петр воспринимается как исторический персонаж из темного прошлого, никакого отношения к нам не имеющий, вроде и не по той же земле ходил, что мы, и не о нас думал, думая о грядущем дне России.

«А о Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, жила бы только Россия в блаженстве и славе…»

Бережная память к своему прошлому, во всем — в ратных ли подвигах (и поражениях), в зодчестве, культуре, в быту — делает народ, говорящий на одном языке, нацией.

Нелепо делить историю на «плохую» и «хорошую» и, оберегая «хорошую», предавать забвению «плохую». Родину не выбирают, так же как не выбирают историю своей Родины. История — объективность, мы получаем ее в наследство такой, какая она есть, будущее зависит от нас.

27 мая 1972. Полтава

Вчера утром прилетел в Донецк. Живу в гостинице «Украина» на восьмом этаже. Панорама просто величественная, край города теряется в дымке… Кубики современных зданий, неуютные широкие улицы.

1 июня

Утром был тракт «Старшего сына» на Донецком телевидении. Операторы работают прилично. Что интересно, даже во время тракта все работники телевидения, ассистенты и прочие, даже операторы, ржали по ходу спектакля, вслух, громко, такое бывает редко. Очень понравился спектакль, поэтому работали с охотой. Сегодня же эфир в 21.30. Мама с отцом будут смотреть, они хорошо принимают Донецк.

Рано утром завтра уезжаем в Таганрог. Не понравился мне Донецк, неуютно здесь, одиноко… И все далеко. Улицы широкие — идешь, идешь. И от солнца никуда не спрячешься, хотя зелени много.

Донецк. 2 июня 1972 г.

Таганрог. Жара невыносимая, одежда липнет к телу, воздух раскаленный… Дневных спектаклей у меня нет, поэтому мог ходить на пляж, немного загорал, даже купался; хоть Азовское, а все-таки море.

Вечером не легче, духота. Играть тяжко, особенно «Собаку на сене», грим сплывает с лица, рубашки можно выкручивать. Первый раз за все мои гастроли много свободного времени, это потому, что не занят в детских спектаклях. Выпадают даже свободные дни. Один раз съездил в Ростов, хотел пробыть там два свободных дня, но не вытерпел, вечером неожиданно для себя вскочил в электричку (вернее, в проходящий поезд) и в первом часу ночи опять в Таганроге.

Тоскливо стало в Ростове, одиноко… В поезде писал стихи. Боже мой, я еще пишу стихи, совсем как мальчик!

Кажется, в первом классе я переписал в тетрадку несколько стихотворений Маяковского, а на обложке написал свою фамилию печатными буквами. Я считал, что это книга моих стихов, мне было приятно так считать. Правда, никому ее не показывал. Не помню, куда потом она девалась, наверное, потерялась при переездах, а может быть, и сам ее уничтожил уже потом, позже, когда узнал, что такое плагиат и что это — плохо.

Отец прислал письмо. Очень трогательно описывает, как они смотрели по телевизору «Старшего сына». Конечно, они с мамой были бесконечно счастливы.

19 июня 1972 г. Таганрог

Когда смотрю на Ай-Петри, невольно вспоминаю, что надо идти к зубному врачу, ощупываю языком обломок своего зуба… Три дня штормило, очень сильно. Не мог удержаться, полез все-таки в воду, ощущение незабываемое. Первый раз купался в шторм. Остальное время погода была тихая, вода удивительно прозрачна… Внутренний покой и приятное ничегонеделание. К сожалению, в такие дни особенно остро ощущаешь, что всему бывает конец. Кончится и это море, лето, солнце… Прекрасные слова: Мисхор, Кореиз, Гаспра, Русалка. Море присаливает грустью…

Гаспра. 1972, июль. Крым

«Судьба играет мною». Вновь я в Средней Азии, опять в санатории и в том же корпусе, в той же палате и даже на той же самой койке, где был раньше, а раньше — это семь (!) лет назад. Дорога была утомительной. Пришлось ночевать в аэропорту Ашхабада, в гостинице, естественно, не было мест. Утром поехал в город, бродил по душным улицам Ашхабада — сидел в скверике театра им. Пушкина. Ох, как грустно же мне было. А еще все впереди, целых полтора месяца, да если бы только это…

Из Ашхабада вылетел в 12–50 по московскому времени, т. е. уже в 14–50 по местному. Пока добирался из Мары… Так что прибыл только к вечеру 15 сентября. Уже встретил некоторых знакомых по прошлым моим приездам. Очень приятно было увидеть Колю Леонова (москвич, радиоинженер, товарищ мой по диагнозу). Славный парень. Опять мы держимся вместе. А некоторых наших друзей уже недосчитываемся…

Сегодня у меня не лучшее настроение. Писать не хочется.

16 сент. 1972. Байрам-Али (Байрам-Али — климатологический санаторий в Туркмении на краю Каракумов, для страдающих нефритом, хроническим заболеванием почек.)

«Молод, свеж и влюблен…» 1965 г. Байрам-Али

Раджеп ехал в отпуск, на побывку, мы оказались попутчиками. Военная форма ему не шла, а главное, не спасала от беспомощности. В самолете он летел в первый раз, суетился, совал стюардессе сразу все свои документы и вдобавок совсем плохо говорил по-русски. От меня он не отходил, в дороге быстро сближаются (впрочем, так же быстро забывают, расставшись на вокзале). В самолете я учился туркменскому языку, Раджеп отчаянно радовался, когда я правильно произносил какое-нибудь слово: «Карашо!» Потом был ужин; он внимательно следил, как я управлялся вилкой и ножом и старательно повторял то же самое.

— У нас вилка нет.

— Где у вас?

— В армия. Только ложка есть.

Закурили. Он посмотрел на часы.

— У нас ат-бой. Спать ложатся.

— Давно служишь?

— Девять месяц.

— Дома знают, что ты едешь? Ждут?

Он засмеялся:

— Нет. Не писал, приеду — радоваться будут. Мама, отец. Жена ждет, дочка.

— Сколько же твоей дочке?

— Девять месяц, девочка.

— Так ты ее не видел еще?

— Зачем не видеть? Видел! Карточка видел, хароший девочка!

Он достал из маленького чемодана книжонку и стал читать. Это были туркменские стихи, книжонка была изрядно потрепана, некоторые стихи помечены.

— Это самый хароший, — говорил Раджеп, — везде с собой вожу. — Смуглое восточное лицо его светилось изумлением. Я взял книгу, прочел: «Магтымгулы». Он пробовал перевести мне стихотворение о любви и мучился, что я не понимаю.

— Гозел сен, гозел сен, — твердил Раджеп, — цветок ты, цветок.

— А вот это о чем? Переведи.

— Это о жизнь. Как жить. Жизнь дорога, длинный…

Я начал читать вслух, конечно, не понимая содержания, но звуки были очень красивы, упруго рифмовались, размер равномерно набегал, как волна…

— Еще, — просил Раджеп, — еще читай. — Глаза его светились; кажется, он был рад очень.

— В Ашхабаде я куплю тебе такую книжку. В Ашхабаде есть такой книжка. Ты будешь читать «Магтымгулы».

Поздно ночью регистрировали билеты в Ашхабаде на утро следующего дня. Спали в креслах. Тут я рассмотрел фотографии всех его родственников и жены, молоденькой туркменки в национальных одеждах.

— Красивая у тебя жена, — сказал я.

— Очень красивая.

Утром, до самолета, отправились в город. Многоликий Ашхабад залит солнцем. Помогаю выбрать подарки жене и родителям. Раджеп, по-видимому, относится к этому серьезно, волнуется, подолгу вертит в руках брошки, косынки. Кидается к каждому книжному магазину, ларьку. «Магтымгулы» нет. Это его расстраивает.

— Сколько книжек никуда не годных. Плохих книжек. Хорошей нет. Зачем так?

— Успокойся, Раджеп, у нас тоже не всегда купишь Пушкина.

Мне хочется сходить к русскому театру. Он терпеливо сидит со мной на скамейке в сквере. Курим.

На фасаде театра бездарный барельеф великого поэта. Здание маленькое, наверное, уютное внутри. Выходят артисты, я их сразу узнаю по манере держаться. Опять слоняемся по городу. Пытаюсь сфотографировать туркменок в национальном платье, они бегают стайками, отворачиваются. Еще полтора часа сидим в аэропорту. Рядом с нами две молоденьких туркменки. Раджеп заговорил с ними по-своему. Я жалуюсь.

— Так и не смог снять. Пугливые они какие-то у вас. Ну чего боятся?

Вдруг одна девушка протягивает мне бумажку, на которой написан адрес: Тувакова Нурбиби. Раджеп радуется.

— Вот видишь, не все туркменки боятся. Она хочет, чтоб ты ей написал письмо, как брат.

Девушка улыбается.

— Я учусь в университете, уже на третьем курсе, — говорит по-русски и почти чисто.

Я поднимаю аппарат и щелкаю. Она улыбается. Я снимаю еще. Мне кажется, она просто терпит.

— Я пришлю вам снимки.

— Обязательно пришлите и письмо напишите. — И она уходит на самолет, следующий в Ташаус.

— Она провожает свою сестру в Ташаус. Ведь ты ей напишешь письмо? — спрашивает Раджеп.

— Обязательно.

Летим в Мары. Под нами Каракумы. Жарко нестерпимо. Первое, что вижу, спускаясь по трапу, — верблюды.

— Ты ведь приедешь ко мне в гости, да?

— Конечно.

Тут какие-то знакомые встречаются Раджепу, и они кричат весело на своем родном туркменском. И он на минуту забывает обо мне. А меня уже ждет автобус, чтобы ехать дальше. Он вырывается из толпы, подбегает.

— А как по-вашему — моя любимая?

— Менин сойгулим! — почти кричит Раджеп и улыбается. Он счастлив.

— Ну, пока…

Сентябрь 1972 г. Ростов-на-Дону — Байрам-Али

Страшно подумать, что я мог не увидеть Мавзолей Исмаила, дворец Мохи-Хоса, минарет, медресе, мог не увидеть Бухару! Целый день бродили по городу, не чувствуя усталости, ели огромные арбузы на знаменитом Бухарском базаре и опять бродили.

Уже совсем стемнело, а мы плутали по узеньким улочкам, темным, запутанным; маленькие спрятанные двери, окна почти отсутствуют. Мужчины возвращались с вечерней молитвы.

Загадочный, жуткий в своей вечной тайне Восток. Наверное, надо здесь родиться, чтобы понять этих людей, эти города. Древнейшая культура и невежество — рядом, переплетаются и живут как одно целое… Я видел чудеса архитектуры, великолепные ансамбли, где солнце, казалось, было элементом композиции, переставал дышать и думать, только смотрел. Я разговаривал с мусульманином, который читает слушателям медресе арабскую литературу, и я видел темных, со столетним испугом в глазах женщин.

Это был один из тех дней, которые помнишь всю жизнь, помнишь какой-то особенной памятью чувств.

22 октября 1972. Бухара

Был на концерте Ростроповича. Исполнялись Шостакович, Бриттен, Мессиан. Всегда надо слушать музыку, особенно прекрасную музыку. Из всех искусств самое философское — музыка. На великой музыке можно выверять жизнь.

В антракте В.И. познакомил меня с этим великим музыкантом. В жизни он оказался очень простым и общительным. После концерта вместе ехали домой в машине В.И. Было много интересного рассказано, а я смотрел на виолончель, вернее на футляр, который он ласково обнимал рукой, как женщину.

Кисловодск. 8 ноября 1972