СВЕТСКИЕ ВСТРЕЧИ

СВЕТСКИЕ ВСТРЕЧИ

В силу служебного положения своего мужа, а главное — необходимости поддерживать нужные связи в обществе ра­ди детей Наталья Николаевна иногда бывала на званых обе­дах и вечерах, ездила с визитами к светским дамам, принима­ла их у себя. Но делала она это очень неохотно. Так, в письме от 20 июня 1849 года она пишет, что под предлогом, что у нее нет гувернантки и не с кем оставить детей, она отказалась от приглашения на обед к княгине Радзивилл. «Признаюсь те­бе, — пишет она Ланскому, — я не чувствую себя способной присутствовать на этих больших обедах. Это жертва, кото­рую моя лень находит бесполезной приносить»

Еще менее охотно бывает она при дворе, о чем мы уже говорили выше. В одном из писем к Ланскому Наталья Ни­колаевна пишет, что встретила у знакомой г-жу Мятлеву, мать известного поэта И. П. Мятлева. Разговор зашел о по­хоронах только что умершей маленькой великой княжны, и Мятлева сказала, что Наталья Николаевна должна быть на похоронах. «Я не пойду, — пишет Наталья Николаевна, — во-первых, потому, что я не получила никакого извещения, ни приказа по этому поводу, а во-вторых, так как с меня не тре­буют, чтобы я пошла, я избегну таким образом большого расхода, который мне мои капиталы не позволяют сделать, если только не входить в новые долги, а я начинаю прихо­дить от них в ужас, так трудно мне вылезти из старых. Может быть, ты не согласишься со мною, но я еще так мало привыкла к тому, что я что-нибудь значу, и настолько убеж­дена, что мое отсутствие не будет замечено, так как я не принадлежу к интимному кругу при дворе, что считаю себя в праве позволить себе эту вольность. И потом, при моем образе жизни, кто может предполагать, что я здесь. Весь двор, как говорят, в городе» (18 июня 1849 г.).

Но по настоянию тетушки Строгановой, убеждавшей ее, что она как жена генерала непременно должна быть, Наталья Николаевна вынуждена была присутствовать на панихи­де в Петропавловском соборе по великому князю Михаилу Павловичу. «Рядом со мной все время стояла госпожа Охотникова, — читаем мы в письме от 19 сентября того же года, — которая заливалась слезами, г-жа Ливен сумела выжать не­сколько слезинок. Другие дамы тоже плакали, а я не могла». I

Вряд ли нуждается в комментарии отношение самой На­тальи Николаевны к этому печальному событию царствующего дома. Если г-жа Ливен сумела выжать несколько слези­нок, то она этого сделать не смогла, фальшь была чужда ее натуре...

Приведем теперь другое письмо, в котором выражены совсем иные чувства и мысли. Осенью 1849 года умер гене­рал-майор Дмитрий Петрович Бутурлин — военный исто­рик, директор Публичной библиотеки. И он, и жена его Елизавета Михайловна, урожденная Комбурлей, были зна­комы с Пушкиными давно. Пушкин с женой не раз бывал у них на балах и вечерах. Связь с этой семьей, с которой была дружна и тетушка Загряжская, не порывалась и после смер­ти поэта. В письмах Наталья Николаевна упоминает о том, что старик Бутурлин, живший неподалеку на даче у брата, часто навещает ее по утрам. В силу этих дружественных отношений она сочла своим долгом присутствовать на пани­хиде. В письме от 12 октября она описывает свое посеще­ние дома Бутурлиных:

«После обеда я собрала все свое мужество и пошла одева­ться, чтобы одной ехать к Бутурлиным. Я считала необходи­мым сделать это ради сына, который действительно был мне верным другом, и потом старик всегда был так внимате­лен ко мне. Было даже время, когда, принимая во внимание близкие отношения тетушки Катерины со старой Комбурлей, я постоянно бывала в их доме, стало быть, это было почти что моим долгом, и я решила побороть свою застен­чивость. Приехав туда, я прошла через прекрасные гости­ные, чтобы достигнуть бального зала, где столько раз я весе­лилась. Посредине стоял гроб. Из женщин были только две особы, живущие в доме, и горничные, зато довольно много мужчин. Я была просто ошеломлена. Но набралась смело­сти и прошла прямо к этим двум женщинам, которых я даже не знала. Когда началось чтение молитв, пришло много мо­нахов, мне кажется — весь невский монастырь собрался здесь. Наконец приехали тетушка Местр и княгиня Бутера, их присутствие меня ободрило.

Не могу тебе выразить, какое тяжелое впечатление про­извело на меня это печальное зрелище. Столько воспомина­ний вызвало оно во мне. Я снова увидела покойного стояще­го в дверях своей гостиной, в парадной форме, встречающе­го гостей, и его жену, сияющую от сознания своей красоты и успеха. Зала полна, сверкает огнями, танцы, музыка, всю­ду веселье, а теперь скорбь, слезы, монахи, несколько муж­чин в траурной одежде и три дамы — единственные из некогда столь многочисленного общества. Ни жены, ни доче­ри не было, они были около старой матери, которой только что сообщили новость и теперь приводили в чувство после обморока. Я увидела сына. Мы молча обменялись рукопожа­тиями и больше я его не видела. Он сопровождал тело до монастыря. Тетушка и княгиня пошли к госпоже Комбурлей, а я вернулась домой. Мрачное настроение не оставляло меня весь вечер. Твой брат провел его с нами, и невольно разговор принял серьезное направление. Мысли о смерти и наши упования на будущее были единственной печальной темой. В полночь мы разошлись».

Наталья Николаевна не говорит о Пушкине, она щадит чувства Ланского, но все ее письмо пронизано мыслями о нем... Сколько воспоминаний, по ее словам, вызвало это пе­чальное событие. Не только жену Бутурлина, но и себя вмес­те с Пушкиным увидела она в этих залах. И траурная цере­мония так живо воскресила в ней те чувства, которые пере­жила она двенадцать лет тому назад... Сколько горечи в ее словах, что только несколько человек из некогда столь мно­гочисленного общества, бывавшего в этом доме, пришли проводить в последний путь его хозяина.

Среди дошедших до нас портретов Натальи Николаевны этих лет наиболее интересен портрет, приписываемый кис­ти художника Макарова. Иван Кузьмич Макаров, сын быв­шего крепостного художника, окончил Академию худо­жеств, впоследствии стал академиком. В 1849 году ему было 27 лет, но он уже был известен как талантливый портретист. Его кисти принадлежит ряд семейных портретов Пуш­киных, не только Натальи Николаевны, но и известный портрет Марии Александровны Пушкиной-Гартунг, а также девочек Пушкиных — Марии и Натальи (о них упоминает Наталья Николаевна в своем письме) и два портрета сестер Араповых, внучек Натальи Николаевны.

Ко дню рождения Ланского Наталья Николаевна посла­ла ему свой портрет, подробно описывая историю его напи­сания. Сначала она хотела сделать мужу сюрприз и не гово­рила, какой именно подарок она ему готовит, потом обстоя­тельства вынудили ее сказать, что именно она ему посылает.

«Необходимость заставляет меня сказать, в чем состоит мой подарок. Это мой портрет, написанный Макаровым, который предложил мне его сделать без всякой просьбы с моей стороны и ни за что не хотел взять за него деньги: «Я так расположен к Петру Петровичу, что за счастие поставлю ему сделать удовольствие к именинам». Прими же, это дар от нас обоих» (4 июля 1849 г.).

«...Сегодня или завтра ты получишь мой портрет. Отчас­ти я сдержала слово: так как я не могу сама приехать в Ригу, моя копия тебе меня заменит, и все же я тебе послала очень хорошенькую женщину — все, кто видел портрет, подтверж­дают сходство, это мне очень льстит и заставляет предпола­гать, что мои притязания иметь успех у тебя (клянусь тебе, я не стремлюсь ни к какому другому) не покажутся смешны­ми — я любовалась собой; увы, чуточку тщеславия все же проскользнуло, и я тебе в этом смиренно признаюсь. Про­сти мне отступление по этому поводу, но оно необходимо.

Макаров, автор этого сюрприза, с нетерпением ждет со­общения о впечатлении, которое на тебя произведет порт­рет. Надо мне тебе рассказать, каким любезным образом он предложил свои услуги, чтобы вывести меня из затруднения с дагерротипом и фотографией, которые у меня были, пото­му что оба они были неудачными. Он пришел однажды ут­ром к нам работать над портретами детей, и мне пришла в голову мысль посоветоваться с ним, нельзя ли как-нибудь подправить фотографию, и не поможет ли в этом случае кисть Гау. «Да, — сказал он, — может быть». Потом, глядя на меня очень пристально, что меня немного удивило, он ска­зал: «Послушайте, сударыня, я чувствую такую симпатию к вашему мужу, так его люблю, что почту себя счастливым способствовать удовольствию, которое вы хотите ему доста­вить. Разрешите мне написать ваш портрет, я уловил харак­тер вашего лица и легко набросаю на полотне только голо­ву». Ты прекрасно понимаешь, что я не заставила себя про­сить, в таком я была отчаянии, не имея ничего после столь­ких хлопот. Он назначил мне сеанс на следующий день, был трогательно точен и заставил меня позировать три дня подряд. Не утомляя меня, делая большие перерывы для отдыха, он закончил портрет удивительно быстро. Я спросила его о цене, он не захотел мне ее назвать и просил принять порт­рет в подарок, который он счастлив тебе сделать. Не забудь выразить ему свою благодарность, я непременно ее пере­дам. Мы расстались с ним очень тепло, он обещал время от времени бывать у нас. Положив руку на сердце, он меня вся­чески уверял в своем уважении и преданности. Теперь он начал писать портреты г-на и г-жи Айвазовских» (8 июля 1849). «Жду твоего первого письма с нетерпением, чтобы узнать доволен ли ты сходством».

Посылая портрет, Наталья Николаевна в конце письма упоминает о портретах супругов Айвазовских. Знаменитый художник-маринист Иван Константинович Айвазовский был знаком с Пушкиным. Один из современников в своих воспоминаниях рассказывает, что в 1836 году Пушкин с же­ной были в Академии художеств на осенней выставке, и там поэт разговаривал с Айвазовским. Но и после смерти Пуш­кина Айвазовский продолжал знакомство с семьей поэта. Так, в 1847 году он подарил Наталье Николаевне свою кар­тину «Лунная ночь у взморья». Недавно эта картина Айвазовского была обнаружена в Риге и приобретена Картин­ной галереей имени И. К. Айвазовского в Феодосии. На обо­роте имеется полустершаяся дарственная надпись: «Ната­лье Николаевне Ланской от Айвазовского. 1 Генваря 1847 г. С. Петербург».

В письмах 1849 года Наталья Николаевна не раз упоми­нает о визитах Айвазовского, а 4 июля записывает, что, бу­дучи в городе, заезжала к Айвазовским, но они в это время обедали. Она уехала, передав через слугу о своем сожале­нии, что не видела их, и обещала заехать в другой раз. «Айвазовский прибежал вечером на Острова, — пишет Ната­лья Николаевна, — и, не застав меня дома, передал через Са­шу, что он пришел извиниться за глупость своего слуги, ко­торый не захотел обо мне доложить».

Часто бывал у Натальи Николаевны летом 1849 года и Петр Александрович Плетнев, живший поблизости на даче. Видимо, он приезжал представить ей свою молодую жену, и Наталья Николаевна в один из вечеров решила запросто всей семьей навестить друга своего покойного мужа.

«Утро сегодняшнего дня я употребила на письмо мадам Бибиковой, а вечером на одно доброе дело. Мы отправи­лись гулять в сторону лесничества, чтобы отдать визит Плетневу. Мы никого не застали дома, но зайдя в публич­ный сад, где играла музыка, мы его встретили прогуливаю­щимся под руку с женой. Он нас увидел издалека и бросился навстречу. Узнав, что мы у него были, он настоял на том, чтобы мы вернулись. Мы были вынуждены уступить его про­сьбам. Но чтобы не оставаться там долго, я сослалась на то, что мне в 9 часов надо укладывать Азиньку. Сегодня его жена не показалась мне некрасивой, даже совсем наоборот, а дочь его, напротив, порядочная дурнушка. Он кажется очень счастливым, водил нас всюду по своей даче. Наш ви­зит ему доставил удовольствие, но смутил его жену, которая выглядит очень застенчивой» (26 июля 1849 г.).

Мы уже не раз говорили о Плетневе. Приведенные стро­ки еще раз подтверждают его очень теплое отношение к На­талье Николаевне. Краткость этого посещения, видимо, на­до объяснить деликатностью Натальи Николаевны; видя, что молодая хозяйка смущена их неожиданным визитом да еще такой большой компанией, она не захотела долее ее стеснять.

Теперь перейдем к одной из интереснейших встреч На­тальи Николаевны, которая очень подробно описана в ее пи­сьмах 1849 года. Мы имеем в виду ее встречу с княгиней Ели­заветой Ксаверьевной Воронцовой. Об увлечении Пушкина Воронцовой написано очень много. Исследователи по-раз­ному смотрят на этот роман: одни отрицают его серьезность и значение для Пушкина, другие приводят доказательства то­го, что у Воронцовой якобы даже был от Пушкина ребенок. Посмотрим, о чем говорят публикуемые нами письма.

«Графиня Строганова едет сегодня вечером к Лавалям и очень меня звала поехать к ним вместе с нею. Не знаю, ре­шусь ли я на это и не возьмет ли верх моя лень» (17 августа 1849 г.).

«...Надо, однако, вернуться ко вчерашнему вечеру, о ко­тором я не смогла тебе рассказать. Мне кажется, я останови­лась на прогулке на Острова. У елагинской дамбы мы увиде­ли остановившуюся коляску Строгановых, и графиня сдела­ла нам знак, чтобы мы подъехали к ней поговорить. При по­вороте лошади, это были серые, запутались, и мы сошли с коляски из опасения какого-нибудь несчастного случая. Прохожие пришли на помощь Василию, а мы тем временем подошли к экипажу Строгановых. Графиня снова предложи­ла заехать за мною на вечер к Лавалям, и, договорившись обо всем, мы расстались. Сев в коляску, мы отправились прямо домой — мне надо было заняться туалетом, так как графиня должна была заехать за мной в 9 часов. Я была в бе­лом муслиновом платье с короткими рукавами и кружевным лифом, лента и пояс пунцовые, кружевная наколка с белы­ми маками и зелеными листьями, как носили этой зимой, и кружевная мантилья. В момент отъезда Александрина дала мне свой именинный подарок — очаровательную лорнетку; она отдала мне ее вчера, потому что моя была далеко не эле­гантна.

Когда мы приехали, там уже собралось большое обще­ство. До того как начался вечер, был обед, и дипломатиче­ский корпус был в полном составе. Твоя старая жена как но­вое лицо привлекла их внимание, и все наперерыв подходи­ли и смотрели на меня в упор. Феррьеры также там были и тоже оказались в числе любопытных. Так как муж уже был мне представлен у Тетушки, он сел около меня, чтобы пого­ворить. Жена не сводила с меня глаз сидя на диване напро­тив.

В течение всего вечера я сидела рядом с незнакомой да­мой, которая, как и я, казалось, тоже не принадлежала к это­му кругу петербургских дам и иностранцев-мужчин. Графи­ня Строганова представила нас друг другу, назвав меня, но умолчав об имени соседки. Поэтому я была в большом за­труднении, разговаривая с нею. Наконец, воспользовав­шись моментом, когда внимание ее было отвлечено, я спро­сила у графини, кто эта дама. Это была графиня Воронцова- Браницкая. Тогда всякая натянутость исчезла, я ей напом­нила о нашем очень давнем знакомстве, когда я ей была представлена под другой фамилией, тому уже 17 лет. Она не могла придти в себя от изумления. «Я никогда не узнала бы вас, — сказала она, — потому что, даю вам слово, вы тогда не были и на четверть так прекрасны, как теперь, я бы затруд­нилась дать вам сейчас более 25 лет. Тогда вы мне показа­лись такой худенькой, такой бледной, маленькой, с тех пор вы удивительно выросли». Вот уже второй раз за это лето мне об этом говорят. Несколько раз она брала меня за руку в знак своего расположения и смотрела на меня с таким инте­ресом, что тронула мне сердце своей доброжелательно­стью. Я выразила ей сожаление, что она так скоро уезжает и я не смогу представить ей Машу; она сказала, что хотя она и уезжает очень скоро, но я могу к ней приехать в воскресе­нье в час дня, она будет совершенно счастлива нас видеть. По знаку своего мужа она должна была уехать и, протянув мне еще раз руку, она опять повторила, что была очень рада снова меня увидеть.           

Я видела там также Софи Радзивилл, она была в черном и красива, как никогда. Она меня упрекнула, что я не прие­хала к ней обедать, и сказала, что пожалуется на это тебе. Из дам были еще Барятинская и ее сестра Чернышева. Княгиня Долгорукова, жена Николая Долгорукова с дочерью, госпо­жа Анненкова, барышни Пашковы. Потом много других, ко­торые сидели отдельным кружком и которых мне не удалось узнать (Наталья Николаевна была близорука). Мы оставались на этом вечере до 11 часов. Трезолини не пела из-за болезни великого князя. Можно было умереть со скуки. И как только графиня сделала мне знак к отъезду, я поспешно поднялась.

В карете она мне заявила, что я произвела очень большое впечатление, что все подходили к ней с комплиментами по поводу моей красоты. Одним словом, она была очень горда, что именно она привезла меня туда. Прости, милый Пьер, если я тебе говорю о себе с такой нескромностью, но я тебе рассказываю все, как было, и если речь идет о моей внешности, — преимущество, которым я не вправе гордить­ся, потому что это Бог пожелал мне его даровать, — то это только в силу привычки описывать все мельчайшие подробности...» (18 августа 1849 г.).

«...Тетушка проезжала мимо от Данзасов и была так лю­безна, что зашла к нам. Она рассказала, что я произвела ошеломляющее впечатление на иностранцев, которые бы­ли в гостях. Итальянец Регина заявил, что я была самой кра­сивой на вечере у Лавалей (а это не так уж много; впрочем, я забыла, что там были две красавицы — Барятинская и Лебзеттерн-Бржинская). Потом он спросил Тетушку, почему я не бываю у нее, сказал, что он никогда меня здесь не встре­чает. Это были коготки, выпущенные Тетушкой мимоходом в мой адрес, но я сделала вид, что не поняла. Тетушка ему от­ветила, что я прихожу к ней изредка обедать. Впрочем, она была очень любезна, без конца ласкала детей и поручила мне передать тебе привет» (21 августа 1849 г.).

Но состоялось ли свидание Натальи Николаевны с Во­ронцовой у нее дома? Нет, и вот что она об этом пишет.

«...Прежде чем ответить, я расскажу тебе, как провела день. Он начался для меня с того, что я отправилась к обед­не... Вернувшись, я велела заложить карету, чтобы ехать в город с визитом к княгине Воронцовой. В это время я полу­чила твое письмо; торопясь ехать, я прочла его в карете... Но когда мы приехали к княгине, она уже уехала в Петер­гоф, и я вернулась прямо на Острова» (21 августа 1849 г.).

В пушкиноведении, как мы уже говорили выше, не раз поднимался вопрос об отношении Пушкина к Елизавете Ксаверьевне Воронцовой. Общеизвестно, что, будучи в Одессе, поэт сильно увлекался ею, и в ряде исследователь­ских работ встречаются предположения об их близких от­ношениях и о том, что якобы у Воронцовой была от Пушкина дочь. В недавно вышедшей работе Г. П. Макогоненкоесть раздел, специально посвященный версии о любви Пуш­кина к Воронцовой. Подробно разбирая «за» и «против» этого романа, автор приходит к выводу, что «приведенные материалы решительно опровергают созданный пушкини­стами миф о роли Е. К. Воронцовой в жизни Пушкина».

Напомним в нескольких словах о событиях в Одессе. За время пребывания Пушкина в Одессе на службе у М. С. Воронцова (июль 1823 — июль 1824 года) у него было два увле­чения — Амалия Ризнич и графиня Воронцова. Не будем го­ворить о первом, нас интересует второе. По свидетельствам современников, Елизавета Ксаверьевна не была красави­цей, но была очень привлекательной женщиной. Вероятно, графине импонировала влюбленность знаменитого поэта, возможно, и она сама немного им увлеклась. Отношения Воронцова с Пушкиным испортились. Затем последовала уни­зительная для поэта командировка «на саранчу», а в июле 1824 года в результате настоятельных просьб Воронцова к петербургским властям Пушкин был выслан в Михайловское.

Этим же летом в Одессе жила Вера Федоровна Вязем­ская, приехавшая туда на морские купания с больными деть­ми. Пушкин постоянно бывал у нее в доме. Вяземская была в курсе его сердечных дел и обо всем сообщала мужу. «Я была единственной поверенной его огорчений и свидетелем его слабости, так как он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое раз­рослось в нем за последние дни, как это бывает... Молчи, хо­тя это очень целомудренно. Да и серьезно только с его стороны». Достаточно веское доказательство платонического характера этого романа, мы полагаем. Встреча Натальи Ни­колаевны с княгиней Воронцовой на вечере у Лавалей дает еще один довод в пользу этого предположения.

Знала ли Наталья Николаевна об увлечении Пушкина Воронцовой? Думаем, что да, и вероятнее всего, — от самого Пушкина. И вряд ли он скрыл бы от нее характер этих отно­шений, если бы они были серьезны, и тем более если бы у Воронцовой была от него дочь. Но если даже предполо­жить, что Пушкин ей ничего не сказал, можно ли поверить, что Вера Федоровна не поведала бы Наталье Николаевне после смерти поэта об этом целомудренном (или тем более нецеломудренном) увлечении?

Здесь надо сказать, что Наталья Николаевна была очень ревнива, об этом свидетельствуют письма Пушкина к ней, постоянно оправдывающегося и старающегося рассеять ее ревнивые подозрения в отношении тех или иных женщин. С этой же чертой характера встречаемся мы и в письмах На­тальи Николаевны ко второму мужу: она не раз осведомляет­ся, не увлекся ли он какой-нибудь красивой полькой, и гово­рит, что не потерпела бы измены.

Что Наталья Николаевна не придавала значения одес­скому «роману» Пушкина, подтверждает эта встреча у Лавалей. Иначе она никогда не носила бы такого характера, как мы видим из письма, никогда Наталья Николаевна не пред­ложила бы Воронцовой приехать к ней, чтобы познакомить с дочерью Пушкина... А княгиня? Могла ли она с такой открытой, непосредственной доброжелательностью разгова­ривать с вдовой человека, который ей был когда-то близок? Брать ее за руку в искреннем порыве добрых чувств, пригла­шать к себе? Трудно в это поверить. Нам кажется, что Елиза­вету Ксаверьевну в этот вечер наполняли и воспоминания о прошлом, о своей молодости и молодости поэта, и чувство сострадания к Наталье Николаевне, так трагически поте­рявшей мужа, и какого мужа! И горькое сожаление о Пушки­не, безвременно ушедшем, который мог бы быть так счаст­лив с этой красивой, обаятельной женщиной.

В 1849 году Елизавете Ксаверьевне было уже 57 лет, На­талье Николаевне — 37. Четверть века прошло с тех пор, как Пушкин навсегда покинул Одессу. Была, как мы видели из письма, 17 лет назад еще одна встреча, в 1832 году, на каком-то балу или вечере. Очевидно, у княгини осталось неясное воспоминание об этой встрече, она не запомнила, что жена поэта высокого роста, и внешность ее почему-то не произ­вела на нее впечатления, хотя все петербургское общество восхищалось красотой Пушкиной. Интересно отметить, что фамилия «Ланская» ничего не сказала Воронцовой при встрече в 1849 году, значит, она не знала, что вдова поэта вышла вторично замуж.

В 1834 году Воронцова напомнила о себе Пушкину, обра­тившись к нему с просьбой дать что-нибудь для издаваемого в Одессе альманаха в пользу бедных. Пушкин послал ей не­сколько сцен из трагедии, как говорит он в своем письме (по-видимому, из «Русалки»), добавляя: «Я хотел бы поло­жить к вашим ногам что-либо менее несовершенное; к несча­стию, я ужо распорядился всеми моими рукописями и пред­почитаю лучше не угодить публике, чем ослушаться ваших приказаний...» Однако, видимо, рукопись Пушкина опоздала и в альманахе напечатана не была. Вероятно, после 1832 года Пушкин и Воронцова больше не встречались, не сохра­нилось и никаких других писем, да вряд ли они и были.

Чем объяснить, что княгиня уехала в Петергоф, не до­ждавшись Натальи Николаевны? Полагаем, что Наталья Николаевна опоздала и, вероятно, намного, судя по тому, как она спешила. Но не исключено, что тут вмешался князь Воронцов и заставил жену уехать, чтобы избежать этого нежелательного, по его мнению, визита. Обратим внимание, что Наталья Николаевна ни единым словом не комментиру­ет это несостоявшееся свидание. Надо думать, и в том, и в другом случае ей это было очень неприятно.

...В письмах Натальи Николаевны за 1849 год неодно­кратно упоминается о ее посещении светских дам и их от­ветных визитах. Но чаще всего, чуть ли не ежедневно, или она, или Александра Николаевна с кем-нибудь из детей ходи­ли к Местрам. Тетушка Софья Ивановна болеет, теряет зре­ние, граф вспыльчив и раздражителен, видимо, их светские знакомые избегают бывать у них, но сестры считают своим долгом не оставлять стариков. Гораздо реже Наталья Нико­лаевна бывала у Строгановых, мы уже видели выше, что графиня упрекала ее в этом. Почему-то Наталья Николаевна не­охотно ходила туда. В одном из писем она говорит, что нехо­рошо бывать у них так редко, графиня так хорошо к ней от­носится. Полагаем, что ей не хотелось встречаться с их до­черью Полетикой. Когда-то Наталью Николаевну связывали дружеские отношения с Идалией Григорьевной, но позднее они в корне изменились. Что-то произошло между Пушки­ным и Полетикой. По словам П. И. Бартенева, Пушкин яко­бы чем-то оскорбил ее однажды, и она возненавидела его. Во время преддуэльных событий и после Полетика поддержи­вала самые дружеские отношения с Геккернами и в дальней­шем, как мы увидим, встречалась с ними за границей. Приве­дем отрывок из письма Идалии Полетики к Екатерине Ни­колаевне Дантес конца 1838 — начала 1839 года:

«Я вижу довольно часто ваших сестер у Строгановых, но отнюдь не у себя; Натали не имеет духа придти ко мне. Мы с ней очень хороши; она никогда не говорит о прошлом, оно не существует между нами, и поэтому, хотя мы с ней в самых дружеских отношениях, мы много говорим о дожде и хоро­шей погоде, которая, как знаете, редка в Петербурге... Ната­ли все хороша, хотя очень похудела. Есть дни, особенно ког­да у нее очень плохой вид и она совсем слаба. Два дня назад, например, я обедала с ней и Местрами у Строгановых, у нее была тоска, и она казалась очень нервной. Когда я расспрашивала ее об ее состоянии, она уверяла меня, что это быва­ет с ней очень часто. Ее дети хороши, мальчики в особенно­сти, похожи на нее и будут очень красивы, но старшая дочь — портрет отца, что великое несчастье».

Ни о каких дружеских отношениях, конечно, не могло быть и речи. Как ясно из письма, Наталья Николаевна не бывала у Полетики, но, во многом завися от Строганова, опекуна ее детей, вынуждена была бывать в его доме и, следовательно, встречаться с его дочерью. Полетика гово­рит, что «прошлое не существует между нами». Нет, это прошлое существовало, оно навсегда легло между ними... Тон этого письма явно тенденциозен по отношению к Пуш­кину, чего стоят только ее слова о том, что походить на Пушкина — великое несчастье! Однако внешне родственные отношения Идалия Григорьевна старалась поддерживать. В одном из писем 1849 года Наталья Николаевна говорит, что Идалия была с ней очень любезна и мила. Когда Полетика выдавала замуж свою дочь, она сочла нужным приехать с ви­зитом к Наталье Николаевне с дочерью и женихом...

Ежедневные заботы о многочисленной семье, постоян­ная нехватка денег, безусловно, отражались на здоровье На­тальи Николаевны. Нервы ее не в порядке. Мы с удивлени­ем узнаем, что она стала курить. У нее часто болит сердце, по ночам мучают судороги в ногах, которые начались еще в те дни, когда умирал Пушкин. Она нередко пишет Ланско­му, что у нее бывает непереносимая, необъяснимая тоска...

Видимо, это состояние здоровья жены побудило Ланско­го в 1851 году уговорить ее поехать лечиться за границу. Но зная прекрасно, как трудно ей расстаться с семьей и что ра­ди себя самой она никогда на это не согласится, он, вероят­но, сговорился с врачами, которые уверили Наталью Нико­лаевну, что здоровье Маши Пушкиной нуждается в лечении на водах, и настояли на поездке.

Весною 1851 года Наталья Николаевна с сестрой Алек­сандрой Николаевной и дочерьми Марией и Натальей вы­ехала в длительную поездку за границу, рассчитанную на че­тыре месяца. Их сопровождали горничная и преданный слу­га Фридрих. К сожалению, до нас дошли только шесть пи­сем за июль из Бонна и Годесберга, хотя уже истекал второй месяц их путешествия. Наталья Николаевна упоминает, что они были в Берлине, но где провели остальное время — не­известно.

Это тоже письма-дневники, подробно описывающие впе­чатления, чувства и мысли Натальи Николаевны. Они очень живы, порою остроумны, свидетельствуют о ее на­блюдательности. Мы не имеем возможности привести здесь эти письма в сколько-нибудь существенном объеме, но неко­торые небольшие выдержки, мы полагаем, дадут о них пред­ставление.

Сколько-то времени Наталья Николаевна пробыла в Бер­лине, где советовалась с несколькими врачами. «Уверяю те­бя, — пишет она, — как только сколько-нибудь серьезно забо­леваешь, теряешь всякое доверие в медицинскую науку. У меня было три лучших врача и все разного мнения». Судя по отрывочным упоминаниям об этих разговорах с врача­ми, можно прийти к выводу, что в основе заболевания Ната­льи Николаевны было истощение нервной системы и уста­лость. «Соседи по столу сочли меня серьезно больной... Никто не может подумать, что мы за грани­цей для нее (Маши Пушкиной), ибо у меня иные дни лицо весь­ма некрасивое. Вот только два дня стала не­много поправляться и лицо не мертвое».

Проведя несколько дней в Бонне, который очень понра­вился Наталье Николаевне, они переехали в маленький курортный городок недалеко от него, в Годесберг, посели­лись в небольшом недорогом отеле и оттуда совершали раз­личные прогулки в окрестностях. Наталья Николаевна при­нимала здесь ванны, лечебные воды Годесберга были изве­стны еще римлянам. Очаровательные окрестности городка привели в восторг девочек, которые катались на лошадях и осликах. Всей компанией они ездили в горы, осматривали развалины знаменитого замка Годесберг.

Но состояние здоровья Натальи Николаевны было, ви­димо, так плохо и она так скучала по оставленной дома се­мье и беспокоилась о детях, что путешествие не доставляло ей удовольствия.

«Годесберг, 9/21 июля 1851

Ну вот я и в Годесберге. Что я могу сказать? Городок оча­рователен и всякой другой здесь понравилось бы, но я как неприкаянная душа покидаю с радостью одно место, в на­дежде, что мне будет лучше в другом, но как только туда при­езжаю, начинаю считать минуты, когда смогу его оставить. В глубине души такая печаль, что я не могу ее приписать ни­чему другому, как настоящей тоске по родине... Здесь вели­колепный воздух, но все же я жажду покинуть эти места. Лучший воздух для меня это воздух родины... Только тогда мне немного полегче, когда я в движе­нии нахожусь в дороге. Некогда тогда предаваться тоске, иначе хоть на стену лезь, а ты знаешь, что скука не в моем ха­рактере, я этого чувства дома не понимаю».

В маленьком отеле русские паспорта, как говорит Ната­лья Николаевна, произвели большое впечатление, и все се­мейство занимало почетные места в верхнем конце стола. С большим юмором Наталья Николаевна описывает сидящих с ними за табльдотом «принцев».

«...Сегодня утром я тебе писала, что личности, сидящие с нами за табльдотом, мало интересны, придется мне испра­вить эту ошибку. Мы, оказывается, были в обществе ни мно­го ни мало как принцев. Два принца le Tour de Taxis (старинный княжеский род в Германии) учатся в Боннском университете, старший из них — наслед­ный принц. С ними еще был принц Липп-Детмольдский. Что касается этого последнего, то уверяю тебя, что Тетуш­ка, рассмотрев его хорошенько в лорнетку, не решилась бы взять его и в лакеи. У двух первых физиономии тоже совер­шенно незначительные, но все-таки не такие отвратитель­ные... Остальные сидящие за столом — профессура и не­сколько англичан. Словом, это город в высшей степени уче­ный. От нас только будет зависеть, стать или не стать тоже учеными».

Интересно отметить, что Наталья Николаевна разгова­ривала с соседями по столу по-немецки, но, по ее словам, длительный разговор на этом языке ей было вести трудно, она, видимо, уже начала его забывать, и ее выручала Алек­сандра Николаевна. Но немецкие романы она читала, об этом Наталья Николаевна упоминает в письмах. Надо пола­гать, что английский язык она знала значительно лучше.

Маша и Таша Пушкины удивляли всех иностранцев в Годесберге своим прекрасным знанием французского языка. Изучали они также и итальянский. Видимо, знали они до­статочно хорошо и английский язык. О том, что Маша Пуш­кина брала уроки английского языка, Наталья Николаевна упоминает в письмах. Англичанин, сидевший за табльдотом напротив Маши, вел с ней разговоры о России. Удивлялся, как это можно давать балы зимой, ведь в Петербурге так хо­лодно! И был поражен, когда она сказала, что в зале так жар­ко, что приходится открывать окна! Спрашивал ее, какие напитки пьют и едят ли мороженое. «Эти дураки были бы очень удивлены, — резюмирует Наталья Николаевна, — най­дя в Петербурге такую роскошь, о какой не имеют и пред­ставления, и общество несравненно более образованное, чем они сами».

Пробыв в Годесберге неделю и приняв несколько ванн, Наталья Николаевна почувствовала себя много лучше, она говорит, что постоянное пребывание на воздухе ей очень помогло. План их дальнейшего путешествия был таков: Саксония, Швейцария, Остенде, где Наталья Николаевна предполагала остаться некоторое время для лечения. В Дрездене они должны были встретиться с Фризенгофом и дальше путешествовать вместе. Очевидно, он уже считался женихом Александры Николаевны. В письмах из Годесберга мы встречаем неоднократные упоминания о Фризенгофе, интересна характеристика, которую дает Наталья Ни­колаевна жениху сестры. Эти письма читатель найдет во второй части.