«Театр в кузнице»
«Театр в кузнице»
Не успел я обосноваться в Подебрадах, как сразу начал искать путь в театр. Прошло уже несколько лет, но я все еще вспоминал свой закулисный трепет в Театре оперетты, а мое влечение к этому миру уже выходило за рамки эротической щекотки, музыки, запаха грима. Меня привлекал этот придуманный мир, потому что инстинктивно я чувствовал, что там правда сердца открывалась более искренне, чем на любой исповеди, в любом мудром разъяснении, в любом научном анализе.
Я быстро узнал, что в замке, в том его крыле, где некогда жили кузнецы королевской кавалерии, размещался так называемый «Театр в кузнице». Его зал вмещал около 300 зрителей, и каждый год ученики нашей школы ставили один спектакль на сцене этого театра.
Во время моей учебы в Подебрадах школьным театром руководил профессор Сахула, преподаватель истории искусств. Каждый год я исполнял важнейшие роли в его постановках; он сделал меня женихом в гоголевской «Женитьбе», Гарпагоном в «Скупом» Мольера, Гадрианом в комедии «Гадриан-Путник».
В этих спектаклях мы не только играли, мы шили к ним костюмы, строили декорации, а во время представлений, занимавших один день ежегодно, мы были и рабочими сцены. Мы играли дважды — для учеников школы после обеда в субботу, а потом еще раз в тот же вечер — для родителей. И те и другие великодушно смеялись шуткам, которые нам удавались, и охали при каждой допущенной нами ошибке. Они отпускали остроты, веселились и стоя аплодировали нам.
Мне нравилось играть на сцене, но еще больше мне нравилось гримироваться. В ролях Гарпагона и Гадриана мне приходилось превращаться в старика, и я не мог дождаться, когда наконец возьму в руки костюм, коробку с гримом, смешной парик.
С тех пор я совершенно забыл об этих ощущениях, но в 1983 году я увидел, как Ф. Мюррей Абрахам превращается в старика в «Амадее». Потребовалось три часа, чтобы добавить еще три года его Сальери, и эта потрясающая метаморфоза воскресила во мне то возбуждение, которое я испытал когда-то в гримерной Подебрадского замка.
В Подебрадах было еще два любительских театра, которые снимали зал «Театра в кузнице», когда он не был нужен школе, так что я все время мог крутиться возле сцены. Одна труппа придерживалась левацких взглядов, в другой звездами были местные аптекарь, мясник и доктор, поэтому политическую ориентацию их спектаклей можно было назвать правоцентристской, но обе труппы сильно зависели от своих суфлеров, и я не видел особых различий в их спектаклях или в выборе репертуара. Я пытался поступить в обе труппы, но они не проявили заинтересованности. В конце концов мне удалось получить маленькую роль в пьесе из сельской жизни, поставленной левацкой труппой. Я играл ребенка, которого обнимает любвеобильная героиня, и сейчас могу вспомнить только то, что в вечер премьеры от стареющей инженю сильно пахло чесноком.
Самым большим событием в театральной жизни Подебрад в сороковых годах стал случай, когда буржуазная труппа уговорила знаменитую актрису стать приглашенной звездой в одном из спектаклей. Власта Фабианова была красивой женщиной лет под сорок, известной актрисой Национального театра. Ее пригласили на ведущую роль в пьесе, в которой она уже играла в Праге, так что для нее это был пустяк. Она приехала в Подебрады всего на одну репетицию и явно относилась к происходящему просто как к возможности подзаработать.
Я был на обоих спектаклях с ее участием в «Кузнице», и увиденное потрясло меня. Присутствие Фабиановой так взволновало актеров, что впервые в истории труппы они знали роли наизусть. На сей раз не только не было стандартного шипения суфлеров и связанных с ним неизбежных пауз; смущенные и испуганные любители сыграли лучший спектакль в своей жизни, хотя сами они и не догадывались об этом.
Фабианова подавала все свои реплики, рассчитывая на значительно большую аудиторию, и этим отвлекала на себя все внимание. Она выглядела искусственной и фальшивой, а подебрадские любители так испугались, что даже не осмеливались играть. Они просто жили в этой пьесе, как бы забыв, что находятся на сцене, как будто на самом деле переживали все происходившее по сюжету. Раньше я никогда не видел в театре такой естественной и правдивой игры. Рядом с подебрадскими торговцами звезда Национального театра выглядела как спица, выскочившая из зонтика.
До этого спектакля я ни разу не подвергал сомнению мастерство прославленной актрисы, но в этот вечер я понял, что мнение критики, общественности, всего театрального истеблишмента может быть совершенно ошибочным и что лучше полагаться на собственные ощущения. Я запомнил этот момент, это внезапное озарение, испугавшее и развеселившее меня.
Думаю, что в это время уже начало складываться мое художественное кредо. Я до сих пор не люблю манерность, оперные страсти, пафос, до сих пор не верю жестам и позам, которые не похожи на повседневные. Я думаю, что в самом обычном поведении, если внимательно всмотреться, можно увидеть достаточно драматизма.