Человек без имени

Человек без имени

По соображениям конспирации Артем не называл своего настоящего имени, не желая обрадовать своих тюремщиков сообщением о том, кого они захватили в свои руки. Это обстоятельство помогало следственным властям делать вид, что они считают Артема лбовцем, и соответственно с этим создавать для него невыносимые условия тюремного быта.

Когда улеглось первое потрясение, связанное с арестом, и Артем обрел свое обычное спокойно-ироническое отношение к жизненным невзгодам, привычным для подпольщика, он, смеясь, говорил своим товарищам по заключению:

— Ну, я доволен, хоть отдохну как следует!

Григорий Николаевич Котов, который сидел в эти дни в тюрьме вместе с Артемом, писал: «Эти слова были действительно стоном уставшего тела и утомленной души. Человек настолько переутомился, что рад был и тюремному «отдыху».

Но было одно обстоятельство, которое отравляло тюремные будни Артема. Случилось так, что Артема посадили в одну общую камеру с Акимом, и начатая на заседании Пермского комитета жаркая полемика между большевиком и меньшевиком вспыхнула в тюрьме с новой силой. Противники дали волю своим чувствам и мыслям, шум и крики доносились из камеры и были слышны на всем этаже тюрьмы. Тюремщики прибегали в камеру, пытались унять спорщиков, но только они уходили, как все начиналось сызнова. Кончилось это многодневное сражение тем, что Артема и Акима рассадили.

О тюремной жизни Артема в первые месяцы его заключения в 1907 году можно судить по оставшимся воспоминаниям его товарищей по заключению и по коротенькому отрывку из письма Артема родителям.

Письмо это датировано 9 июля 1907 года:

«Здравствуйте, дорогие родители! Волею судеб, от меня не зависящих, я оказался снова там, где Вы меня видели в Москве и Воронеже». Дальше Артем пишет о «хороших» условиях в Пермской тюрьме: «Собственно говоря, на воле никогда не бывает таких благоприятных условий для работы… Я не маленький мальчик и не красная девица, и на воле я бывал гораздо в худших условиях довольно часто». Артем пытается успокоить мать и отца этими «хорошими» условиями тюремного существования, но в этом же письме, тревожась о своем ближайшем будущем, просит родителей «признать его своим сыном», иначе ему грозит перевод в разряд «бродяг», то есть уголовников.

Приписать Артему участие в лбовских деяниях следственным властям не удалось. Чтобы не дать им возможности расправиться с собой, использовав обвинение в «бродяжничестве», Артему пришлось отречься от своих первых показаний и назвать свое настоящее имя Федора Андреевича Сергеева. Охранка, не получив при аресте никаких вещественных доказательств «преступной» деятельности Артема, кроме секретных донесений своих агентов-провокаторов, затруднялась в определении формулы обвинения. Чтобы выпутаться из этого неловкого положения, новые показания Артема были объявлены ложными, названное им имя Сергеев вымышленным, и ему предъявили уголовную статью за бродяжничество. Эта статья позволяла лишить Артема преимуществ, вырванных революцией для лиц, обвиняемых в политических преступлениях, позволяла осудить его на каторжные работы.

Из женской половины тюрьмы хорошо просматривался изолированный двор башенного корпуса, где гулял Артем.

Мария Загуменных, сидевшая в той же тюрьме, увидела Артема на прогулочном дворе. Постриженный наголо, он с хохотом носился по двору, стараясь ускользнуть от удара мяча, который бросали в него заключенные.

Мария окликнула Артема. Он сразу узнал ее голос и, смеясь, рассказал историю мяча.

— Раз попали сюда, то нужно же на досуге и за гигиеной немного последить. Волосы на голове отросли длинные, стричь было некогда, а здесь цирюльник бесплатный. Обрил всех наголо. Теперь легко, а так как всегда желательно соединять приятное с полезным и добро зря не бросать, то наши богатые шевелюры пошли на мяч. Теперь вот гоняем его по двору. Чудесное развлечение!

Григорий Котов, со своей стороны, дополняет эти сведения любопытными подробностями.

Первые два-три месяца заключения Артем отличался изумительной способностью мгновенно засыпать днем и ночью. Истощенная нервная система, в порядке защитных рефлексов, приспособилась к длительному отдыху. Однако Артем незамедлительно просыпался, когда приходило время для принятия пищи или когда наступал час прогулки. На тюремном дворе он ни одной минуты не оставался в покое: бегал, играл в мяч, проделывал физические упражнения.

В тюрьме, как и на воле, по свидетельству Клавдии Кирсановой, возглавлявшей пермскую военную организацию, Артем стал общим любимцем.

«Иногда даже душа закоренелого тюремщика словно отогревалась под лучами его простых и задушевных слов, и этот надзиратель становился сообщником Артема в передаче писем и всякого рода посылок с продуктами и лакомствами, какие получались с воли».

Шли месяцы, с делом Артема власти не спешили.

Арестовали Артема в марте, минуло лето, наступила ранняя уральская осень, замелькали за тюремной решеткой белые мухи, а следствию не было видно конца. Артем надоедал следственным властям, протестовал против безобразной медлительности, но толку от этого было мало. Власти знали, что Артем — фигура не простая, материалов же для суда почти нет, но не выпускать же Артема!

И вот однажды вечером загремела, зашумела тюрьма, будто сильный подземный толчок потряс стены. В двери и решетки камер летело все, что попадало под руку: столы, стулья, кровати, раздавался топот, крики заключенных. Все было поднято на ноги. Душой этой обструкции был Артем. Он же и пострадал больше других за строптивость и неуживчивость. Не нравится сидеть в Перми, что же, переведем этого опасного человека и его друзей в более спокойное место.