Второе «я» — II
Второе «я» — II
Я полетел в Нью-Йорк с Иваном, который твердо решил эмигрировать. Я еще не сжег мосты, связывавшие меня с Чехословакией, потому что официальный контракт, заключенный «Фильмэкспортом» и «Парамаунтом», все еще оставался в силе. Я въехал в страну по чешскому паспорту, с визой, дававшей мне право на работу в Америке.
Иржи Восковец, который когда-то написал вместе с Яном Верихом «Балладу в лохмотьях», а с тех пор поменял имя на Джордж Восковец и стал актером в Нью-Йорке, где жил уже двадцать лет, нашел для нас чудесный дешевый домик. Мы сняли его. Он стоял среди таких же домов из темного камня недалеко от Лерой-стрит в Виллидже. Чтобы подойти к нему, нужно было пройти через узкий проход между двумя домами. Мы назвали этот короткий туннель нашей «мышиной норой», он вел в маленький садик, где росло несколько тенистых деревьев.
Наш домик походил на старый пирог — это была высокая выцветшая ванильно-розовая пирамидка. На четырех этажах, соединенных винтовой лестницей, располагались четыре комнаты. Нижний этаж частично уходил под землю, и в нем размещалась кухня с длиннющим старинным столом. Мы с Иваном пытались выучить язык и для этого наклеивали на стены и шкафы карточки размером три на пять дюймов с написанными словами и запоминали странные английские идиомы, занимаясь стряпней. На втором этаже была гостиная, на третьем — спальня, на четвертом — кабинет.
Малюсенький садик был стиснут стенами, покрытыми плющом, которые ограждали его от шумных соседних улиц, где жизнь напоминала бесконечный парад хиппи. Этот садик дарил нам покой и мир, казалось, что мы находимся в Александрии, Барселоне или в каком-то другом древнем городе.
Мы никогда никого не выгоняли, поэтому в доме постоянно были люди. Какие-то друзья останавливались у нас, кто-то уезжал, а кто-то просто выходил ненадолго. Драматург Джон Гуэйр говорил, что наш маленький домик похож на итальянскую виллу. Каждый раз, когда он заглядывал к нам, ему казалось, что он уехал из Америки и попал в колонию беженцев и иностранных художников, где значение имеют только книги и алкоголь, — в посольство авангардной богемы.
Время, проведенное на Лерой-стрит, я вспоминаю с удовольствием. Мне было под сорок, я любил ходить по улицам Нью-Йорка, чувствуя, что теперь этот умный и нервный город с каждым днем становится все больше моим.
Мой американский фильм продвигался вперед, сценарий был почти готов. В «Отрыве» шла речь о супружеской паре из среднего класса, которая пытается разыскать свою пятнадцатилетнюю дочь, уехавшую на конкурс авторской песни в Ист-Виллидж. Родители безуспешно прочесывают улицы, потом вступают в Общество Родителей Сбежавших Детей и оказываются в фешенебельном зале, где все эти родители старательно курят марихуану, чтобы понять, что именно увело из дома их драгоценных чад. Они возвращаются домой ошеломленные, вместе с другой парой, тоже членами общества, и начинают играть в стрип-покер: проигравший должен раздеваться. Они не отдают себе отчета в том, что их дочь решила завязать с уличной жизнью и спокойно спит в своей комнате на втором этаже.
Я познакомился с молодым кинорежиссером Джоном Клейном и его приятелем-денди Винсентом Скиавелли, которые только что сняли студенческий фильм о сбежавшей из дома девочке, и попросил Джона помочь мне и Каррьеру со сценарием. Потом я переписал сценарий вместе с Джоном Гуэйром и наконец сдал его на «Парамаунт».
Первая реакция на сценарий поступила непосредственно от Чарли Блюдорна.
— Никому твой сценарий не нравится, Милош, — сказал он.
Потом были нервные переговоры, манипуляции, обеды, ночные выпивки и предложения. На «Парамаунте» не хотели, чтобы я ставил «Отрыв», но предлагали мне снимать у них другие фильмы, например «Галилея» с Родом Стайгером. Я же был полностью уверен в моем сценарии и не мог представить себе какую-то другую работу. К счастью, в моем контракте с «Парамаунтом» была лазейка. Если студия отвергала мой сценарий, я имел право выкупить его, возместив все затраты. Мне выплатили к тому времени примерно 10 000 долларов в виде суточных, кроме этого, были еще какие-то билеты на самолет и другие расходы; я подсчитал, что сценарий обойдется мне в 30–40 тысяч.
Меня никогда не взяли бы бухгалтером в Голливуд. Настоящая стоимость моего сценария была около 140 000 долларов. Агент Клода Берри, представлявший мои интересы, являлся одновременно агентом менеджера, который подписал контракт на мой фильм. Это было соглашение по типу «играй-или-плати», гарантировавшее ему 50 000 долларов независимо от того, будет фильм снят или нет. Потом возникли новые проблемы…
Сто сорок тысяч долларов — это были колоссальные деньги. Я уже едва не попал в тюрьму за половину этой суммы. Я не зарекомендовал себя как режиссер, я плохо говорил по-английски, качество моего сценария оставалось спорным, а я уже задолжал сто сорок тысяч!
Утром я понял, что не Могу подняться с постели. Я встал и почувствовал, что мои ноги как будто сделаны из резины. Я с трудом добрел до ванной. Все мышцы и суставы болели, стоять я не мог. Я дотащился обратно до кровати, свалился, и неизъяснимая сладость разлилась по всему телу. Я почувствовал, что умираю, что я уже никогда не встану с этой кровати.
Мне очень повезло, что рядом был такой друг, как Иван. Он образцово ухаживал за мной, отражая все телефонные звонки и всех посетителей. Я был не в состоянии ни с кем разговаривать. Через неделю я уже не хотел разговаривать и с Иваном.
— Может быть, тебе стоит показаться психиатру? — мягко предложил он.
— Может быть, тебе стоит показаться психиатру, — ответил я.
— Прекрасно, я вижу что твое «я» в рабочем состоянии, — сказал Иван. — Это уже что-то.
В последующие дни Иван продолжал задавать мне странные вопросы относительно моих ощущений, моего детства, моих симптомов. Время от времени он приходил ко мне с каким-то медицинским заключением и приносил какие-то таблетки. Он постоянно объяснял мне, что поговорил со своим другом, таким же амбициозным и одержимым типом, который раньше ни в чем не знал поражений и прошел через такие же испытания. Он даже начал выдавать такие ученые термины, как «horror mortis» («страх смерти»).
Позже я узнал, что Иван ходил к психиатру вместо меня, за меня. Психиатр был поклонником кино, так что Милош Форман получал скидку. Иван знал меня вдоль и поперек, поэтому для него не представляло сложности описать мои симптомы, рассказать мои мечты, попытаться сыграть мои реакции. Добрый доктор ничего не заметил, хотя в конце концов Иван признался ему, что я подвергался психоанализу через посредника.
А я тем временем пошел на поправку. Когда я встал, чтобы пойти в ванную, я внезапно обнаружил, что могу задержаться в комнате. Я даже смог немного посмотреть в окно. Я сполз по ступенькам и уселся на диван в гостиной. Потом, утром, я вышел в садик. Я стоял на открытом пространстве, вдыхая свежий воздух, все еще в пижаме, но воображаемая лихорадка уже не мучила меня. Я пролежал в постели два месяца.
Теперь я постепенно обретал свою энергию и возвращался к жизни. Я пообедал с Хелен Скотт, и она рассказала мне, что на студии «Юниверсал» решили проводить новую политику. Они искали нового «Беспечного ездока» (фильм принес им большую прибыль), так что были готовы снимать фильмы по рискованным сценариям, если те стоили меньше миллиона. Она связалась с Недом Тэнненом и сумела заинтересовать его моим проектом. Я полетел в Лос-Анджелес и прочитал сценарий Тэннену и Дэнни Селзнику, сыграв для них все роли фильма. Это был спектакль всей моей жизни. Я уже не помню почему, но мне надо было вернуться в Нью-Йорк. Когда я добрался до Лерой-стрит, там была телеграмма из «Юниверсал». Они хотели снимать «Отрыв».