19 «В Лондоне разлетелись в прах все мои надежды стать когда-нибудь всемирно известным писателем»

19

«В Лондоне разлетелись в прах все мои надежды стать когда-нибудь всемирно известным писателем»

Да, брак не задался, чего нельзя было сказать о профессиональной деятельности. В декабре 1976-го «Филипс» выпустил пятый альбом Сейшаса и Коэльо (сочинившего тексты десяти песен из одиннадцати) — «Десять тысяч лет назад», — сразу же завоевавший себе поистине ошеломляющий успех. У композиции, давшей заглавие альбому, имелось две особенности: необычно пространное название и то, что это был вольный перевод американской песни «I Was Born Ten Thousand Years Ago», исполнявшейся, что называется, повсеместно в нескольких версиях, самую известную из которых записал за четыре года до этого сам Элвис Пресли. Другая примечательная особенность заключалась в том, что впервые с четырнадцати лет, когда его вдохновил на такую акцию фильм Витторио де Сики, Пауло кому-то посвятил свое творение: на сей раз — отцу, дону Педро Кейма Коэльо. В песне речь идет о конфликте отцов и детей, но звучит и призыв быть снисходительными друг к другу, так что автор текста выражал свое уважение отцу очень своеобразно. Всякий, кто был хоть немного посвящен в семейную историю Пауло, мог понять, что «Педро» из рок-баллады «Мой старый Педро»— это и есть Коэльо-старший, но сам автор признался в том лишь много лет спустя.

Успех означал деньги, а для Пауло деньги должны были превратиться в камни, скрепленные цементом, в конце 1976 года он приобрел свою третью недвижимость — квартиру с двумя спальнями на улице Паулино Фернандеса в районе Фламенго, в ста шагах от дома, где родился и вырос. Приобретение собственности, как и достаток вообще, доставляли ему удовольствие, но и внушали страх перед чужой завистью — прежде всего перед коммунистами. В этом отношении он ничем не уступал своему другу и соавтору Раулю Сейшасу. Косматый рокер, который совсем еще недавно обличал «общество потребления» и в своих песнях едко иронизировал над страстью к материальным благам, теперь сделался настоящим стяжателем и ни за что не согласился бы расстаться хоть с самой малой толикой скопленного добра. «Сегодня в кино я вдруг дьявольски испугался, что настанет коммунизм, и у меня отнимут все мои квартиры, — записывает Пауло в дневнике и продолжает с обескураживающей прямотой: — Я никогда не буду сражаться за народ. Звучит скверно, я понимаю, но я никогда не буду сражаться за народ. Буду сражаться за идею и, быть может, за привилегированную элиту, или отдельное избранное сообщество».

Материальное благополучие, обеспеченное миром музыки, ни на миг, ни на пядь не могло отклонить его от исполнения давней заветной мечты — стать великим писателем. В минуты упадка и тоски ему иногда «становилось почти непреложно ясно», что мечта эта недостижима. Всякий раз, вспоминая, что ему скоро тридцать, он пугался — ибо считал, что это крайний срок, deadline, для того, чтобы добиться мировой известности, и по достижении этого рубежа надежда на успех меркнет и гаснет. Однако стоило ему однажды прочесть в газете, что книги знаменитой английской писательницы Агаты Кристи принесли своей создательнице 18 млн долларов, как его настроение заметно улучшилось.

Я вовсе не собираюсь издавать мои книги в Бразилии — здесь еще нет настоящего рынка книготорговли. Трехтысячный тираж считается у нас большим успехом, тогда как в Соединенных Штатах — оглушительным провалом. Здесь нет перспективы. Если я хочу стать писателем, то должен постоянно и непрестанно думать о том, куда бы отвалить.

Покуда судьба не указала ему путь к славе, Пауло был вынужден подчинять свою жизнь жесткому расписанию — присутственные часы, совещания, поездки в Сан-Пауло, словом, все то, что входило в обязанности креативного директора. Корпорация «Филипс» решила объединить все свои отделы и департаменты в одном здании, находившемся тогда на отдаленной окраине Рио — в современном и только еще строящемся районе Барра-до-Тижука. Пауло был против переезда: во-первых, офис теперь находился в сорока километрах от дома, и ему пришлось преодолеть психологическую травму Араруамы, купить машину и получить права, а во-вторых, на новом месте ему выделили слишком маленький кабинет. Впрочем, свое недовольство он изливал только в дневнике:

Я сижу в новом кабинете, если так можно назвать эту каморку. Я и мой персонал — две секретарши, ассистентка и курьер — ютимся на пространстве в 30 кв. м, то есть на каждого приходится всего по 5. Этого было бы просто мало, если бы тут к тому же не громоздилась всякая рухлядь, — но и ее к нам запихнули.

Помимо того что место службы располагалось неудобно и далеко от центра, Пауло чувствовал себя неуютно еще и потому, что занимал должность, находившуюся в эпицентре постоянного землетрясения, порождаемого острым соперничеством, борьбой за место под солнцем, состязанием честолюбий и тем, что называется «подсиживанием». Поле борьбы, в которой личность попирается, а удары по большей части наносятся в спину, — едва ли подходящее место для человека, чью душу постоянно томят страхи и параноидальные мании. Если ему казалось, что какой-нибудь местный громовержец недостаточно любезно раскланялся с ним в лифте, Пауло тут же видел в том угрозу своему пребыванию в должности. Если приглашали на какой-нибудь спектакль, шоу или презентацию, это гарантированно влекло за собой несколько дней бессонницы и десяток слезливых страниц в дневнике. Если не вызывали на совещание, это приводило к сильнейшему припадку астмы. Тревога и неуверенность в себе достигали крайних пределов. Если какой-нибудь музыкальный продюсер не связывался с ним напрямую, Пауло становился нетрудоспособным — настолько это выбивало его из колеи. Когда же несколько признаков того, что его преследуют или что им пренебрегают, складывались, как ему казалось, в систему, он, попросту говоря, впадал в ступор:

Сегодня я совсем никуда не гожусь, паранойя доконала. Мне кажется — меня никто не любит, и каждый так и норовит подстроить мне какую-нибудь пакость. Еще кажется — ко мне не так прислушиваются, как прежде.

А настроение такое из-за того, что меня практически выставили с утреннего совещания… Из носу течет; может, у моего гриппа — психологическая подоплека? Андре Мидани, президент компании, входит в зал, но ко мне не обращается; у моего партнера — отвратительное настроение, и мне кажется, что и то и другое — звенья заговора. В газетной колонке мое имя даже не упомянули, хотя и следовало.

И вдобавок ко всему (отчего моя паранойя разыгралась не на шутку, а тревога стала буквально подступать к горлу) обнаружилось, что меня не пригласили на презентацию книги Нелсона Мотты. Он всегда меня сторонился, да и мне почти никогда не удавалось скрыть своей к нему неприязни.

Мне вообще иногда кажется, что люди терпят меня лишь потому, что я друг Менескала… И так от этого муторно и гадко на душе…

А сфера его деятельности в корпорации, где он исполнял одновременно функции и музыкального редактора и креативного директора, тоже была для него постоянным источником непреодолимых страхов. По должности ему часто приходилось писать длиннейшие доклады руководству компании, давая подробные отчеты, делая нелицеприятные критические обзоры, посвященные виднейшим музыкантам, связанным с корпорацией контрактами, а иными словами — оценивать своих коллег. И хотя доступ к этим материалам получал строго ограниченный круг лиц — Мидани, Менескал, Армандо Питтильяни и еще один-два высокопоставленных руководителя, — Пауло леденел от страха при мысли о том, что его аналитические разборы могут попасться на глаза тем, кому они посвящены. Страх все возрастал и усиливался, ведь сам этот «жанр» предусматривает известную скупость на похвалу и серьезный разбор недостатков. Сколь ни велик был стресс, Пауло проявил себя более чем добросовестным сотрудником, а энтузиазм, с которым он работал, нередко заставлял его засиживаться за отчетами до глубокой ночи. Служба в «Филипс» была одной из опор той «треноги», на которой в шатком равновесии зиждилось его эмоциональное равновесие. Второй было супружество, а третьей — йога, последнее увлечение, покорившее и душу, и тело. Когда же становилось совсем невыносимо, он обращался к помощи психиатра Бенжамина Гомеса, и тот приводил его в порядок лошадиными дозами антидепрессантов.

К январю 1977 года Пауло успел убедиться, что Сисса не похожа на своих предшественниц. «Она — такая, как есть, и не скоро станет другой, — признавал он. — Я бросил попытки изменить ее, ибо теперь понимаю всю бессмысленность этого». Тем не менее ему постепенно удалось сделать так, чтобы Сисса признала наркотики, хоть что-то из мира его интересов. Она никогда не будет всерьез употреблять их, но все же приняла из рук мужа свой первый «косячок», а потом попробовала ЛСД. Следуя тому же ритуалу, который придумал когда-то Пауло, вовлекая в это дело Веру Рихтер, инициация произошла 19 марта, в день Святого Иосифа, и перед началом церемонии оба приложились к его образу. Как только Сисса положила на язык первую облатку, включили магнитофон, записывавший с этой минуты ее ощущения — вначале чувство тревоги, затем как будто потянуло в сон, по телу забегали мурашки, и вот наконец экстаз. В этот миг ей стали слышаться звуки, которые, как обычно бывает, невозможно описать. Рыдая, она тщетно пыталась передать, что чувствует:

Никому не под силу выдержать то, что слышали мои уши… Я никогда не смогу это позабыть… Но должна постараться описать… Знаю, ты слышал то же, что и я. Я смотрела на потолок нашей комнаты. Не знаю… Нет, описать это невозможно, но я должна. Пауло, это очень сильно.

Пауло меж тем занимался мониторингом и одновременно — звуковой дорожкой. Увертюрой послужила музыкальная заставка «Жорнал насионал» — новостной программы «ТВ-Глобо», открывавшейся сообщением о повышении аварийности на дорогах Рио. Затем последовали «Токката и фуга» Баха и «Свадебный марш» Вагнера.

Успокаивая жену, Пауло заверил ее, что в случае «bad trip» стакана свежевыжатого апельсинового сока вполне достаточно, чтобы устранить эффект ЛСД.

Хоть они и скрывали друг от друга свою тревогу и тоску, наркотики не помогли с этим справиться. Во время одного из таких «глубоких погружений» в их квартире появился герой, призванный спасти Пауло и Сиссу и принявший на этот раз облик тяжеловеса Рокки Бальбоа, сыгранного Сильвестром Сталлоне. В ту мартовскую ночь 1977 года Пауло вместе с женой смотрел по телевизору церемонию вручения «Оскара». Он был потрясен тем, что «Рокки» получил целых три статуэтки — за лучший фильм, лучшую режиссуру и лучший монтаж. И у Пауло вновь возникло желание стать победителем — подобно боксеру Бальбоа, возникшему ниоткуда и ставшему чемпионом, — и обрести причитающуюся ему награду. А то единственное, что по-прежнему его интересовало, было связано с давней мечтой — стать писателем, которого читал бы весь мир, и Пауло уже давно и отчетливо осознал, каков должен быть первый шаг на долгом пути к этой цели. Покинуть Бразилию и писать книги за границей. Уже на следующий день он пришел в спортзал, где у Менескала была тренировка по айкидо, и сообщил, что уезжает. Будь его воля, он предпочел бы Мадрид, но Сисса настояла на своем, и в самом начале мая 1977 года супруги прилетели в аэропорт Хитроу — Лондон был призван стать колыбелью литературного первенца Пауло Коэльо.

Спустя несколько дней в трехэтажном доме, стоявшем на Пэлас-стрит на полпути от вокзала «Виктория» к Бэкингемскому дворцу, была снята квартирка за 186 фунтов стерлингов в месяц — тесная, но удачно расположенная и обладавшая к тому же дополнительным преимуществом в виде ванной. По прибытии в столицу Соединенного Королевства в местном отделении «Банко до Бразил» супруги открыли счет и положили на него 5 тысяч долларов.

Денег в ту пору у Пауло хватало, однако дело тут было не только в свойственной ему разумной осмотрительности в тратах — имелась еще и некая юридическая тонкость: по существующим правилам для бразильских граждан за границей был установлен лимит переводов — не более 300 долларов ежемесячно. И вот, чтобы обойти требования Центрального банка, в конце месяца в Рио объявлялась мобилизация всех бабушек, тетушек, кузенов с тем, чтобы каждый присылал бразильским друзьям Пауло и Сиссы по 300 долларов, которые переводились на их счет в «Банке до Бразил». Благодаря этой хитрости супруги получали ежемесячно около полутора тысяч долларов, не облагаемых налогом.

Пауло зарабатывал еще и тем, что вел музыкальную колонку в еженедельном журнале «Амига». Сисса подрабатывала в бразильской службе «Би-би-си» и время от времени публиковала короткие, но подписные репортажи в «Жорнал до Бразил». На ней же была и вся домашняя работа, поскольку на помощь супруга в этом отношении рассчитывать не приходилось. Более того — он не только не разделял с нею бремя повседневных забот, но и запрещал покупать замороженные продукты, а также ласково просил Сиссу приобрести поваренную книгу. Перевод рецептов из «Basic Cookery» потребовал немало сил и времени: чета Коэльо часами разгадывала смысл текста, чтобы потом преобразовать слова, рецепта в кушанье. На стене их комнаты, на самом видном месте, красовалось недельное меню, изучив которое, пытливый исследователь пришел бы к выводу, что мясо было для супругов изысканным деликатесом, который они позволяли себе не чаще, чем раз в неделю. Впрочем, это компенсировалось тем, что они отдавали дань экзотической кухне, довольно часто посещая пакистанские и таиландские рестораны.

Того, что супруги получали, хватало на все: занятия по йоге и фотографии, лекции по вампиризму, которые Пауло исправно посещал, прогулки, короткие поездки по стране и обширную культурную программу, предлагаемую Лондоном. Пауло и Сисса неизменно оказывались первыми в очереди в кассу кинотеатра, когда выходил какой-нибудь фильм, который в Бразилии наверняка был бы запрещен цензурой, — например, «Осада» греческого режиссера Косты-Гавраса, посвященный уругвайской диктатуре… Потребовалось, чтобы минуло три долгих, монотонных месяца, не заполненных решительно никакой деятельностью, чтобы Пауло осознал, какой глубочайшей праздности он предается:

Я работаю самое большее два дня в неделю. Это значит, что в среднем за три месяца в Европе проработал меньше одного. Для человека, который задался целью покорить мир и приехал сюда осуществлять свои мечты и желания, два дня работы в неделю — это очень мало.

Поскольку у него не было средств выпустить благословенную и столь долгожданную книгу, он решил все же занять время какой-нибудь полезной деятельностью. Лекции по вампиризму вдохновили на создание сценария, названного «Лондонский вампир». Пауло разослал свое сочинение известным продюсерам, и все ответили учтиво, но в том смысле, что, по их мнению, фильм о вампирах в настоящее время сборов не сделает. Один из продюсеров оказался особенно любезен и предложил свои услуги в качестве эксперта, вызвавшись сообщить, готовы ли они будут прокатывать фильм, — но все это, разумеется, после того как он будет снят…

В июле Пауло и Сисса окончательно убедились, что обзавестись друзьями в Лондоне — дело нелегкое. Чтобы компенсировать их отсутствие, принимали у себя родителей Пауло, недолго у них гостивших. Переписка с теми, кто остался на родине, тоже стала более интенсивной; Пауло, впрочем, предпочитал свои послания наговаривать на магнитофон, если тот, конечно, оказывался под рукой, и целые горы кассет росли у родителей и друзей — прежде всего, у самого близкого из всех, Роберто Менескала. От последнего он узнал, между прочим, что Рита Ли завела себе нового партнера. Эта новость наряду с отказами продюсеров и издателей отражена на многих страницах дневника:

Моя партнерша тоже нашла нового текстовика. Я оказался забыт гораздо раньше, чем предполагал, прошло всего три месяца. За три месяца я перестал что-то значить в культурной жизни этой страны — что называется, выпал из контекста. Вот уже несколько дней мне никто не пишет.

Издатели и продюсеры отвечают отказом на все предложения Пауло

В конце 1977 года, когда пришло время возобновлять договор аренды, Пауло и Сисса решили покинуть квартиру на Пэлас-стрит — она стоила слишком дорого. Они дали краткое, на пять строк, объявление в газету: «Молодые супруги снимут квартиру с 15 ноября. Телефон обязателен». И спустя всего несколько дней переехали на Бассет-Роуд, в районе Ноттинг-Хилл: поблизости, на Портобелло-роуд, находится знаменитый лондонский «блошиный рынок», там и развернется действие книги, которую Пауло напишет тридцать лет спустя. Нынешнее жилье помещалось в не столь фешенебельном районе (километров на десять дальше от центра), зато было гораздо просторнее, во всех отношениях лучше и к тому же дешевле прежнего.

Лекции по вампиризму, хоть и не помогут Пауло превратиться в профессионального сценариста, все же оставят некоторый след в его жизни. Там он познакомился с 24-летней изящной японкой-массажисткой по имени Кейко Саито, девушкой из Токио, «отрывавшейся по полной» в Лондоне, и так же, как Пауло, интересовавшейся сатанизмом и мистикой. Вместе они будут принимать участие в уличных манифестациях: в первый раз — протестуя против массового истребления людей, которое проводил в Камбодже «маршал» Пол Пот, во второй — когда собирали подписи под петицией в пользу легализации марихуаны в Великобритании. Познакомился, увлекся ею всерьез и завел с нею роман. По своему обыкновению — так же он будет поступать и впредь со всеми женами — он не утаил этого от Сиссы:

— Я влюбился в Кейко. Как ты отнесешься к тому, что она будет жить с нами?

Один-единственный раз упоминая об этом эпизоде публично — в интервью журналу «Плейбой» в октябре 1992 года, — Пауло признался, что предложение было принято охотно:

«Плейбой»: А ваш третий брак, с Сесилией МакДауэлл?

Пауло: С нею мы венчались в церкви.

«Плейбой»: И вы были при полном параде, как полагается?

Пауло: Да. А шафером был Рауль Сейшас. Потом мы с женой какое-то время жили в Лондоне, где, кстати, попробовали «любовь втроем».

«Плейбой»: Да ну?

Пауло: Я ходил на лекции о вампиризме и там влюбился в одну слушательницу, японку, звали ее Кейко. Но и Сесилию я любил, а потому мы решили жить втроем.

«Плейбой»: И обе согласились?

Пауло: Да. Мы прожили вместе около года.

«Плейбой»: А как это было в смысле секса?

Пауло: Я занимался сексом с обеими одновременно, но между ними ничего такого не было.

«Плейбой»: И они не ревновали вас друг к другу?

Пауло: Нет, никогда.

«Плейбой»: А не слушалось так что вам хотелось остаться лишь с одной из них?

Пауло: Насколько мне помнится — нет. Ни разу. Это и вправду была «любовь втроем», и очень сильная.

«Плейбой»: Ну хорошо, Сесилия и Кейко не спали друг с другом. Но все же — как складывались их отношения? Как они относились друг к другу?

Пауло: С большой нежностью. Они прекрасно понимали, как сильно я люблю их обеих, а я понимал, как они любят меня.

Кейко и Пауло…

Взяв на вооружение методы советских и китайских коммунистических лидеров, вытравлявших любую память о тех, кто был сподвижником и «товарищем по борьбе» а потом становился «разоблаченным и обезвреженным врагом народа», Пауло ни словом не обмолвился в этом интервью еще об одном персонаже этой истории. О длинноволосом музыкальном продюсере — бразильце Пенинье, который в ту пору тоже обитал в Лондоне. В доме была только одна комната, а в комнате — одна кровать, и Сисса поняла, что муж намерен жить с ней и Кейко заведя себе на манер арабского шейха мини-сераль. Пауло неизменно уверял, что с Сиссой «было легко ладить», однако уже через год после венчания он убедился, что девушка, которую взял в жены, не отличается безропотной покорностью. И был немало поражен, когда в ответ на предложение делить кров и ложе с японкой услышал столь же непринужденный, сколь и шокирующий ответ, звучавший в устах девушки из хорошей семьи неожиданно, если не сказать — дико:

— Хорошо. Я позволю Кейко жить с нами, если ты согласишься, чтобы с нами жил и Пенинья. Понимаешь, я «запала» на него.

Пауло, оказавшемуся в положении, которое шахматисты называют «цугцванг», а проще говоря — в тупике, ничего не оставалось, как примириться с воцарением еще одного участника этого экстравагантного сообщества, получившего название «семья расширенного состава», или «Генеральная ассамблея ООН». (Если в Лондон наведывались родственники Пауло или Сиссы, Кейко и Пенинья улетучивались — так было, например, когда на недельку приехала Гайл, старшая сестра Сиссы, и остановилась, естественно, у них.) Первый и единственный Новый год супругов Коэльо будет отпразднован в расширенном составе в Эдинбурге, куда все четверо отправились на несколько дней.

Сисса и Пенинья…

… и новая семья в полном составе

В конце года Пауло был занят нескончаемым и весьма разочаровывающим подведением итогов, пытаясь определить баланс побед и поражений. Получалось, что вожделенный, хоть и умозрительный «Оскар», столь сильно повлиявший в марте на его решение уехать из Бразилии, все еще невообразимо далек. Проходил месяц за месяцем, а он не сочинил ни строчки книги, о которой так долго и страстно мечтал. Приходилось признать поражение, что он и сделал, записав в дневнике слова, не предназначавшиеся для посторонних глаз:

Череда отказов. Что бы я ни посылал на конкурсы — все отвергалось. Только что получил очередной отказ. Все женщины, которых я стремился покорить, отвергали меня. Когда я говорю «все» — это не для усиления образа. Я хочу сказать, что не было ни единого исключения.

[…] С самого раннего детства я мечтал стать писателем, жить и творить за границей и получить мировую известность. И Лондон, конечно, был шагом на пути к этой мечте. Однако результаты оказались не те и не такие, каких я ждал. Мое первое и самое сильное разочарование — это я сам. Шесть месяцев обстановка вокруг меня способствует невиданному вдохновению, а я не могу взять себя в руки и написать хотя бы строчку.

Пауло тщился предстать в глазах окружающих заметным представителем бразильской поп-культуры, ради удовольствия пописывающим в Лондоне для отечественных журналов. Впрочем, старый друг Роберто Менескал, с которым он состоял в переписке, уже начал высказывать сомнения, что ученик поступает правильно, и прозрачно намекал — не пора ли закрывать лондонский сезон и собираться домой? Однако признать себя побежденным и возвращаться с поджатым хвостом Пауло не хотелось. Вот если «Филипс» вновь пригласит его на работу, он на следующий же день вылетит в Рио. И вот в Лондон с соответствующим предложением прибыл громовержец-Менескал, да еще и привез с собой Элену Оливейра, еще одного топ-менеджера мультинационального гиганта. Приступать к работе предстояло лишь в марте 1978-го, но дело было не в работе, а в приглашении. Накануне отъезда Пауло собрал все то немногое, что ему удалось выжать из себя за эти бесплодные лондонские месяцы, сложил в конверт, конверт заклеил, надписав на нем свои имя и адрес. А потом, когда они с Менескалом пили виски в скромном пабе на Портобелло-роуд, «забыл» конверт на стойке бара. Накануне отлета, в последнюю ночь, проведенную в Лондоне, он так объяснил в дневнике мотивы этого поступка:

Все написанное за год я оставил в баре. Это мой последний шанс. Пусть кто-нибудь найдет, прочтет и скажет: «Этот малый — гений!» На такой случай я указал и фамилию, и адрес. Если потребуется — меня разыщут.

Роберто Менескал приехал в Лондон, чтобы забрать Пауло в Бразилию. Английские каникулы подошли к концу

Да, речь шла всего лишь о еще одном поражении — но никак не о полном разгроме. Эти слова как заклинание будут повторять некоторые персонажи Пауло спустя много лет. И вот — без книги, которую поклялся написать, без работы, без партнеров, почти без друзей и без защиты анонимностью, которая в Лондоне позволяла ему сделать супружеские отношения, мягко говоря, далекими от традиционных, они с Сиссой вернулись в квартиру на Барата-Рибейро, которая не особенно их устраивала еще до путешествия в Англию. Едва они обосновались, как Пауло принялся строить мрачные прогнозы на дальнейшую жизнь, твердя, что они непременно сбудутся, если не удастся распространить приобретенную в Лондоне «эмоциональную подвижность» на бразильское бытие.

Союз с Сиссой будет продолжаться, только если вернется та «эмоциональная подвижность», которая существовала в Лондоне. Мы зашли слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Если же нет — у нас нет шансов… Все это — лишь вопрос времени. Ладно, подождем, пока все выяснится и определится. Впрочем, я считаю, что так или иначе возвращение в Бразилию не сблизит пас, а разведет. И едва ли мы долго пробудем вместе, потому что здесь мы нетерпимее к слабостям друг друга…

Спустя несколько месяцев они перебрались в новую квартиру четвертую из тех, что составляли маленькую городскую латифундию Пауло Коэльо. Купленное на деньги, полученные от аренды остальных (за год составилась изрядная сумма!), уютное жилье с тремя спальнями находилось на улице Сенадор-Эузебио, в районе Фламенго, в двух кварталах от кинотеатра «Пайсанду», в трех — от дома бывшей возлюбленной Пауло Энеиды и совсем рядышком с домом Рауля Сейшаса. Полстены в гостиной занимали лондонские фотографии и сувениры, имевшие двойное предназначение: супругам они напоминали о счастливых днях, а Пауло — о поражении, которое он потерпел, так и не сумев сочинить свою книгу.

В марте он приступил к работе в качестве художественного продюсера и на протяжении нескольких месяцев вновь тянул лямку сотрудника звукозаписывающей компании. Поскольку он терпеть не мог вставать рано довольно часто по утрам, часов в десять, его будил телефонный звонок секретарши, сообщавшей, что его ищут и не могут найти. Из дома в офис, расположенный на Барадо-Тижука, он ехал за рулем собственного автомобиля — скромного «Форда-корсела» — и целый божий день проводил нескончаемые совещания и встречи с певцами и музыкантами, с сотрудниками и журналистами, специализирующимися в этой сфере. В кабинете беспрерывно звонил телефон; надо было одновременно направлять и контролировать оборот документов, подписывать в печать эскизы конвертов, отвечать от имени знаменитых артистов на письма фанатов.

Вернувшись на родину, Пауло становится сотрудником «Фонограма». С Сидни Магалом

С Вануссой

С Раулем Сейшасом они, как уже было сказано, соседствовали, но прежней близости не было. В конце года «закадычных врагов» удалось заманить в студию компании WEA с которой сотрудничал Рауль, чтобы попытаться воскресить союз, потрясавший некогда Бразилию. Попытка провалилась. Выброшенный на рынок в начале 1979 года долгоиграющий диск «Девственный лес» (Пауло принадлежат там тексты пяти песен — «Иуда», «Предсказания», «Вовремя», «Сохрани свои страх» и «Магия любви») не набрал и десятой доли того, что принесли «Гита» и «Десять тысяч лет назад».

Слава, сопутствовавшая им в 1973–1975 годах, осталась позади, но Пауло всем сердцем усвоил урок, преподанный Раулем: «Сочинить песню — значит уложить в двадцать строчек историю, которую люди будут слушать раз по десять, и их не затошнит», и уже не зависел от партнера. Помимо этих пяти песен, в течение 1978 года он написал слова еще примерно к двадцати композициям; работал и с теми, кто оставит заметный след в истории бразильской поп-музыки, писал сценарии и режиссировал шоу. Когда режиссер Педро Роваи решил снять полнометражный порнофильм «Латинский любовник», в авторы сценария был, разумеется, приглашен Пауло Коэльо.

Как всегда бывало с ним при его хрупкой нервной организации, если работа получалась — душа пела, и наоборот. Так происходило и теперь. Но безоблачное небо профессиональной деятельности покрывалось хмурыми тучами, едва он попадал домой. Взаимное недовольство перерастало во все более ожесточенные и частые скандалы, сменявшиеся отчужденным молчанием: супруги Коэльо порой не разговаривали друг с другом сутками. В феврале 1979-го Пауло решил в одиночку совершить морскую прогулку в Патагонию, а когда на обратном пути его трансатлантический лайнер зашел в порт Буэнос-Айреса, позвонил Сиссе и предложил расстаться. Любопытно, что он, придающий такое значение «знакам», столь чуткий к совпадениям, лишь кажущимся случайными, не заметил, что ровно три года назад, тоже из аргентинской столицы и тоже по телефону предложил ей руку и сердце.

Фактически развод датируется 24 марта того же 1979 года, когда Сисса покинула квартиру на Сенадор-Эузебио, а расторжение брака произошло 11 июня в суде, расположенном метрах в пятидесяти от церкви Святого Иосифа, где проходило венчание. Процедура едва не сорвалась: в самый последний момент Сиссе пришлось бегом покупать чулки, ибо предстать перед судьей в джинсах не разрешали правила. Кроме того, адвокат забыл предоставить какой-то документ, так что супруги были вынуждены «позолотить ручку» делопроизводителю и получить свидетельство о расторжении брака с черного хода. Когда наконец препятствия были преодолены. Пауло и Сисса как цивилизованные люди отметили свой развод в ресторане. Каждый из них по-своему отозвался об этом событии. Пауло записал в дневнике:

Не знаю, вправду ли она так близка к отчаянию, но плакала сильно. Для меня моральная травма оказалась незначительна. По окончании этого искуса я отправился заниматься своими делами в другие кабинеты, помещения, миры. Ужинал с давно позабытым удовольствием, и это связано не с разводом, а — с кухаркой, вкусно меня накормившей.

В свою очередь Сесилия, отказавшаяся делить с бывшим мужем что бы то ни было, включая даже «совместно нажитое имущество», на часть которого по бразильским законам имела право, сформулировала свои мысли и чувства в краткой записке, написанной по-английски и отправленной Пауло по почте. И без промаха попала в его ахиллесову пяту:

По моему мнению, едва ли не главная проблема из всех, что мешали нам жить, возникала в постели. Я никогда не понимала, почему ты не думаешь обо мне. Все могло быть гораздо лучше, если бы я чувствовала, что ты заботишься и омоем наслаждении. Но этого не было. Никогда не было. И очень скоро твои ощущения тоже стали мне безразличны.

Для человека, чья эмоциональная стабильность столь зависела от сочувственного понимания, от женщины, призванной помочь ему справиться с бушующими в душе бурями, окончание брака означало скорое наступление депрессии и беспросветной меланхолии. И это было не из-за отсутствия женского внимания, скорее напротив. Но теперь он вбил себе в голову, что женщины похищают у него энергию, которую следует направить на литературное творчество. «Да, я познал многих, очень многих, — писал он, — но все они были женщины-вампиры. С этим покончено навсегда».

Больше всех по поводу развода сына переживала Лижия. Отвлекшись от праздничных хлопот по случаю Пасхи, она отправила сыну письмо, убористо напечатанное на машинке через один интервал. Не похоже, что оно написано «дурой», как не раз аттестовал свою мать Пауло, — изящный стиль, безупречно правильный язык, и потом, люди такой категории имеют весьма слабое знакомство с психоаналитической терминологией. Мать настаивает, что брак распался по его вине, из-за его вечной неуверенности в себе и неспособности признать, как много он потерял:

Мой милый мальчик,

У нас с тобой много общего: в том числе — способность изливать свои чувства в письмах. По этой причине сегодня, в день Воскресения Христова, я посылаю тебе эти строки в надежде, что они поддержат тебя. Или, по крайней мере, — чтобы ты знал, что я очень люблю тебя и потому страдаю, когда тебе плохо, и радуюсь, когда ты весел и счастлив.

Как ты, должно быть, догадываешься, я беспрестанно возвращаюсь мыслями к вашему с Сиссой разводу. Нет нужды говорить, что это — твое и только твое дело, и мне бы лучше помолчать. И я даже не уверена, что решусь отправить это письмо.

Повторяя, что хорошо тебя знаю, я исхожу исключительно из своего материнского чутья, ибо многое в тебе сформировалось, к сожалению, без нашего участия и не у нас на глазах, а потому укрылось от нашего внимания. В детстве ты был постоянно удручен, а потому и возникла необходимость разрыва связей с самыми близкими людьми, потребность сломать все схемы и все начать с нуля. И тебе удалось освободиться, хотя ты боязлив, не уверен в себе, подвержен тревогам и страхам. Да, удалось! И еще как удалось! Но ты высвободил и то, что было подавлено, а теперь сам не можешь с этим справиться и совладать.

Я не слишком хорошо знаю Сесилию, но все же она казалась мне очень здравомыслящим и трезвым человеком. Сильной Бесстрашной. Чуткой. Простой. Думаю, для тебя было тяжким испытанием, когда она, как свойственно невротикам, начала возвращать тебе усвоенные у тебя же черты — твою зависимость, твои чудачества, твои недостатки… Она не пожелала и дальше подставлять плечо под чужое бремя, и вот равновесие супружества нарушилось. Не знаю, каков был ваш последний разговор, но ты воспринял его как отторжение, как нелюбовь и не пожелал выдержать это. И есть лишь один способ решить проблему — понять ее. Ты однажды сказал мне, что не умеешь проигрывать. Но жить полной жизнью можно лишь в том случае, если принимаешь и победы, и поражения.

Лижия.

NB: Как видишь, я по-прежнему очень скверно печатаю на машинке. И все же решила рискнуть. Результат налицо.

Мой милый сыночек, сегодня я много молилась за тебя. Молилась, чтобы Господь даровал тебе уверенность выстроить свою жизнь собственными руками. И чтобы она и впредь была такой же, какой была до сих пор, — полной сознательных и честных свершений, и чтобы в ней было побольше радостных и счастливых минут.

Крепко целую тебя.

Письмо Лижии сыну после его развода с женой: «Но жить полной жизнью можно лишь в том случае, если принимаешь и победы, и поражения»

Как он сам писал на первых страницах дневника, нет ничего нового под солнцем. И как уже не раз бывало в его жизни единственным способом компенсировать горечь этого поражения была работа. И тут, в апреле 1979 года, когда еще и месяца не прошло после развода, на него как с неба свалилось приглашение перейти к главному конкуренту «Филипс» — в «Си-би-эс», — и в этом приглашении содержался многообещающий намек на возможность в скором времени занять пост художественного директора американской звукозаписывающей корпорации. После целой череды провалов в личной жизни и в профессии — неудача альбома «Девственный лес», блиц-роман с Энеидой, творческое бесплодие, обнаружившееся в Лондоне, крах супружества — приглашение казалось бальзамом на душу; прежде всего в случае своего перехода Пауло вновь оказался бы в самом центре поп-культуры Рио и Сан-Пауло. Впрочем, когда он начал работать на новом месте, обнаружилась новая и весьма неприятная черта его личности: высокомерие. Одной из поставленных перед ним задач была реорганизация художественного департамента, и он повел себя весьма ретиво. «Да, это правда, — вспоминал он впоследствии. — Я выказал никогда не проявлявшуюся прежде спесь на грани грубости, устраивал нагоняи подчиненным, командовал, ругался и вел себя весьма авторитарно». Дошло даже до того, что, боясь злоупотреблений, он отказывался подписывать счета и платежные ведомости, если они не внушали ему доверия.

Не ведая, что собственными руками роет себе могилу, Пауло нанимал одних, увольнял других, урезал сметы, сокращал штаты, подливая таким образом масла в и без того уже жарко полыхавший огонь амбиций и ущемленных самолюбий. А покуда он на свой страх и риск проводил операцию «чистые руки», вокруг него сплелась целая сеть интриг. Силки сработали в понедельник, 13 августа 1979 года, когда исполнилось два месяца и десять дней его работы в новой ДОЛЖНОСТИ: около полудня он явился в офис, и его неожиданно вызвали к президенту «Си-би-эс» по Бразилии, аргентинцу Хуану Трудену. Тот ожидал его, стоя посреди кабинета, с улыбкой на устах. Протянув руку, он произнес одну-единственную фразу:

— Друг мой, вы уволены.

И больше ничего. Ни тебе «здравствуй», ни «прощай». Удар был ошеломителен не только по форме, в которую была облечена отставка, но еще и потому, что она знаменовала собой крах карьеры. «Меня уволили с самого высокого менеджерского поста, сбросили с вершины, и нечего было рассчитывать, что можно отступить, перегруппироваться и стать тем, кем я был прежде, то есть начать с начала, — вспоминал Пауло много лет спустя в интервью Музею образа и звука. — В Бразилии существовало всего шесть компаний подобного профиля, и должности, на которые я мог претендовать, были заняты». Прежде чем собрать вещи, он сочинил длинное обиженное письмо Трудену, где писал, что из-за огрехов в организации и порочной структуры «Си-би-эс» «артисты, сотрудничающие с корпорацией, имеют в настоящее время несчастье котироваться на бразильском рынке ниже всех остальных». И завершил с драматическим пафосом, воспользовавшись чеканной формулой, которой некогда поразил воображение своих соотечественников президент Жанио Куадрос в своем письме-отречении:

И те же самые тайные силы, что повинны в моем увольнении, когда-нибудь будут уничтожены силой истины. Ибо ладонью солнца не закроешь, сеньор Хуан Труден!

Увольнение (как он потом узнает, с формулировкой «по профессиональной непригодности»), с ликованием встреченное всей когортой врагов, которых он успел нажить за этот краткий срок, принесет ему унижения и в дальнейшем. Через несколько дней он встретится на светском мероприятии с Антонио Коэльо Рибейро, только что назначенным президентом «Филипс», откуда Пауло ушел попытать счастья в «Си-би-эс». Увидев его, Рибейро при всех бросил ему в лицо:

— Только блефовать и умеешь!

Десять месяцев спустя за дверь выставили и самого Рибейро. Наш герой, когда до него дошло это известие, вынул из ящика своего стола некий сверток, который хранил там с того дня, как получил публичное оскорбление, и отправился домой к обидчику. Едва тот открыл дверь, Пауло поспешил объяснить, чем вызван его визит:

— Помнишь, что ты сказал, когда меня уволили? Так вот, теперь ты можешь повторять эти самые слова, глядя себе в глаза.

Он развернул обертку и протянул Рибейро настенное зеркало, где поперек стекла крупными буквами было написано: «ТОЛЬКО БЛЕФОВАТЬ И УМЕЕШЬ!». Потом повернулся, сел в лифт и был таков.

Пришло время зализывать раны. Его выкинули на обочину мира шоу-бизнеса (имя Пауло Коэльо появилось в прессе лишь к концу года, когда журнал «Фатос & Фотос» поместил репортаж, озаглавленный: «Вампирология: Корифей этой науки есть ныне и в Бразилии»). Корифеем был он, ныне представлявшийся высоким специалистом в этой области и во всеуслышание объявлявший, что пишет сценарий для полнометражного блокбастера, который, впрочем, так никогда и не был снят. Неожиданное увольнение из «Си-би-эс» едва не добило его, еще не оправившегося от драматического разрыва с женой: свежая рана кровоточила, и исцелять ее в одиночку было ему не под силу. Погруженный в одиночество, казавшееся безысходным, он метался между полубредовыми помыслами о своем величии и тягостным ощущением затравленности. Порой то и другое укладывалось в его дневнике в рамки одной фразы:

Мне с каждым днем все труднее осуществлять мой великий идеал — стать знаменитым и почитаемым, стать тем человеком, который создаст Книгу Века, Мысль Тысячелетия, Историю Тысячелетия.

Это могло показаться всего лишь обострением давней параноидальной шизофрении или маниакально-депрессивного психоза — именно такой диагноз ставили заботившиеся о его душевном здоровье врачи, начина с Бенжамина Гомеса. Но дело было в том, что близился конец года — время традиционного подведения итогов — а тридцатидвухлетний Пауло пока так и не добился исполнения своей мечты. Иногда он соглашался понизить планку и готов был признать себя просто писателем — одним из многих, таким, как все. «Время от времени мне хочется сочинить эротический рассказ, и я знаю, что он наверняка будет напечатан, — отмечает он в дневнике. — Да, я мог бы вдруг взять и посвятить себя исключительно этому жанру, который сейчас, после того как сняли запрет на порнографические журналы, пользуется в стране и спросом, и успехом. Я мог бы писать под прозрачным псевдонимом». Но вслед за подобными планами неизбежно и тотчас возникали вопросы. Ну, допустим, он начнет писать эротику. Зачем? Чтобы заработать денег? Он уже зарабатывал деньги, а счастливее не стал. Стараясь не оставаться наедине со своими проблемами, которые на самом деле больше никого не касались, он вернулся к прежнему занудливому нытью: раньше он не писал, потому что был женат, а Сиссе его планы были безразличны. Теперь не пишет потому, что остался один, и это ему мешает.

Вынашиваю прежние планы — они все еще не умерли во мне. Я могу в любую минуту воскресить их, надо только найти женщину — женщину моей жизни. Как я хочу, чтобы она поскорее отыскалась…

<…> Я очень, очень одинок. Я не могу быть счастлив, если рядом со мной нет женщины.

<…> Я устал искать. Мне нужен кто-то… Если бы рядом была та, кого я люблю, все можно было бы снести.

Казалось, что всеми этими жалобами Пауло лишний раз подтверждает правоту старинной пословицы: «Хуже слепца тот, кто не хочет видеть». Ибо та, кого он так ждал и искал, уже больше десяти лет была у него на глазах и за все это время не удостоилась даже такой малости, как приветливая улыбка или хотя бы рукопожатие. Удивительно, впрочем, и то, что этот опытный женолюб не разглядел, как хороша эта миниатюрно-изящная брюнетка с фарфоровой кожей и мягким взглядом. Кристина Ойтисика и Пауло Коэльо познакомились еще в 1968 году при следующих обстоятельствах: ее дядюшка Маркос посватался к Соне, сестре Пауло.

По требованию доны Лижии на ужине, устроенном в честь обручения, все женщины должны были быть в вечерних платьях, мужчины — в черных костюмах. Исключения не сделали и для Пауло, который в ту пору носил черные патлы до плеч, а на празднестве производил впечатление не то нанюхавшегося, не то обкуренного, но в любом случае — крепко подсевшего на наркотики. В последующие годы они несколько раз пересекались на семейных торжествах и обедах, однако интереса друг к другу не проявляли. Отчасти, быть может, потому, что в числе этих торжеств была свадьба Пауло и Сиссы, где присутствовала и Кристина, породнившаяся с ними через своего дядюшку. Когда же в 1979 году Соня повела брата на рождественский ужин в дом родителей Кристины, та была обручена с Висенте, молодым миллионером, владевшим, помимо прочего, еще и огромной яхтой. И все же судьба распорядилась так, что именно ей, Кристине Ойтисика, выпал жребий стать той женщиной, которую так ждал Пауло. Через неделю после сочельника двое соединились — вероятно, уже навсегда.

В январе 1980-го года происходит новая встреча Пауло с Кристиной Ойтисика: начинается «история любви», преодолевшая грань веков