Мысли о доме

Мысли о доме

Премьера «Вальмона» состоялась 17 ноября 1989 года, и фильм с треском провалился, что по идее должно было надолго уложить меня в постель. Но в тот же самый день на другом конце планеты произошло событие, от которого все мои огорчения как рукой сняло. Студенческая демонстрация в Праге вызвала панику коммунистического правительства, и оно бросило своих боевиков на несколько тысяч молодых людей. Студентов страшно избили, но с этого события началась «бархатная революция», которую возглавил мой старый школьный товарищ из Подебрад.

Спустя две недели коммунистическое правление в Чехословакии стало историей. И я в Нью-Йорке, вместо того чтобы сокрушаться над рецензиями на «Вальмона» и изучать безрадостную статистику в «Вэрайети», читал во всех газетах потрясающие сообщения из Праги и переключал телевизор с одного канала на другой, чтобы поймать еще хоть какую-то информацию. Мой телефон разрывался на части, мне сообщали все новые и новые слухи о перевороте, контрперевороте, вторжении и убийствах. У чехов и словаков самой распространенной реакцией на скоропостижный конец коммунизма было ощущение, что все это происходит во сне. Такое же тревожное чувство было и у меня, но надо добавить, что «бархатная революция» совершенно изменила перспективу моей собственной жизни. Ошеломляющий провал «Вальмона», причиной которого стало мое стремление воскресить старые воспоминания о книге, непризнание — внезапно все это показалось мне пустяками, не стоящими внимания.

В конце декабря 1989 года Гавел был избран президентом Чехословакии — выбирали его члены старого коммунистического законодательного собрания. Они голосовали за него, скрежеща зубами, но голосовали единогласно: им никогда и в голову не приходило, что можно голосовать против.

Я наблюдал за инаугурацией Гавела по телевизору на своей ферме в Коннектикуте. Он пообещал стране свободные выборы, первые за последние сорок лет, и новую конституцию. Он поклялся, что снова сделает Чехословакию страной, где правит Закон, и будет добиваться превращения командной системы экономики в свободный рынок.

Я гордился своей Родиной и президентом Вацлавом, так гордился, что стал все чаще и чаще думать о том, что же на самом деле сделало моим домом старую ферму в Коннектикуте. На протяжении многих лет у меня было очень простое определение дома. Дом — это место под крышей, где лежит мой чемодан. Дом — это также и место, где я могу спокойно работать, и мне было гораздо легче снимать фильмы на западном побережье Атлантики, чем в Центральной Европе или где-нибудь еще. Но теперь, после «бархатной революции», я понял, что когда моя энергия начнет иссякать, когда я захочу уйти на покой, как это сделал Джеймс Кегни, тогда центростремительная сила может снова толкнуть меня туда, где прошла моя юность, туда, где я провел детство, туда, где воспоминания принимают самые ясные очертания.

Может быть. Кто знает?