Палачи и их жертвы

Палачи и их жертвы

Жизнь Артема в Николаевне протекала между одиночной камерой и карцером в подвале. Более жестокого режима и мучительств, которым подвергался Артем, никто из его товарищей по Пермскому комитету не испытал. В своем письме, написанном около четырех лет спустя после заключения в Николаевке, Артем писал своему другу:

«…В тюрьме я слишком много пережил… Что было в тюрьме, Вы отчасти знаете. Но только отчасти. Оскорблялось, попиралось, растаптывалось все, чем дорожил, что часто ставил дороже самой жизни. Я вышел из тюрьмы почти калекой. Я уходил в тюрьме от конкретной обстановки в область абстракций, ти тем больше, чем гнуснее была обстановка. Я заставлял свой мозг работать значительно больше, чем он мог вынести. Из тюрьмы я вышел больным. Психически больным… Помните, я писал Вам о товарище, который, выйдя из тюрьмы, застрелился? Мы с ним пережили вместе, вдвоем, самые тяжелые минуты.

Бодрый, мужественный, сильный парень, огонь, а не человек, он умел в дни ужасных избиений и издевательств сохранять бодрость духа и мужество. Стойкость одного служила условием стойкости другого. Он был еще стойче моего… Он иногда только сдавался, но на минуты, не больше. Его смерть невероятно тяжело подействовала на меня. В ссылке, на свободе уже, человек не вынес гнета пережитых унижений».

Артем протестовал против оскорблений и издевательств над, заключенными, за это его хватали и сажали в карцер. В карцере жизнь начиналась и кончалась смертным боем. Опухшего, избитого, посиневшего Артема бросали на обжигающий от холода цементный пол.

Из карцера даже Артему с его железным здоровьем приходилось ложиться в тюремный лазарет. Там он приходил в себя. Его переводили в одиночную камеру второго этажа. А затем все начиналось сначала: карцер, больница, одиночка. Так шли дни и месяцы. Страшное время, о котором Артем никогда не мог забыть.

В карцер провинившихся заключенных провожали по раз и навсегда заведенному порядку. По обеим сторонам лестницы, ведущей из отделения для политических заключенных на первый этаж, выстраивались все надзиратели тюрьмы. Как в далекие времена крепостничества осужденного солдата пропускали сквозь строй шпицрутенов, так и здесь, в Николаевке, арестованного ударами кулаков, перебрасывали, как мячик, от одного палача к другому, и так до самого конца лестницы. «Искусство» состояло в том, чтобы встречными ударами кулаков не давать заключенному упасть. В карцере арестованного раздевали, снимали с него то подобие обуви, которое было на ногах, оставляли человека в одном нижнем белье, босиком в помещении, где замерзала вода. Меньше чем на две недели в карцер не сажали.

График избиений в карцерах Калачевым, Евстюниным и их подручными был точным и никогда не нарушался: в будние дни били по ночам, по воскресеньям и праздникам — днем. Били кулаками, плетьми, особыми нагайками, большими тюремными ключами, топтали сапогами. В одном из карцеров Калачев приколотил к полу круглые жерди, так чтобы заключенный был лишен возможности лечь, сесть и даже поставить куда-либо босые ноги.

В воскресенье утром Евстюнин надевал новую шинель, шел в тюремную церковь и в течение всей службы усердно замаливал свои грехи. Отдав богу богово, он направлялся к своим жертвам в карцеры. Проникнутый божьей благодатью, он спрашивал у своего «крестника» в карцере:

— В бога веруешь?

Истерзанные, измученные пытками люди по большей части отвечали:

— Верую.

Тогда Евстюнин закатывал рукава шинели и говорил:

— В бога веруешь, а против царя пошел, в социалисты записался? Мать пресвятая богородица — раз… — Наносился первый удар. Затем со словами: «Казанская божья матерь — два…» — следовал второй удар. «Иверская» — третий удар. «Тверская» — четвертый. Избиение продолжалось до тех пор, пока Евстюнин не уставал вспоминать все известные ему чудотворные иконы.

У «крестника» № 1 Артема этой комедии не получалось. Здесь Евстюнин, сопровождаемый помощниками, бил молча, без присказок…

Весной 1908 года один из политических заключенных, посаженный в карцер, не выдержал всех этих ночных и дневных избиений и был отнесен в тюремную больницу, в которой, не приходя в сознание, через несколько часов скончался. Тюремный врач по обыкновению составил лживый акт: смерть после крупозного воспаления легких. На ту пору группа екатеринбургских товарищей отправлялась обратно в Екатеринбург. Оставшиеся в Николаевке политические заключенные обязали отъезжавших екатеринбуржцев сообщить на воле об ужасах, творимых в Николаевских исправительных ротах, и рассказать матери только что убитого товарища об обстоятельствах его гибели. Мать имела право потребовать медицинскую судебную экспертизу для установления причины смерти ее сына.

«Подвиги» николаевских палачей стали известны в Петербурге, и о них социал-демократами был сделан запрос в Государственной думе. В свою очередь, один из крупных адвокатов в Екатеринбурге взялся за это дело. О Николаевке заговорили в газетах. Прокурору казанской судебной палаты, который был обязан наблюдать за уральскими тюрьмами, пришлось скрепя сердце назначить особую комиссию для расследования дел на месте.

Само собой разумеется, администрация Николаевки была своевременно предупреждена о выезде комиссии. Все карцеры были освобождены от узников. В числе их был и Артем. Товарищи из камер видели, как его с распухшим, изуродованным лицом, с выбитыми зубами, кровоточащим ртом ввели в тюремную больницу. Жердяной пол — изобретение палача Калачева — был сорван, орудия пыток тщательно спрятаны.

Заключенным, проведавшим о приезде комиссии, надзиратели говорили: «Начальство приедет и уедет, а мы с вами здесь останемся. Учтите это…»

Комиссия прибыла в Николаевку. Был назначен обход всех камер. Задавались казенные вопросы: какие имеются жалобы и заявления? Большинство заключенных ответили молчанием на эти дурацкие в условиях Николаевки вопросы. Некоторые узники николаевского застенка срывали с себя одежду и демонстрировали свое исполосованное, измученное тело. Некоторые просили перевода в любую другую тюрьму страны. Три человека официально заявили об истязаниях и пытках, их немедленно перевели в Екатеринбургскую тюрьму.

Член комиссии товарищ прокурора судебной палаты гарантировал заключенным прекращение истязаний. Калачева убрали. Позже свирепый палач был убит эсерами в Перми. Но вскоре Николаевка стала местом, казни для осужденных на смерть рабочих и крестьян всего уральского района. В праздник пасхи сюда привезли и повесили на тюремном дворе восемь рабочих… Все это происходило на глазах Артема и его товарищей.