Прах

Прах

Это произошло, когда я уже жил один на улице Вшердова — я пришел домой поздно и нашел подсунутую под дверь телеграмму: «Приезжай в Часлав. Похороны завтра». Ни слова о том, кто умер, ни подписи.

Сперва я хотел сразу броситься в машину и ехать в Часлав, но сообразил, что уже час ночи. Я лег, но глаз так и не сомкнул.

Когда я выехал в Часлав, солнце только всходило. Телеграмма могла прийти из нескольких домов, поэтому я не сразу решил, куда ехать. Наконец я направился в дом Клаусов — родителей жены брата Павла, просто потому, что они были самыми старшими моими родственниками в городе. Я позвонил. Дверь сразу же открыли, потому что в эту ночь семья тоже не спала. Однако я пришел не в тот дом. Мне и в голову не могло прийти, что смерть настигла нашего старшего брата Благослава.

Благославу было в то время немногим больше сорока, он был еще молод. Его жена Боженка была моложе его, у них было двое маленьких детей. И вот теперь его должны доставить в гробу из Словакии, и поезд уже в пути. Он должен прибыть в два часа дня, а в нем еще четыре гроба.

Благослав унаследовал любовь отца к путешествиям.

В детстве он был бойскаутом, а когда после революции коммунисты распустили бойскаутскую организацию, он создал клуб альпинистов в средней школе, где преподавал. Ученики с восторгом вступали в этот клуб, и на протяжении многих лет сотни ребят путешествовали с братом по всей Чехословакии.

В мае 1962 года Благослав повел свою последнюю группу в самые высокие горы страны. Острые, заснеженные вершины Татр достигают высоты 8737 футов и прекрасно подходят для сложных и потому заманчивых восхождений. Благослав взял с собой около двадцати ребят. Им было по четырнадцать-пятнадцать лет, и они провели в горах несколько прекрасных дней. Им приходилось носить очки, защищаясь от яркого солнца, и их загорелые лица стали похожи на мордочки енотов.

Татры прекрасны в мае, когда ковры горных цветов покрывают их склоны. Как-то утром группа Благослава вышла в долгий поход по высокому перевалу. Солнце сияло, и до полудня на небе не было ни облачка. Но вскоре после двенадцати с невероятной скоростью стали сгущаться тучи, настолько плотные и темные, что Благослав решил вернуться вниз, в долину.

Дети спускались с горы, когда повалил снег. Вскоре начался настоящий буран. Из-за ураганного ветра и снегопада видимость упала до нескольких шагов. Через полчаса вся земля покрылась толстым слоем снега. Тропа петляла между ущельями и отвесными скалами, приходилось идти по каменистым уступам, на которые опасно было ставить ногу, и при этом группа шла через сплошную белую стену. Когда они добрались до каких-то сосен с подветренной стороны горы, Благослав велел своим подопечным спрятаться за ними. Сам он с четырьмя самыми сильными мальчиками отправился за помощью.

Он думал, что идти придется недалеко; по его подсчетам, их гостиница была всего в нескольких сотнях ярдов. Так оно и было. Им оставалось пройти триста ярдов до убежища.

Ребята, оставшиеся под деревьями, сбились в кучу, чтобы сохранить тепло, и ждали. Вскоре после того как Благослав оставил их, он поскользнулся, пробираясь в слепящем снегу по исхлестанной ветром горе, и полетел вниз по склону. Во время падения он сильно разбился и потерял сознание. Его так и не удалось привести в чувство, и он умер от обморожения. Тела четырех ребят, ушедших вместе с братом, были найдены позже, недалеко от него.

Снежная буря улеглась так же внезапно, как и началась. Группа, спрятавшаяся под деревьями, решила не дожидаться помощи и вернуться самостоятельно. Им пришлось пробивать себе дорогу через глубокие сугробы, но через двадцать минут они уже дошли до гостиницы. Снег растаял через несколько дней. Метеорологи не предсказывали в тот день ничего страшного. Никто из местных жителей не помнил, чтобы такой снегопад обрушивался на горы в это время года.

Моя невестка была убита горем, но она вела себя мужественно ради детей. Личики малышей были грустными, но я не думаю, чтобы они могли до конца осознать весь ужас гибели отца. Я вообще не думаю, что дети способны понимать такое.

Когда пришло время встречать поезд из Словакии, мы пошли на станцию. В одном поезде возвращались загорелые уцелевшие туристы и гробы. На перроне потрясенные родители и близкие стояли рядом с теми, кто с облегчением встречал детей, не чая увидеть их наконец собственными глазами.

Семьи решили, что все пять погибших будут кремированы вместе, но в Чаславе не было крематория. Гробы вынесут из поезда, откроют, чтобы осиротевшие родственники могли сказать последнее «прости» своим любимым, потом снова закроют и погрузят в другой поезд, в котором их перевезут в другой город.

Поезд опаздывал. Я бродил вокруг маленького вокзала, по главному перрону, входил и выходил из зала ожидания. Я не поднялся на пешеходный мост. На этот раз я проводил время на вокзале не так, как в те дни, когда мы с мамой ждали возвращения отца из гестаповской тюрьмы. Я помню, как ждал, чтобы на горизонте появился крошечный поезд, но ни один из этих поездов не привез домой папу, а теперь память все возвращала меня в то время, и Благослав, который хотел заменить мне отца, тоже уехал на поезде, и никогда поезд не привезет его обратно. Все члены моей семьи умирали ужасной смертью, и все так рано. Теперь нас осталось только двое, мой брат Павел и я. Я чувствовал, что стрелка круглых вокзальных часов, свисавших с крыши в конце перрона, та самая стрелка, за движением которой я, тогда еще второклассник, следил с такими разными чувствами, с каждым толчком приближает и коней моей жизни.

Раньше меня так близко не затрагивала неизбежность конца жизни. Я всегда старался не думать об этом. Я научился абстрагироваться от смерти в ее физическом смысле еще мальчиком, после столь необычной потери родителей. Я не видел их бездыханных тел и привык считать, что они просто переселились куда-то за горизонт. Мне сообщили о том, что они умерли, но это событие произошло так далеко от меня, что казалось, они где-то каким-то образом выжили, и я просто не могу увидеть их. Но тогда я был ребенком и мог заставить себя поверить во что угодно. Сейчас это было уже невозможно.

Поезд приехал в Часлав только в четыре или в пять часов вечера, так что все пришлось перенести на более позднее время. Наконец гробы вскрыли, и родственникам предложили проститься. Я хотел было подойти вместе с ними, но был так потрясен ужасом всего случившегося, что ноги, в буквальном смысле этого слова, не слушались меня. Я не хотел видеть Благослава мертвым, я понимал, что этот образ вытеснит воспоминания о нем живом.

До сих пор я не могу смотреть на мертвое тело человека, которого любил или с которым был близок. Единственный способ, благодаря которому я могу смириться с их уходом, с тем, что их никогда уже не будет возле меня, что они навсегда покинули этот мир, что они превратились в пепел и дым или в прах и кости и, может быть, в какие-то призрачные ночные сновидения и отдаленные воспоминания в часы бодрствования, — воспоминания, которые все слабеют и слабеют, — единственный способ справиться со всем этим заключается в том, что я не позволяю себе оставлять в памяти отпечаток их безжизненных лиц.

Когда я начал работу над «Амадеем», меня потрясло письмо, которое Моцарт написал своему отцу из Парижа, где жил в то время с матерью. Письмо было длинным и полным описаний светской жизни. Моцарт лишь вкратце упоминал о том, что мать заболела. Это была беззаботная приписка, как бы постскриптум, и, казалось бы, в ней не содержалось ничего особенного, если не посмотреть на дату письма: Моцарт написал его через три дня после смерти матери.