Выбранная дорога

Выбранная дорога

Двадцать первого августа 1968 года Чехословакия оказалась отрезанной от остального мира, а мои Вера, Петр и Матей были в Праге. Я подумал о моих родителях и о том шансе, который они упустили перед войной, когда Куколы предложили им уехать из страны накануне немецкой оккупации. Я решил, что не повторю их ошибки.

Оказалось, что моему брату Павлу, известному домоседу, пришли в голову те же мрачные мысли. В тот же самый день он собрал свою семью и уехал с родины в единственное место, где он бывал за пределами Чехословакии. За несколько месяцев до этого он побывал в Брисбене, в Австралии, и именно там он сумел почувствовать себя счастливым. Он до сих пор живет там, пишет абстрактные картины с видами морского дна и возглавляет все увеличивающееся семейство.

В первые дни после вторжения в Чехословакии царил хаос. Дубчек и другие лидеры были вывезены в Советский Союз. Ходили слухи, что их расстреляли и что Советы собираются посадить у нас новое правительство, но в то же самое время усиливалось сопротивление народа оккупантам. Толпы людей, рыдая, окружали советские танки и кричали на солдат. Некоторые умоляли их уйти домой, некоторые кидали в них камни. Было убито много людей. Подожгли несколько танков. Радио Праги продолжало выходить в эфир и руководить пассивным сопротивлением, призывая людей убирать с улиц дорожные знаки, чтобы еще больше запутать и без того дезориентированную Советскую Армию. Между тем тысячи чехов и словаков начали переходить западную границу страны, которая впервые за двадцать лет оказалась открытой.

Я быстро протрезвел, бросился к приемнику и сидел возле него как приклеенный, пока мог это выдерживать. Я чувствовал себя таким же беспомощным, как в тот день, когда я пытался сдвинуть с места буфет на изогнутых ножках во время гестаповского обыска. Русские играли наверняка, и они, разумеется, собирались набросить на набиравшееся новых сил общество густую сеть махрового сталинизма. Сменится несколько поколений, прежде чем мы сможем излечиться от этой травмы.

Мне нужно было вытащить семью из страны. Клод Берри и Жан-Пьер Рассам немедленно вызвались поехать в Прагу и вывезти Веру и моих мальчиков из Чехословакии. Я не решался вернуться туда сам, поэтому я уцепился за их предложение. Проблема была лишь в одном — у них не было машины, чтобы поехать туда. В 1968 году Клод Берри еще не был всемирно признанным режиссером и продюсером. Он был всего лишь актером, который только что поставил свой первый фильм и чья старая машина проводила больше времени в ремонте, чем в пути.

Я боялся, что в любой момент могут закрыть границу. Рассам разрешил проблему, взяв «ситроен» у Франсуа Трюффо, и тогда я написал несколько истерических фраз для Веры, заклиная ее хватать детей и ехать в Париж. Берри и Рассам пустились в дорогу, ехали они без остановок. На чешской границе они увидели толпы встревоженных людей, выезжающих из страны, но в страну не пытался попасть никто. Они въехали беспрепятственно, а потом, отъехав от границы, оказались в полном замешательстве. На шоссе и улицах не было дорожных знаков, на домах не было ни номеров, ни табличек с названиями улиц. У них не было карты, а вокруг никто не говорил ни по-английски, ни по-французски, ни по-испански. Они долго ездили по плохим дорогам. Они видели русских солдат и танки. На каждом перекрестке у них возникало ощущение, что здесь они уже были. Наконец на маленькой заправочной станции в каком-то городишке нашелся паренек, заговоривший с ними на ломаном французском. Месье хочет добраться до Праги? Pas problem. Без проблема, он сам как раз собирается туда, чтобы понять, что происходит.

— Suivez-vous! — приказал он. — Следуйте за вами!

Времени на выяснения не было. Парень вскочил в машину, промчался по городишку, чтобы подобрать пару приятелей, потом выехал на шоссе. Они ехали за ним, напуганные, раздраженные, перекидываясь нервными шуточками насчет Франца Кафки. Вдруг Жан-Пьер почувствовал, что его мочевой пузырь вот-вот лопнет. До сих пор он слишком мало думал о своем теле и не ощутил этого. Клод не хотел останавливаться, чтобы не потерять из виду проводника, который мчался по извилистым, покрытым рытвинами дорогам с головокружительной скоростью. Мои друзья начали спорить. Клод был непреклонен, и в конце концов Жан-Пьер перебрался на заднее сиденье и начал облегчаться через окно. Именно в этот момент они увидели, что к ним приближается колонна русских грузовиков, их капоты походили на морды мастифов. Жан-Пьер поспешил отодвинуться от окна еще до того, как сумел прекратить уже начатое дело. Он боялся, что русские могли усмотреть в отправлении его естественных потребностей акт политического протеста и убить его. В результате он обмочился сам и обмочил всю машину, что несколько разрядило ситуацию.

Проводник помог моим милым французам найти нашу квартиру. Вера была дома, но она не говорила ни по-французски, ни по-английски, ни по-испански. Жан-Пьер предстал перед ней с огромным мокрым пятном на брюках. Клод протянул ей клочок бумаги с моими каракулями. Вера перечитала их несколько раз, потом схватила наших четырехлетних близнецов, впихнула все что могла в два чемодана, со слезами простилась с родителями и уселась в «ситроен». Она взяла с собой все, кроме паспорта, но, к счастью, чешские пограничники все еще выпускали из страны любого гражданина с удостоверением личности. И так Вера и мальчики смогли пересечь границу безо всяких бумаг.

С помощью моих французских друзей мы нашли просторную квартиру в пригороде Парижа, и вскоре она заполнилась чехами. Бывали ночи, когда у нас ночевали одновременно девять человек, комнаты и коридоры становились иллюстрацией справочника «Кто есть кто в чешской «новой волне». У нас побывал Иван, а кроме него — Юрашек, Яромир Иржес, Немец и Шкворецкий. Мы слушали сообщения пражского радио и читали между строк в чешских газетах. Мы до потери сознания спорили над тем, какой сделать выбор. Должны ли мы вернуться? Должны ли мы сидеть спокойно здесь и ждать прояснения ситуации? Должны ли мы перестать обманывать самих себя и попросить где-нибудь политического убежища? Разговоры затягивались допоздна, а потом мы не могли спать. Мы стояли на перепутье наших жизненных дорог, все представляли будущее по-разному, и у каждого из нас были свои собственные страхи, таланты и мечты.

Той осенью на протяжении нескольких месяцев казалось, будто страна выдержала советское вторжение. Дубчек под дулом пистолета подписал в Москве то, что от него требовали, но потом он вернулся в Прагу, где его встречали как героя. Он оставался у власти, пресса не подвергалась цензуре, чешское радио вещало так же свободно, как и весной.

Некоторые из наших гостей вернулись в Прагу. Вера не чувствовала себя счастливой в Париже. Она скучала по своим родителям, по своему миру, по родному языку. В Праге перед ней открывалась прекрасная карьера актрисы и певицы в Театре «Семафор». Она боялась, что в эмиграции она превратится в пьющую домохозяйку. К тому же романтическая стадия нашего брака уже миновала, и несколько месяцев она просто страдала. Наконец как-то вечером она заявила мне, что больше не может жить за границей. Она решила вернуться. Я сказал ей, что я тоже вернусь — в Америку, к моим фильмам.

Мы попрощались. В какой-то степени я даже радовался, что смогу пересечь Атлантику налегке. Я был разорен, у меня в руках оставался лишь сомнительный контракт. Я не мог дать семье достаточно стабильное положение. У меня не было ничего, кроме твердого намерения покорить Голливуд. Все остальное — детали.