ВТОРОЕ ЗАМУЖЕСТВО

ВТОРОЕ ЗАМУЖЕСТВО

В течение многих десятилетий эта тема была каким-то «табу», ее избегали касаться... Почему? Вероятно, в силу ка­кого-то внутреннего осуждения... Жене поэта и раньше не прощали ничего, очевидно, и теперь многим хотелось бы, чтобы она осталась верна Пушкину навсегда. Это очень ро­мантично, но... нежизненно. Перенесемся почти на полто­ра столетия назад, войдем в положение этой молодой, необыкновенно красивой женщины, которой трудно живется с четырьмя маленькими детьми, которую преследуют недву­смысленные ухаживания поклонников. Вспомним, что ей было всего 24 года, когда погиб ее муж. Вспомним, что сам Пушкин, умирая, завещал ей носить по нему траур два года, а потом выходить замуж за порядочного человека. Он был мудр и хотел ей добра, он понимал, зная ее мягкий характер и тяжелое материальное положение семьи, как трудно будет ей без него. Такой порядочный человек нашелся. Не будем же осуждать ее за то, что она решила опереться на друже­скую мужскую руку, чтобы поднять детей, чтобы иметь твер­дое положение в обществе.

Наталья Николаевна познакомилась с Петром Петрови­чем Ланским, по-видимому, в начале зимы 1844 года. По вос­поминаниям Араповой, осень 1843 года Ланской провел в Баден-Бадене, куда врачи послали его лечиться после длите­льной болезни. Там он постоянно встречался с Иваном Ни­колаевичем Гончаровым, видимо, приехавшим вторично в Баден с больной женой. С Гончаровым его связывали дав­ние дружеские отношения, и поэтому, когда Ланской воз­вращался на родину, Иван Николаевич попросил приятеля передать сестре посылку и письмо. Исполнив поручение и получив в благодарность радушное приглашение бывать в доме, Ланской, вероятно, не раз в течение зимы 1844 года посещал Наталью Николаевну.

Весной Наталья Николаевна собиралась ехать опять в Ревель, на этот раз ради здоровья детей; врачи советовали ей повезти их на морские купанья. Особенно беспокоил ее Саша, он часто болел, и тогда Наталья Николаевна пригла­шала врачей одного за другим: «Тут я денег не жалею, лишь бы дети здоровы были». Но неожиданно она вывихнула но­гу, и поездка была отложена на неопределенное время, а по­том и вовсе не состоялась. Очевидно, в мае Петр Петрович Ланской сделал Наталье Николаевне предложение, и на этот раз она дала согласие.

Генерал Ланской был уже немолод, ему шел 45 год, же­нат до этого он не был. По свидетельству современников, это был хороший добрый человек. Главным в решении На­тальи Николаевны был, несомненно, вопрос об отношении будущего мужа к детям от первого брака. И она не ошиблась, как мы увидим далее.

Приведем недатированное письмо Александры Никола­евны, относящееся к концу мая — началу июня 1844 года.

«Я начну свое письмо, дорогой Дмитрий, с того, чтобы сообщить тебе большую и радостную новость: Таша выхо­дит замуж за генерала Ланского, командира конногвардей­ского полка. Он уже не очень молод, но и не стар, ему лет 40. Он вообще ...(одно слово неразборчиво), это можно сказать с полным основанием, так как у него благородное сердце и самые прекрасные достоин­ства. Его обожание Таши и интерес, который он выказыва­ет к ее детям, являются большой гарантией их общего сча­стья. Но я никогда не кончу, если позволю себе хвалить его так, как он того заслуживает...»

Гончаровы-родители благожелательно отнеслись к это­му браку. Наталья Ивановна писала Дмитрию Николаевичу и его жене 5 июня 1844 года:

«Дорогие Дмитрий и Лиза, на этот раз я пишу вам обоим вместе, уверенная, что Лиза меня поймет, чтобы сообщить вам счастливую новость. Таша выходит замуж за генерала Петра Ланского, друга Андрея Муравьева и Вани. Г-н Мура­вьев очень его хвалит с нравственной стороны, он его знает уже 14 лет; это самая лучшая рекомендация, которую я могу иметь в отношении его. Он не очень молод, ему 43 года, воз­раст подходящий для Таши, которая тоже уже не первой мо­лодости. Да благословит Бог их союз. Может быть, вы уже знаете об этой счастливой вести и я не сообщаю вам ничего нового. Я с большим удовольствием пишу вам о событии, ко­торое, насколько я могу предвидеть, упрочивает благосос­тояние Таши и ее детей и может только послужить на поль­зу всей семье. Новый член, который в нее входит, со всеми его моральными качествами, как говорит Муравьев, может принести только счастье, а оно нам так нужно после столь­ких неприятностей и горя...»

Отец, Николай Афанасьевич, также тепло откликнулся на второе замужество дочери. «...Поздравляю Вас и любез­ную Вашу Лизавету Егоровну с новым зятем генералом Петр Петровичем Ланским, — пишет он старшему сыну и невест­ке, — по какому случаю в исполнение требования письмен­ного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение».

Нет сомнения, что по поводу своего замужества писала Д. Н. Гончарову и Наталья Николаевна, но, к сожалению, эти письма нами в архиве не обнаружены.

Свадьба, очень скромная, состоялась 16 июля 1844 года в Стрельне, где стоял полк Ланского. Николай I пожелал быть посаженым отцом, но Наталья Николаевна, как пишет Арапова, уклонилась от этой «чести».

Однако, когда на другой день Ланской докладывал царю о состоявшейся свадьбе, Николай I сказал, что будет непре­менно крестить у него первого ребенка. Отказаться и от этой «чести» уже было нельзя, и, таким образом, крестным отцом Александры Ланской оказался сам император. Арапо­ва пишет, что на свадьбе были братья и сестры с обеих сто­рон, мы полагаем, присутствовали и Строгановы и Местры. Свадьба была отпразднована в тесном семейном кругу.

Александра Николаевна осталась жить у сестры. Тяже­лый ее характер, несомненно, осложнил семейную жизнь Натальи Николаевны. Бесконечно любя сестру, Александра Николаевна ревновала ее к мужу, и Наталья Николаевна, как мы увидим по ее письмам, очень страдала от этого разла­да. Однако уравновешенный и спокойный Ланской ради жены, видимо, вел себя сдержанно, и натянутые отношения не привели к разрыву.

По долгу службы Ланскому приходилось отсутствовать целыми месяцами. Но Наталья Николаевна, судя по имею­щимся в нашем распоряжении письмам, неизменно остава­лась с детьми и даже на короткий срок не соглашалась оста­вить их, чтобы поехать к мужу. «Ты мне говоришь о рассуди­тельности твоего довода, — пишет она 8 июля 1849 года. — Неужели ты думаешь, что я не восхищаюсь тем, что у тебя так мало эгоизма. Я знаю, что была бы тебе большой помо­щью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть мое­го долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца, Бог даст мне возможность это сделать, я надеюсь».

Обратим внимание на слова «ты приносишь жертву моей семье», то есть детям Пушкина. Из-за них она не едет к Ланскому, и эта часть долга для нее важнее. В письме от 24 июля Наталья Николаевна пишет мужу, что сейчас она не может приехать к нему, так как не на кого оставить детей; Александре Николаевне будет трудно одной справиться с домом, поэтому она ждет возвращения гувернантки и рас­считывает приехать к Ланскому в конце сентября, с тем что­бы вернуться в Петербург к ноябрю, когда ей нужно будет вывозить Машу в свет. Но, как нам кажется, не только отсут­ствие гувернантки мешало ей оставить семью. В июле — августе у мальчиков каникулы, и ей хотелось побыть с ними, а в сентябре Гриша должен был поступать в Пажеский кор­пус: Наталья Николаевна не могла, конечно, отсутствовать в такой важный для сына момент. И только когда он попри­выкнет к новой для него жизни, она считала себя вправе не­надолго уехать. Интересно отметить, что ни разу Наталья Николаевна не приводит такого, казалось бы, веского дово­да, как маленькие девочки Ланские, которых она могла бы опасаться оставить на нянек и гувернантку. Она говорит или о детях Пушкиных, или о доме вообще.

В своих письмах Ланской, очевидно, предупреждал же­ну, что не может предоставить ей необходимого, по его мне­нию, комфорта. Вот что писала по этому поводу Наталья Николаевна.

«Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты зна­ешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если мо­гу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобою и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, в том, что если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни мне везде хорошо. Скука для меня не существует».

И невольно мы переносимся в прошлое, во времена Пушкина. С ее сильно развитым чувством ответственности за семью, склонностью к тихой, спокойной жизни можно себе представить, что Наталья Николаевна, если бы это бы­ло нужно, поехала бы с Пушкиным и в Михайловское и в лю­бое «изгнание», и разделила бы с ним все тяготы жизни...

Наталья Николаевна посылает Ланскому письма-дневни­ки. «Ты прав, — пишет она, — говоря, что я очень много бол­таю в письмах и что марать бумагу одна из моих непризнан­ных страстей». Она шутит, конечно, но, очевидно, у нее бы­ла потребность делиться мыслями и чувствами, но только с близкими людьми. Надо полагать, такими же были и ее пи­сьма к Пушкину, которые, к глубокому сожалению, до сих пор еще не обнаружены. Вспомним, что, посылая подроб­нейшие письма Фризенгофам, она признает, что излагает им только факты и умалчивает о чувствах...

Наталья Николаевна любила Ланского, но это уже была другая любовь, чем ее любовь к Пушкину, — прежде всего основанная на благодарности к человеку, хорошо относив­шемуся к ее детям от первого брака и давшему ей душевный покой, в котором она так нуждалась. «Благодарю тебя за за­боты и любовь, — пишет она. — Целой жизни, полной пре­данности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В са­мом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, — моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищать­ся и тебя благословлять».

Ланской любил Наталью Николаевну глубоко и предан­но. Но Наталья Николаевна говорит: «Ко мне у тебя чувст­во, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно по­этому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет». Уезжая надолго, Ланской все же ревновал жену к мужчинам, которые за нею ухажива­ли. Так, в одном из писем мы встречаем упоминание о каком-то ее поклоннике французе, и здесь для нас очень важ­ны суждения Натальи Николаевны:

«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую лю­бовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубо­кое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, что­бы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суе­та сует, все только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты — мною, что же нам искать на сто­роне, от добра добра не ищут» (10 сентября 1849 г.).

Это письмо заставляет нас вспомнить о другом францу­зе, перенестись мысленно на 13 лет назад. Думала ли об этом Наталья Николаевна, когда писала Ланскому? Вероят­но, да. Жизненный опыт помог ей правильно оценить пус­тые слова и не поколебать ее отношения к мужу. А тогда? Ве­рила ли она столь бурно выражаемой страсти Дантеса? Вна­чале, по молодости лет, очевидно, да. Она вызывала в ней волнение, смущение. Но то волнение, которое Наталья Ни­колаевна, быть может, и испытывала в первое время при ви­де этой «великой и возвышенной страсти», как иронически писал Пушкин о чувствах Дантеса — иронически потому, что ничего великого и возвышенного в этих чувствах не бы­ло, — это волнение «угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном» (это тоже слова Пушки­на), когда она воочию убедилась в том, каким подлым и низ­ким человеком был Дантес в действительности. Как потом оказалось, у него не было к ней никакой любви, потому что любящий человек не мог бы, вступив в брак с сестрой, про­должать преследовать Наталью Николаевну, как это сделал Дантес. Для Натальи Николаевны это был урок на всю жизнь. Конечно, и тогда она понимала, что страсть кавалер­гарда никогда не может заменить ей любовь Пушкина, дей­ствительно великую и возвышенную, любовь отца ее четве­рых детей... Вот почему она пишет Ланскому, что все суета сует кроме любви к мужу, которой она дорожит и ставит так высоко, что приравнивает к любви к Богу...

Пережитая трагедия никогда не могла забыться. Иногда Наталья Николаевна об этом говорит прямо, иногда это можно прочесть между строк. «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в моло­дости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вме­сте с тобой». Какие ошибки? Ей, конечно, были известны упреки в легкомыслии, якобы погубившем  Пушкина, которыми ее осыпали ненавидевшие поэта определенные круги великосветского общества, стремившиеся свою вину в его гибели переложить на жену. Но она не пишет, что соверши­ла эти ошибки, а говорит: «могла». Несомненно, до нее до­ходили разговоры о ее виновности, и ей казалось, что, мо­жет быть, и в самом деле когда-то она поступила неправильно. Каждому человеку, потерявшему кого-либо из близких, приходит мысль о том, что он не все сделал, что должен был бы сделать, сказал что-то, чего не следовало говорить, и т. д И это чувство становится неизмеримо сильнее, если жизнь близкого человека обрывается так трагично.

Наталью Николаевну всегда упрекали в том, что она яко­бы не любила Пушкина или любила недостаточно, и не бы­ла с ним счастлива. Но так переживать смерть мужа, как пе­реживала она, может только любящая женщина. Д. Ф. Фикельмон, дочь приятельницы Пушкина Е. М. Хитрово, писала в те дни в своем дневнике: «Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержи­мо влекло мрачное и глубокое отчаяние». Наталья Никола­евна была с Пушкиным счастлива. Об этом говорят и ее сло­ва: «счастье снова вернулось ко мне». Значит, было счастье в ее первой любви, любви к Пушкину, и чувство, очевидно, было другое, а не то спокойное, «сохраняющее оттенок любви», которое супруги Ланские питают друг к другу.

Ланской гордился и восхищался красотой своей жены и, по словам Натальи Николаевны, «окружал себя ее портрета­ми». Но интересно отношение самой Натальи Николаевны к ее внешности.

«Упрекая меня в притворном смирении, ты мне делаешь комплименты, которые я вынуждена принять и тебя за них благодарить, рискуя вызвать упрек в тщеславии. Чтобы ты ни говорил, этот недостаток мне всегда был чужд. Свиде­тель — моя горничная, которая всегда, когда я уезжала на бал, видела, как мало я довольна собою. И здесь ты захо­чешь увидеть чрезмерное самолюбие, и ты опять ошибешь­ся. Какая женщина равнодушна к успеху, который она мо­жет иметь, но, клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создавал мне некую славу. Но довольно об этом, ты не захо­чешь мне поверить, и мне не удастся тебя убедить» (7 августа 1849 г.).

Наталья Николаевна считала, что красота «от Бога», и никакой заслуги в этом нет. Тщеславие ей чуждо, говорит она, и действительно в ее письмах мы не раз встречаем удивление, когда она слышит восторженные отзывы о своей красоте. Об этом же писала и ее дочь, А П. Арапова. Вспомним и слова Пушкина: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете». Не говорит ли это о том, что Пушкину приходи­лось убеждать ее, доказывать, что она обладает редкой, иск­лючительной красотой? Один только раз, отправив Ланско­му ко дню именин в подарок свой портрет, Наталья Никола­евна пишет, что послала ему очень хорошенькую женщину: «чуточку тщеславия» у нее здесь все же проскользнуло, в чем она «смиренно и признается»...

Но если бы Наталья Николаевна была только красивая женщина, она не привлекала бы так внимания всех мужчин, ее не мог бы страстно и безгранично любить такой тонкий знаток женской души, как Пушкин. Это была женщина иск­лючительного обаяния, доброжелательная, приветливая, готовая все понять и всем помочь, именно поэтому и дети и взрослые так любили ее.

И выйдя вторично замуж, она по-прежнему хлопочет о делах Дмитрия Николаевича, теперь привлекая и влиятель­ные знакомства Ланского. Мы становимся свидетелями ее забот о бывшей гувернантке детей г-же Стробель, которую она навещает, когда та болеет, привозит ей врача. Она бес­покоится о старике лакее, прослужившем у нее много лет, и, когда он ушел на покой, снимает ему комнату поблизости, чтобы он не был оторван от семьи, к которой очень привя­зан. Желая сделать приятное своей гувернантке-англичан­ке, которую очень любила в детстве, Наталья Николаевна посылает ей за границу письмо. «...Вернувшись в 9 часов, я села за английское письмо, которое должно быть послано с Каролиной (гувернантка) сегодня. Ко всеобщему и моему удивлению я прекрасно с ним справилась, не знаю, право, как я вспомни­ла построение английских фраз, ведь уже прошло 17 лет, как я не упражнялась в языке. В общем все получилось не­плохо, и моя гувернантка будет иметь право гордиться мною».

Однако свойственная ей доброта и некоторая слабоха­рактерность часто оборачиваются против нее. Так, напри­мер, она чрезмерно балует, как мы увидим далее, свою дочь Александру, доставлявшую ей много неприятных и даже тя­желых минут; в отсутствие Ланского не умеет держать в ру­ках слуг, которые пьянствуют и устраивают драки (она сама же их защищает, умоляя мужа и вида не показывать, что он об этом знает). «Я была бы в отчаянии, если бы кто-нибудь мог считать себя несчастным из-за меня», — говорит она. Очевидно, не могла она повлиять и на сестру, в натянутых отношениях которой с Ланским виновата, несомненно, бы­ла Александра Николаевна. Несмотря на то что это в какой-то степени омрачало ее семейную жизнь, она в силу своей привязанности к сестре не смела даже и подумать о том, чтобы предложить ей оставить их дом.

В то же время она была, видимо, очень импульсивна: вспылит, а потом себя же казнит и просит извинения: «Я, как всегда, пишу под первым впечатлением, с тем, чтобы позднее раскаяться». «Гнев это страсть, а всякая страсть исключает рассудок и логику», — говорит она. «Твердость — не есть основа моего характера», — признается Наталья Ни­колаевна. Она очень самокритична, в ее письмах к Ланско­му мы часто встречаем осуждение своих необдуманных по­ступков. И очень редко она осуждает других, наоборот, обычно старается найти хоть какие-нибудь оправдывающие моменты в неблаговидном поведении тех или иных лиц.

Как большинство женщин ее круга того времени, Ната­лья Николаевна была далека от политики, в чем откровенно признается мужу. И если она и пишет иногда о «политике», то, видно, это с чужих слов. «Ты совершенно прав, что смее­шься над тем, как я говорю о политике, ты знаешь, что этот предмет мне совершенно чужд. Я добросовестно стараюсь запомнить то, что слышу, но половина от меня ускользает, я определенно не в ладах с фамилиями, поэтому когда реша­юсь говорить об этом, то это должно выглядеть смешно. Я более привыкла к семейной жизни, это простое, безыскус­ственное дело мне ближе, и я надеюсь, что исполняю его с ббльшим успехом».

Невольно опять мы возвращаемся к Пушкину. Д. Д. Бла­гой писал в предисловии к книге «Вокруг Пушкина»: «Его печальный закат был озарен улыбкой любви - большого личного счастья, к которому он так давно и так настойчиво стремился... Вносила это большое счастье в личную жизнь поэта именно его жена». Цитируя далее строфу из «Путеше­ствия Онегина» (вариант первоначальной восьмой главы):

Мой идеал теперь — хозяйка,

Мои желания — покой,

Да щей горшок, да сам большой, —

Д. Д. Благой приводит черновые варианты первой строки «Простая добрая жена», «Простая тихая жена», и говорит, что именно эти-то простота и тихость делали Натали непохожей на всех остальных и столь пленяли Пушкина.

Наталья Николаевна в своих письмах почти не упоминает о Пушкине. Не будем упрекать ее в этом. Ланской, по-видимому, ревновал ее к первому мужу, и, как женщина в высшей степени деликатная, она щадит его чувства и даже ста­рается убедить его, что никакое прошлое не может повли­ять на ее отношение к нему. Но Наталья Николаевна не скрывала от Ланского, что память о Пушкине ей дорога, и он в свою очередь лояльно относился к ее постам по пятни­цам (день смерти Пушкина) и к уединению и молитвам в горестные траурные дни. Страстная, необыкновенная любовь Натальи Николаевны к детям Пушкина, каждый из которых был чем-то похож на отца, также говорит нам о многом...