5 Чтобы насытить ангела смерти, Пауло зарезал соседскую козу и вымазал жертвенной кровью стену дома

5

Чтобы насытить ангела смерти, Пауло зарезал соседскую козу и вымазал жертвенной кровью стену дома

Этим мальчиком был Луис Клаудио, он же Клаудиньо — сын портного Лауро Виейры да Силва Азеведо. Пострадавшему было семь лет, он жил на улице Оскар Кларк поблизости от того дома, где остановился Пауло. Удар был настолько силен, что ребенка отбросило далеко в сторону и из его распоротого живота вывалились внутренности. В бессознательном состоянии Клаудиньо доставили в «Дом милосердия» — единственную больницу Араруамы — где у него диагностировали, кроме всего прочего, разрыв мочевого пузыря. Чтобы компенсировать огромную потерю крови, врач сделал мальчику переливание, но артериальное давление резко упало, Клаудиньо был при смерти.

Пауло с приятелями не только не оказали ребенку помощи, но на большой скорости скрылись с места происшествия. Поставив автомобиль в гараж Карлиньоса, они пошли по еще темному городу к дому Маурисио, третьего пассажира злополучной машины. По дороге друзья поняли, что известие о наезде уже распространилось по Араруаме. Обеспокоенные слухами о том, что мальчик умер, приятели испугались и поклялись, что до гроба никто никогда и словом не обмолвится об этой трагедии. Все разошлись по домам. Чтобы не возбуждать подозрений, Пауло явился к дяде Жозе как ни в чем не бывало — впоследствии он сам назвал это «вопиющим цинизмом». Но бомба вскоре взорвалась — уже через полчаса свидетель происшествия опознал Маурисио и Аурелио, четвертого участника забавы; оба они были задержаны и на допросе в полиции выдали того, кто вел машину. Тогда дядя отвел Пауло в комнату и объяснил ему серьезность ситуации:

— Мальчик в критическом состоянии. Будем надеяться, что он выживет, иначе тебе несдобровать. Твои родители уже все знают и едут сюда договариваться с полицией и городским судьей. А ты пока будешь сидеть дома. Здесь ты в безопасности.

Дядя знал, что портной слывет задирой, грубияном и скандалистом, и опасался, как бы тот сгоряча не наделал глупостей, а проще говоря — не разделался с Пауло своими руками. Его опасения подтвердились в тот же вечер. Побывав в больнице у сына, который по-прежнему находился между жизнью и смертью, Лауро явился к дверям дома, где прятался Пауло, в сопровождении двух молодцев самого зверского вида. Распахнув пиджак, чтобы был виден револьвер за поясом, он тряс пальцем перед самым носом Жозе вне себя от бешенства:

— Сеньор Арарипе, Клаудиньо при смерти! Пока он не выйдет из больницы, ваш племянник не покинет Араруаму! А если мой сын умрет, Пауло похоронят рядом с ним — я приду сюда и убью его!

Поздно вечером Лижия и Педро прибыли в Араруаму и, не встретившись с сыном, отправились прямо к следователю. Тот заявил им, что «преступник» не сможет покинуть город без его разрешения. Приезд родителей не уменьшил отчаяния Пауло: он провел ужасную ночь, ни на минуту не сомкнув глаз. Лежа в постели, он дрожащим почерком написал:

Это самый долгий день в моей жизни. Я провожу ночь в тоске, я не знаю, в каком состоянии сейчас мальчик Но самое страшное было, когда, придя к Маурисио, мы услышали, что все говорят, будто ребенок мертв. Мне захотелось перестать существовать, исчезнуть. До сих пор я думал только о тебе, Марсия. Меня накажут за езду без прав. А если мальчик не выживет, меня будут судить и могут отправить в исправительную колонию.

Это был ад на земле. Утром во вторник обе новости — сам наезд и угроза портного — взбудоражили весь город. На улице Оскар Кларк толпились любопытные, которые ждали развязки драмы. Лижия и Педро решили нанести визит вежливости родителям Клаудиньо, который так и не пришел в сознание. Лижия принесла корзинку отборных фруктов для мальчика. Как только супруги приблизились к дому портного, Лауро велел им убираться: он не желает с ними разговаривать, ему не до бесед. Он снова повторил свою угрозу: «Ваш сын уедет из города живым, только если выживет мой», — и велел Лижии и Педро забрать свои фрукты:

— Мы не умираем с голоду. Мне не нужна милостыня, мне нужен мой сын.

Пауло выходил из комнаты только чтобы узнать о состоянии ребенка. Все полученные сведения он заносил в тетрадь:

…Утром ходили в больницу. У мальчика стала снижаться температура… Хоть бы его отец забрал свое заявление из полиции.

…Весь город уже все знает, и я не могу выйти из дому, потому что меня ищут. Мне сказали, что вчера на танцах у дверей стоял следователь, ждал моего появления.

…У мальчика снова поднялась температура.

…Меня могут арестовать в любой момент — кто-то сообщил в полицию, будто я совершеннолетний. Теперь все зависит от его состояния.

Температура повышалась и падала несколько раз. Клаудиньо пришел в себя в среду утром, через два дня после травмы, но кризис миновал только к ночи, когда врачи наконец сказали, что его жизнь вне опасности и через несколько дней его выпишут. В четверг рано утром Педро Коэльо повел сына на допрос к судье и в его присутствии подписал обязательство взять на себя все расходы по оказанию Клаудиньо медицинской помощи и пребыванию его в больнице. Мальчик выжил. Единственным серьезным последствием травмы был огромный шрам на животе, оставшийся у него на всю жизнь. Но, видимо, судьбе было угодно, чтобы карнавальный понедельник оставался для него роковым днем. Через тридцать четыре года, 15 февраля 1999 года коммерсант Луис Клаудио, имевший к тому времени жену и двух дочерей, был силой выведен из своего дома в Араруаме двумя бандитами в масках — видимо, их наняла мафия, грабившая грузовики с товаром. Его жестоко пытали, потом связали, облили бензином и заживо сожгли.

А тогда, в 1965 году спасение Клаудио не повлияло на решение Педро Коэльо принять к сыну самые строгие меры. Когда семья вернулась в Рио, он заявил, что в наказание за наезд и ложь Пауло запрещается выходить из дому по вечерам. А денег на карманные расходы, которые он снова стал получать, уволившись в декабре с землечерпалки, он не увидит, пока отец не возместит те сто тысяч крузейро (около трех тысяч реалов[19] по курсу 2008 года), что ушли на медицинские и прочие расходы. Первый табель, принесенный через два месяца после начала занятий, возродил было надежды семьи: хотя Пауло так же плохо успевал по нескольким предметам, он получил хорошие оценки по португальскому, философии и химии, и его общий балл поднялся до 6,1. Этот показатель, сам по себе весьма средний, стал несомненным свидетельством прогресса Пауло, которому уже давно не удавалось добраться даже до пяти баллов. Родители было воспряли духом, но уже в следующей ведомости средний балл опустился до 4,6, а затем едва достиг 2,5. Когда подвели итоги, в семье Коэльо разразился страшный скандал. Педро Кейма Коэльо де Соуза рвал и метал, запрещал развлечения, грозил все более страшными наказаниями, но Пауло, казалось, оставался к этому равнодушен. «Я по горло сыт колледжем, — говорил он друзьям, — сбегу оттуда, как только смогу».

Энергия и рвение, которые он не тратил на занятия в школе, полностью отдавались реализации проекта стать писателем. Убежденный в собственном таланте, не желая пребывать в неизвестности, Пауло решил, что помочь ему может только одно: реклама. В начале 1965 года во время долгих прогулок по пляжу Копакабана с Эдуардо Жардином, он вслух размышлял о том, как стать признанным писателем. Решение задачи представлялось ему простым: мир становится все более материалистическим (неважно, по чьей вине — коммунизма или капитализма), поэтому, скорее всего, искусство, в том числе и литература, обречено на исчезновение. И только массовая информация, то есть реклама может спасти мир от культурного Армагеддона. Пауло твердил Жардину, что его особенно беспокоит литература: она не получила такого широкого распространения, как музыка, ею мало интересуется молодежь.

— Если нашему поколению никто не привьет интереса к литературе, — делился он опасениями с Эдуардо, — она очень скоро перестанет существовать. — И Пауло поведал другу свой рецепт спасения литературы: — Моим главным занятием станет массовая коммуникация, пропаганда; она будет тем инструментом, которым я заставлю публику читать и обдумывать то, что пишу. Благодаря ей мои книги станут лучше продаваться, но это — вторичный результат. Главное — таким образом я пробужу всеобщий интерес к моим идеям, к моим теориям. — Друг слушал с недоверием, но Пауло и дальше излагал ему проект, относящийся уже к тому времени, когда публика будет завоевана. — А потом, по примеру Бальзака, я сам буду писать — под псевдонимом, разумеется, — критические и хвалебные статьи о собственном творчестве, но это уже совсем другая история.

Жардин не соглашался:

— Ты очень по-коммерчески рассуждаешь, Пауло. Ты же знаешь, что реклама насквозь лжива, она заставляет людей делать то, чего они не хотят.

Но Пауло был настолько уверен в действенности своего плана, что в январе наклеил на поверхность письменного стола нечто вроде программы того, что собирается сделать в новом году:

Литературная программа на 1965 год.

Покупать все газеты, выходящие в Рио.

Изучить их литературные отделы и выяснить, кто ответственные редакторы и руководители этих газет. Посылать свои сочинения редакторам и объяснительные письма руководителям. Установить с ними телефонные контакты, справляясь о дне, когда мои сочинения будут опубликованы. Информировать руководителей о моих намерениях.

Найти покровителей.

Провести всю эту работу и с журналами.

Выяснить, пожелает ли кто-нибудь систематически получать мои сочинения.

Провести такую же работу с радиостанциями. Попытаться создать собственную программу или поступить на службу в уже существующие. Выяснить по телефону, будет ли передано то, что я им посылаю, и если да, то когда именно.

Достать адреса известных писателей, послать им мои стихи, попросить высказать о них свое мнение и поместить в изданиях, с которыми они сотрудничают. Обращаться к ним снова и снова, если письмо останется без ответа.

Приходить на автограф-сессии, конференции, встречи, премьеры спектаклей, стараться побеседовать со знаменитостями и сделать так, чтобы меня заметили.

Организовать показы моих, театральных пьес. Приглашать на них литераторов старшего поколения, чтобы добиться их покровительства.

Попытаться наладить контакты с писателями нового поколения, угощать их коктейлями, посещать места, где они собираются. Продолжать себя рекламировать, рассказывать в писательских кругах о своих удачах.

Отпечатанный на машинке план казался беспроигрышным, но в реальной жизни Пауло не удавалось выбраться из унизительной и обидной безвестности. Его не печатали, он не сумел познакомиться ни с одним критиком, ни с одним журналистом, ни с кем из тех, кто бы смог отворить ему заветную дверь или протянуть руку помощи на пути к славе. Его угнетало еще и то, что учился он хуже некуда. Пауло с трудом заставлял себя ходить в колледж Эндрюс — и делал это совершенно напрасно, потому что его оценки становились все позорнее. У Пауло всегда был такой вид, будто он витает в каком-то совсем другом мире. И вот в состоянии такой душевной летаргии он познакомился с учеником классического отделения колледжа Эндрюс, которого звали Жоэл Маседо. Юноши были одного возраста, но Жоэл оказался полной противоположностью Пауло: общительный экстраверт, хорошо ориентировавшийся в политике, он был одним из самых молодых представителей так называемого поколения «Пайсанду», к которому принадлежали киноманы и интеллектуалы, собиравшиеся в кинотеатре «Пайсанду» в районе Фламенго. Жоэл руководил школьным театральным кружком и отвечал также за газету «Агора» — печатный орган учеников колледжа Эндрюс. В редколлегию он пригласил и Пауло. Газетка постоянно конфликтовала с консервативно настроенным руководством колледжа, поскольку выступала против репрессий и произвола находившейся у власти военной клики.

Жоэл Маседо, представитель «группы Пайсанду»

Перед Пауло открылся новый мир. Причастность к группе «Пайсанду» обеспечивала ему контакты с интеллектуальной элитой Рио-де-Жанейро, общение со звездами левой оппозиции, противостоявшей военному режиму. Не только деятели кино, но и драматурги, музыканты, журналисты, законодатели культурной моды Рио были постоянными посетителями кинотеатра и его естественного продолжения — расположенных неподалеку баров «Оклахома» и «Синерама». На так называемых «проклятых сеансах», проводимых по пятницам в полночь, — билеты на них разлетались за несколько минут, — показывали последние новинки европейского кино. Пауло мало интересовался политикой и социальными проблемами, но его глухая экзистенциальная тоска позволила ему хорошо вписаться в круг завсегдатаев «Пайсанду», и вскоре он стал там своим человеком. Однажды Жоэл спросил его, почему Пауло никогда не ходит на такие популярные «проклятые сеансы»:

— Во-первых, мне не хватает нескольких месяцев до восемнадцати, а на эти фильмы обычно не пускают несовершеннолетних, — объяснил он, добавив, что есть еще и вторая, столь же непреодолимая причина: — Если я до одиннадцати не вернусь домой, отец не откроет мне дверь.

Жоэл никак не мог согласиться с тем, что семнадцатилетний юноша должен являться домой в строго определенное время:

— Тебе пора завоевать свободу. А с возрастом все очень просто: подделай дату рождения в школьном билете, как это сделал я. — Проблему же позднего возвращения Жоэл предложил решить следующим образом: — После ночных сеансов ты будешь спать в доме моих родителей в Ипанеме.

Подправив школьный билет и получив возможность гарантированной ночевки, Пауло вступил в волшебный мир, где царили Жан-Люк Годар, Глаубер Роша[20], Микеланджело Антониони, Ингмар Бергман и Роберто Росселлини.

Но одна трудность все же оставалась. Билеты, пиво, сигареты и транспорт — за все это надо было платить. Совсем немного, естественно, но у Пауло, лишенного карманных денег, не было буквально ни гроша, и он не представлял себе, как выпутаться из этой ситуации. К немалому удивлению Пауло, проблему решил отец. У инженера Педро был друг Луис Эдуардо Гимараэнс, директор «Диарио де нотисиас» — одной из самых влиятельных в то время газет Рио, а к тому же зять ее владелицы Ондины Дантас. Педро устроил встречу сына с газетчиком, и через несколько дней Пауло начал работать «тюленем» (так на жаргоне бразильских журналистов назывался стажер) в старом здании на улице Риашуэло, в самом центре города. На первых порах — бесплатно, дожидаясь, пока с ним не заключат контракт. Проблема с деньгами оставалась, но работа в газете освобождала Пауло от строгого отцовского контроля. Теперь Пауло почти не бывал дома. Утром он шел в колледж Эндрюс, потом возвращался, наскоро обедал и проводил вторую половину дня в газете, а вечер — в «Пайсанду». Он так часто ночевал в квартире Жоэла, что она стала его вторым домом.

Как это обычно бывает в редакции любой газеты, «тюленям» достаются самые рутинные задания: ямы на дорогах, создающие неудобство для транспорта, семейные драки, закончившиеся в полицейском участке, или составление списков тех, кто скончался в муниципальных больницах и не был «востребован» родственниками. Нередко новичок, придя в редакцию, слышал от заведующего отделом хроники «Диарио де нотисиас» Силвио Ферраса распоряжения типа: «Потолкуй с лавочниками, выясни, не начинается ли кризис в торговле». Но даже не получая ничего за свой труд и занимаясь подобной «мелочовкой», Пауло ощущал себя интеллектуалом, человеком пишущим — неважно что. Однако главное преимущество его новой службы состояло в следующем. Теперь, если в колледже Эндрюс или «Пайсанду» Пауло спрашивали, чем он занимается, он отвечал с наигранной естественностью:

— Я журналист, пишу для «Диарио де нотисиас».

Газета, кино, любительский театр — при такой нагрузке дни как будто становились все короче, и на учебу времени практически не оставалось. Педро готов был рвать на себе волосы, узнав, что сын получил за апрель средний балл 2,5 (чему немало способствовали нулевые оценки по португальскому, английскому и химии), но Пауло явно пребывал в иных мирах. Он делал только то, что ему нравилось, а вечером приходил домой, когда хотел. Если дверь была открыта, входил. А если оказывалось, что отец уже тщательно ее запер, Пауло разворачивался, садился в автобус Леблон — Лапа и через несколько минут уже спал у Жоэла. Родители не знали, что делать.

В мае один друг попросил Пауло об одолжении: он устраивался на работу в «Банко кредите Реаль де Минас-Жерайс», и ему требовались два рекомендательных письма. Поскольку именно там держал свои сбережения дон Педро, не мог бы он написать ему такую рекомендацию? Пауло попытался поговорить с отцом, но получил резкий отказ:

— Ни за что! Только тебе могло прийти в голову, что я стану ручаться за этих шалопаев, твоих приятелей!

Обманутый в ожиданиях и стесняясь сказать другу правду, Пауло решил действовать на собственный страх и риск заперся в комнате, напечатал на машинке письмо, полное самых лестных отзывов в адрес соискателя вакансии, и подписал его «инженер Педро Кейма Коэльо де Соуза». Старательно скопировал отцовскую подпись, вложил лист в конверт и решил, что все в порядке. Но результат оказался столь блестящим, что получатель счел своим долгом позвонить отцу Пауло и поблагодарить за оказанную любезность. Сначала Педро не понял, о чем идет речь:

— Письмо? Какое письмо? — Однако, услышав слова «управляющему банком», даже не дал собеседнику закончить фразу. — Я не писал никакого письма! Принесите мне его! Принесите немедленно! Это проделки Пауло! Он подделал мою подпись!

Инженер бросил трубку и сам поехал в банк, чтобы изъять улику — письмо, свидетельствующее о том, что его сын стал фальсификатором и лжецом. Ни о чем не подозревавший Пауло, придя вечером домой, заметил, что отец не в духе, но тут не было ничего необычного. Перед сном он сделал в дневнике короткую запись:

За полтора месяца я опубликовал в «Диарио де нотисиас» девять репортажей. 12 июня я еду в Фурнас — присутствовать на встрече с высшими политическими деятелями: президентом, наиболее влиятельными губернаторами и министрами.

На следующее утро Пауло проснулся в прекрасном настроении: в газете прошел слух, что в этот день его должны принять на постоянную работу. Отныне он будет настоящим журналистом, получит удостоверение и гарантированное жалованье. Спустившись из спальни, он удивился тому, что родители стоят посреди гостиной и явно ждут его. Дон Педро хранил угрюмое молчание, но глаза его метали молнии. Заговорила Лижия:

— Сынок, нас очень беспокоит твоя астма и мы записали тебя на обследование. Выпей кофе, скоро нам ехать.

Через несколько минут отец вывел из гаража машину — это бывало крайне редко — и все трое поехали по набережной к центру города. Пауло, устроившись на заднем сиденье, думал о своем и любовался исполинскими темными тучами, которые всегда в это время года нависали над бухтой Гуанабара, придавая пейзажу возвышенно-романтическую мрачность. Доехав до середины пляжа Ботафого, машина свернула влево, на улицу Маркиза Олинды, миновала еще три квартала и остановилась у высокой — не меньше трех метров — стены. Они вышли из машины, подошли к железным воротам. Отец сказал что-то привратнику, и появившаяся через несколько минут монахиня повела их в кабинет врача. Они находились в лечебнице доктора Эйраса — крупной клинике, занимавшей несколько зданий и особняков в роще у подножия холма. Монахиня шла впереди, показывая дорогу, а Пауло следовал за родителями, не понимая, что происходит. Все поднялись на четвертый этаж на лифте и прошли по длинному коридору. Монахиня открыла одну из дверей и показала Педро и Лижии комнату с двумя кроватями и зарешеченным окном. С улыбкой она пояснила:

— Ваш мальчик будет спать здесь. Видите — палата просторная и светлая.

Пауло не понимал, в чем дело, но спросить не успел: они тут же прошли в кабинет. За деревянным столом сидел психиатр Бенжамин Гаспар Гомес — человек пятидесяти двух лет, лысый, с маленькими глазками и приветливым выражением лица. В недоумении Пауло обратился к родителям:

— Если я должен пройти обследование по поводу астмы, почему мне приготовили палату?

Педро не произнес ни слова, а Лижия постаралась как можно более деликатно объяснить сыну, что он находится в психиатрической больнице:

— Ты фактически бросил школу, не ночуешь дома. Мы взяли тебя из колледжа Санто-Инасио, чтобы тебя оттуда не выгнали, но и в Эндрюс ты не успеваешь. И потом, ты сбил мальчика в Араруаме…

Наконец — впервые за все утро — подал голос отец:

— Ты перешел все границы. Ты подделал мою подпись, а это уже не детская шалость, это преступление.

Дальнейшее происходило очень быстро. Мать рассказала Пауло, что они с отцом долго консультировались с доктором Бенжамином — он служил вместе с Педро в ЖИДП и пользовался его полнейшим доверием — и пришли к единому мнению: Пауло следует привести в порядок расшатавшиеся нервы, подлечиться, а потому ему придется пробыть несколько дней в этом «доме отдыха». Пауло еще не оправился от шока, когда родители поднялись и вышли в коридор. Остолбенев от ужаса, Пауло вдруг осознал, что его заперли в психушке, и он теперь совершенно один, со школьным портфелем подмышкой, в теплой куртке на плечах. Он спросил врача, словно надеясь, что из этого кошмара еще можно как-то выбраться:

— Значит, вы запрете меня в сумасшедшем доме, не проведя никакого осмотра, даже не поговорив со мной?

Бенжамин Гомес с успокаивающей улыбкой отвечал:

— Вас никто не сажал в сумасшедший дом. Это санаторий. Здесь вы подлечитесь и отдохнете. А в беседе не было необходимости — я и так все про вас знаю. У меня имеются все данные.

Данные эти врач получил от инженера Педро, и, на взгляд разумного человека, едва ли они могли оправдать насилие, жертвой которого стал Пауло: да, он раздражителен, упрям, плохо учится и «политически не согласен с отцом», но такие жалобы на своих детей-подростков могут выразить девять из десяти отцов. Тревоги матери были конкретнее. Она считала, что у сына имеются «проблемы полового характера». Однако три причины, которые она приводила в доказательство, производили странное впечатление из уст умной и интеллигентной женщины: у Пауло нет возлюбленной, он отказывается от операции по поводу фимоза, у него, как у девочки в пору созревания, стала заметно расти грудь. Однако указанные «симптомы», в том числе и увеличение груди, были всего лишь побочным следствием гормональных препаратов, прописанных Пауло врачом, к которому его водила сама же Лижия. А вот о том единственном поступке сына, который действительно мог вызвать беспокойство за его психическое здоровье, им было ровным счетом ничего не известно: несколькими месяцами раньше, в одну из мучительных бессонных ночей Пауло решил покончить с собой. Пошел на кухню, заткнул все щели кухонными тряпками, закрепил клейкой лентой. Оставалось пустить газ, но в последний момент Пауло испугался. Внезапно — словно снизошло спасительное озарение — он понял, что ему совсем не хочется умирать, он лишь жаждет привлечь внимание родителей к своему отчаянному положению. Но когда он сорвал с двери последний кусок ленты и уже собирался вернуться к себе в комнату, ему вдруг показалось, что он в кухне не один: к своему ужасу Пауло понял, что рядом с ним — Ангел Смерти. Панический страх юноши объяснялся тем, что он где-то вычитал, будто сей Ангел, если уж слетел с небес на чей-то зов, никогда не возвращается с пустыми руками. Эта зловещая встреча не могла, разумеется, не удостоиться упоминания в дневнике:

Я чувствовал, как меня обволакивает исходящий от Ангела запах, я ощущал дыхание Ангела и ощущал его желание кого-нибудь унести с собой. Я молчал. Мысленно я спросил его, чего он хочет. Он ответил, что его призвали и он должен кого-то забрать, ибо ему надо отчитаться о своих действиях. И тогда я взял кухонный нож, перелез через стену на пустырь, где пасутся соседские козы, поймал одну и одним махом перерезал ей горло. Струя крови взметнулась высоким фонтанам, залила ограду, перелетела через нее, так что брызги попали даже на стену нашего дома. Но Ангел получил желаемое и исчез. Теперь я знаю, что больше никогда в жизни не сделаю попытки покончить с собой.

Если предположить, что родители Пауло совершили бестактность и прочли его дневник — в чем через какое-то время он стал их подозревать, — даже то, что он принес в жертву козу (это происшествие тогда приписали неведомому маньяку), не могло служить достаточным основанием для госпитализации сына.

Когда санитар отвел его в приготовленную палату, Пауло все еще находился в состоянии шока. Подойдя к зарешеченному окну, юноша был потрясен красотой вида, открывавшегося из этого мрачного места. Из окна можно было любоваться белым песком пляжа Ботафого, садами на недавно возведенной дамбе Фламенго и чудесными очертаниями холмов Урка и Корковадо вдали. Вторая кровать была пуста — значит, Пауло предстояло страдать одному. Вечером кто-то из родителей передал привратнику чемодан с одеждой, личными вещами и книгами нового пациента. Больше в тот день не произошло никаких важных событий. Лежа на койке, Пауло думал о выборе жизненного пути. Больше всего ему хотелось, естественно, осуществить свою мечту и стать писателем. А если не получится, было бы неплохо сделаться настоящим сумасшедшим. Тогда его будет содержать государство, ему не придется работать и брать на себя какую бы то ни было ответственность. Правда, в таком случае он будет проводить много времени в психиатрических больницах, к тому же позднее, бродя по коридорам клиники доктора Эйраса, он быстро поймет, что ее пациенты ведут себя совсем не так, «как те безумцы, которых показывают в голливудских фильмах».

За исключением некоторых особо тяжелых случаев кататонии или шизофрении, остальные пациенты вполне способны здраво рассуждать о жизни и иметь собственное мнение по разным вопросам. Иногда у них случаются приступы панического страха, депрессии или буйства, но, как правило, они непродолжительны.

Первые несколько дней Пауло пытался освоиться в этом месте, куда его заточили родители. Из бесед с санитарами и служителями, которые неспешным шагом передвигались по бесконечным коридорам, он узнал, что в клинике содержат восемьсот душевнобольных. Они поделены на несколько категорий — в зависимости от тяжести заболевания и классовой принадлежности. Этаж, на котором жил Пауло, был территорией так называемых «тихих психов» — пациентов, поступивших в клинику по рекомендации частных врачей, а остальные, «беспокойные» и попавшие в лечебницу по направлению государственной службы здравоохранения, размещались в другом корпусе. Пациенты первой категории лежали в двухместных палатах с отдельным туалетом Днем они могли свободно перемещаться по всему этажу. А вот пользоваться лифтами, которые запирались на ключ, разрешалось только в сопровождении санитара и только при наличии подписанного врачом пропуска. Все окна, балконы и лоджии были ограждены решетками или бетонными блоками. Больных, принятых в клинику по государственной страховке, помещали в общие палаты на десять, двадцать и даже тридцать коек, а так называемые «беспокойные» содержались в отдельных запираемых боксах.

Больница доктора Эйраса была не просто психиатрической лечебницей, как вначале подумал Пауло: она представляла собой целый комплекс клиник — неврологической, кардиологической, а также наркологии, где лечили от алкоголизма и наркомании. Оба ее руководителя — доктор Авраам Акерман и доктор Пауло Нимейро — входили в число самых уважаемых нейрохирургов Бразилии. У дверей, ожидая приема, обычно стояли в очереди сотни обычных людей, пользовавшихся государственной страховкой, но приходили сюда со своими проблемами и сильные мира сего. За пять лег до Пауло здесь провел четыре месяца в отдельном шале магнат Ассиз Шатобриан, глава империи телекоммуникаций, лечившийся от мозгового тромбоза. Впоследствии в больнице доктора Эйраса окончили свои дни две популярнейшие личности, два бразильских кумира: гениальный футболист Гарринша в 1983 году умер здесь от алкоголизма, а певица Дирсинья Батиста попала сюда в состоянии глубокой депрессии и скончалась в 1999 году от остановки сердца.

Лижия каждую неделю навещала Пауло в лечебнице. Однажды она привела с собой дочь — Соня Мария, которой исполнилось пятнадцать, упросила родителей дать ей возможность повидаться с братом. Посещение клиники стало для девочки настоящим потрясением.

— Это такой ужас, по коридорам ходят люди и разговаривают сами с собой! — вспоминала она с возмущением через много лет. — И в этом аду затерялся Пауло, мальчик, которому было там совершенно нечего делать.

Соня хотела высказать все это родителям, воззвать к их милосердию, умолить, чтобы брата забрали из клиники, но у нее не хватило смелости. Она никогда не отстаивала даже собственные интересы, что уж говорить о брате? В отличие от Пауло, Соня всю жизнь была в подчинении у родителей — до такой степени, что, уже выйдя замуж и став матерью, никогда не позволяла себе курить при отце и скрывала от него, что носит бикини.

Что же касается Пауло, то, по словам доктора Бенжамина, навещавшего его каждое утро, юноше удавалось смягчать свои страдания «какими-то магическими движениями поясницы, которые он производил, даже когда упрашивал отпустить его из больницы». По мнению психиатра, он был в лучшем положении еще и потому, что умел «красиво говорить». Именно из-за этого Пауло избежал жестокой процедуры, которой часто подвергали душевнобольных в клинике — электрошоковой терапии. Доктор Бенжамин Гомес, хоть и был прекрасным знатоком душевных болезней и переводил книги по психиатрии, являлся убежденным сторонником этого варварского метода лечения, давно отвергнутого и осужденного в большинстве стран мира.

— В некоторых случаях, например, при тяжелых, затяжных депрессиях, иного выхода просто нет, авторитетно заявлял доктор Бенжамин. — При такой патологии любая другая терапия — самообман, надувательство, паллиатив, опасное продление страданий.

В клинике Пауло давали такие огромные дозы психотропных средств, что он целые дни проводил в оглушенном состоянии, бесцельно бродя по коридорам. Хотя он никогда в жизни не пробовал наркотиков — даже марихуаны — ему четыре недели кряду скармливали препараты, предназначенные для дезинтоксикации. Неудивительно, что он был заторможен.

Поскольку мало кто знал, что Пауло поместили в лечебницу, он почти не получал весточек от друзей. Однако неожиданно Пауло посетил невольный виновник его заточения в клинике — тот приятель, что попросил у дона Педро рекомендательное письмо. Ему пришла в голову безумная идея, оставшаяся неосуществленной: организовать боевой отряд из юношей, входивших в теперь уже распавшуюся группу «Рота 15», и силой вырвать Пауло из этого страшного места. Исстрадавшейся душе Пауло становилось немного легче лишь когда в клинике появлялась его последняя пассия — Рената Сошакзевски, красивая девушка, с которой он познакомился в любительском театре. Впоследствии она стала одной из лучших бразильских актрис и прославилась под сценическим именем Рената Сорра. Пауло ласково называл ее «Ренни», «Уточка». Когда им не удавалось встретиться, Рената потихоньку пересылала ему любовные записки: «Выгляни в окно, я тут стою, хочу с тобой попрощаться», или «Передай мне в пятницу список того, что тебе нужно. Вчера я звонила, но тебя не позвали».

Когда через четыре недели Пауло выписали, он был очень слаб, но попытался извлечь хоть какой-то положительный урок из своего пребывания в аду. Вернувшись домой, он собрался с духом и продолжил дневниковые записи:

Во время этого перерыва я находился в клинике доктора Эйраса как помешанный. Я провел там 28 дней, не ходил в школу, потерял работу, а теперь оказалось, что я совершенно здоров и что не было никакой необходимости меня туда помещать. Хороши, однако, мои старики! Погубили мою карьеру, погубили учебный год, истратили столько денег, и все для того, чтобы выяснить, что я совершенно нормален. Теперь придется все начинать сначала, (Хуже всего, что в день поступления в клинику меня должны были принять на постоянную работу в газету.)

Но что ни делается, все к лучшему. Как говорил один мой сосед по этажу, «даже то, что причиняет нам вред, в конечном счете идет на пользу». Да, пользу из всего этого я извлек несомненную. Я стал более зрелым и уверенным в себе. Я лучше разобрался в своих друзьях и оценил некоторые свои идеи, которым раньше не придавал значения. Я стал взрослым.

Пауло вышел из клиники убежденным, что у него «ничего не было», однако доктор Бенжамин Гомес придерживался иного мнения. Подписанная им история болезни, сохранившаяся в архиве больницы доктора Эйраса, содержит довольно мрачный диагноз, похожий на приговор: «Пациент с шизоидным типом личности, не склонный к социальным и эмоциональным контактам. Предпочитает действовать в одиночестве. Неспособен выражать чувства и испытывать радость». Судя по этому листку бумаги, страдания Пауло только начинались.

История болезни Пауло, заведенная на него в клинике доктора Эйраса: помимо того, что он признан «агрессивным, раздражительным, враждебно настроенным по отношению к родителям», мать считала, что у него есть сексуальные отклонения