Второе замужество

Второе замужество

В течение многих десятилетий эта тема была каким-то «табу», ее избегали касаться… Почему? Вероятно, в силу какого-то внутреннего осуждения… Жене поэта и раньше не прощали ничего, очевидно, и теперь многим хотелось бы, чтобы она осталась верна Пушкину навсегда. Это очень романтично, но… нежизненно. Перенесемся почти на полтора столетия назад, войдем в положение этой молодой, необыкновенно красивой женщины, которой трудно живется с четырьмя маленькими детьми, которую преследуют недвусмысленные ухаживания поклонников. Вспомним, что ей было всего 24 года, когда погиб ее муж. Вспомним, что сам Пушкин, умирая, завещал ей носить по нему траур два года, а потом выходить замуж за порядочного человека. Он был мудр и хотел ей добра, он понимал, зная ее мягкий характер и тяжелое материальное положение семьи, как трудно будет ей без него. Такой порядочный человек нашелся. Не будем же осуждать ее за то, что она решила опереться на дружескую мужскую руку, чтобы поднять детей, чтобы иметь твердое положение в обществе.

Наталья Николаевна познакомилась с Петром Петровичем Ланским, по-видимому, в начале зимы 1844 года. По воспоминаниям Араповой, осень 1843 года Ланской провел в Баден-Бадене, куда врачи послали его лечиться после длительной болезни. Там он постоянно встречался с Иваном Николаевичем Гончаровым, видимо, приехавшим вторично в Баден с больной женой. С Гончаровым его связывали давние дружеские отношения, и поэтому, когда Ланской возвращался на родину, Иван Николаевич попросил приятеля передать сестре посылку и письмо. Исполнив поручение и получив в благодарность радушное приглашение бывать в доме, Ланской, вероятно, не раз в течение зимы 1844 года посещал Наталью Николаевну.

Весной Наталья Николаевна собиралась ехать опять в Ревель, на этот раз ради здоровья детей; врачи советовали ей повезти их на морские купанья. Особенно беспокоил ее Саша, он часто болел, и тогда Наталья Николаевна приглашала врачей одного за другим: «Тут я денег не жалею, лишь бы дети здоровы были». Но неожиданно она вывихнула ногу, и поездка была отложена на неопределенное время, а потом и вовсе не состоялась. Очевидно, в мае Петр Петрович Ланской сделал Наталье Николаевне предложение, и на этот раз она дала согласие.

Генерал Ланской был уже немолод, ему шел 45 год, женат до этого он не был. По свидетельству современников, это был хороший добрый человек. Главным в решении Натальи Николаевны был, несомненно, вопрос об отношении будущего мужа к детям от первого брака. И она не ошиблась, как мы увидим далее.

Приведем недатированное письмо Александры Николаевны, относящееся к концу мая – началу июня 1844 года.

«Я начну свое письмо, дорогой Дмитрий, с того, чтобы сообщить тебе большую и радостную новость: Таша выходит замуж за генерала Ланского, командира конногвардейского полка. Он уже не очень молод, но и не стар, ему лет 40. Он вообще…[171] это можно сказать с полным основанием, так как у него благородное сердце и самые прекрасные достоинства. Его обожание Таши и интерес, который он выказывает к ее детям, являются большой гарантией их общего счастья. Но я никогда не кончу, если позволю себе хвалить его так, как он того заслуживает…»

Гончаровы-родители благожелательно отнеслись к этому браку. Наталья Ивановна писала Дмитрию Николаевичу и его жене 5 июня 1844 года:

«Дорогие Дмитрий и Лиза, на этот раз я пишу вам обоим вместе, уверенная, что Лиза меня поймет, чтобы сообщить вам счастливую новость. Таша выходит замуж за генерала Петра Ланского, друга Андрея Муравьева и Вани. Г-н Муравьев очень его хвалит с нравственной стороны, он его знает уже 14 лет; это самая лучшая рекомендация, которую я могу иметь в отношении его. Он не очень молод, ему 43 года, возраст подходящий для Таши, которая тоже уже не первой молодости. Да благословит бог их союз. Может быть, вы уже знаете об этой счастливой вести и я не сообщаю вам ничего нового. Я с большим удовольствием пишу вам о событии, которое, насколько я могу предвидеть, упрочивает благосостояние Таши и ее детей и может только послужить на пользу всей семье. Новый член, который в нее входит, со всеми его моральными качествами, как говорит Муравьев, может принести только счастье, а оно нам так нужно после стольких неприятностей и горя…»

Отец, Николай Афанасьевич, также тепло откликнулся на второе замужество дочери.

«…Поздравляю Вас и любезную Вашу Лизавету Егоровну с новым зятем генералом Петр Петровичем Ланским, – пишет он старшему сыну и невестке, – по какому случаю в исполнение требования письменного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны, дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение»[172].

Нет сомнения, что по поводу своего замужества писала Д. Н. Гончарову и Наталья Николаевна, но, к сожалению, эти письма нами в архиве не обнаружены.

Свадьба, очень скромная, состоялась 16 июля 1844 года в Стрельне, где стоял полк Ланского. Николай I пожелал быть посаженым отцом, но Наталья Николаевна, как пишет Арапова, уклонилась от этой «чести».

Однако, когда на другой день Ланской докладывал царю о состоявшейся свадьбе, Николай I сказал, что будет непременно крестить у него первого ребенка. Отказаться и от этой «чести» уже было нельзя, и, таким образом, крестным отцом Александры Ланской оказался сам император. Арапова пишет, что на свадьбе были братья и сестры с обеих сторон, мы полагаем, присутствовали и Строгановы, и Местры. Свадьба была отпразднована в тесном семейном кругу.

Александра Николаевна осталась жить у сестры. Тяжелый ее характер, несомненно, осложнил семейную жизнь Натальи Николаевны. Бесконечно любя сестру, Александра Николаевна ревновала ее к мужу, и Наталья Николаевна, как мы увидим по ее письмам, очень страдала от этого разлада. Однако уравновешенный и спокойный Ланской ради жены, видимо, вел себя сдержанно, и натянутые отношения не привели к разрыву.

По долгу службы Ланскому приходилось отсутствовать целыми месяцами. Но Наталья Николаевна, судя по имеющимся в нашем распоряжении письмам, неизменно оставалась с детьми и даже на короткий срок не соглашалась оставить их, чтобы поехать к мужу.

«Ты мне говоришь о рассудительности твоего довода, – пишет она 8 июля 1849 года. – Неужели ты думаешь, что я не восхищаюсь тем, что у тебя так мало эгоизма. Я знаю, что была бы тебе большой помощью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть моего долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца, бог даст мне возможность это сделать, я надеюсь».

Обратим внимание на слова «ты приносишь жертву моей семье», то есть детям Пушкина. Из-за них она не едет к Ланскому, и это часть долга для нее важнее. В письме от 24 июля Наталья Николаевна пишет мужу, что сейчас она не может приехать к нему, так как не на кого оставить детей; Александре Николаевне будет трудно одной справиться с домом, поэтому она ждет возвращения гувернантки и рассчитывает приехать к Ланскому в конце сентября, с тем чтобы вернуться в Петербург к ноябрю, когда ей нужно будет вывозить Машу в свет. Но, как нам кажется, не только отсутствие гувернантки мешало ей оставить семью. В июле – августе у мальчиков каникулы, и ей хотелось побыть с ними, а в сентябре Гриша должен был поступать в Пажеский корпус: Наталья Николаевна не могла, конечно, отсутствовать в такой важный для сына момент. И только когда он попривыкнет к новой для него жизни, она считала себя вправе ненадолго уехать. Интересно отметить, что ни разу Наталья Николаевна не приводит такого, казалось бы, веского довода, как маленькие девочки Ланские, которых она могла бы опасаться оставить на нянек и гувернантку. Она говорит или о детях Пушкиных, или о доме вообще.

В своих письмах Ланской, очевидно, предупреждал жену, что не может предоставить ей необходимого, по его мнению, комфорта. Вот что писала по этому поводу Наталья Николаевна:

«Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты знаешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если могу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобою и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, в том, что если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни мне везде хорошо. Скука для меня не существует».

И невольно мы переносимся в прошлое, во времена Пушкина. С ее сильно развитым чувством ответственности за семью, склонностью к тихой, спокойной жизни можно себе представить, что Наталья Николаевна, если бы это было нужно, поехала бы с Пушкиным и в Михайловское, и в любое «изгнание» и разделила бы с ним все тяготы жизни…

Наталья Николаевна посылает Ланскому письма-дневники.

«Ты прав, – пишет она, – говоря, что я очень много болтаю в письмах и что марать бумагу одна из моих непризнанных страстей».

Она шутит, конечно, но, очевидно, у нее была потребность делиться мыслями и чувствами, но только с близкими людьми. Надо полагать, такими же были и ее письма к Пушкину, которые, к глубокому сожалению, до сих пор еще не обнаружены. Вспомним, что, посылая подробнейшие письма Фризенгофам, она признает, что излагает им только факты и умалчивает о чувствах…

Наталья Николаевна любила Ланского, но это уже была другая любовь, чем ее любовь к Пушкину, – прежде всего основанная на благодарности к человеку, хорошо относившемуся к ее детям от первого брака и давшему ей душевный покой, в котором она так нуждалась.

«Благодарю тебя за заботы и любовь, – пишет она. – Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять».

Ланской любил Наталью Николаевну глубоко и преданно. Но Наталья Николаевна говорит:

«Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет».

Уезжая надолго, Ланской все же ревновал жену к мужчинам, которые за нею ухаживали. Так, в одном из писем мы встречаем упоминание о каком-то ее поклоннике-французе, и здесь для нас очень важны суждения Натальи Николаевны:

«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, все только суета, кроме любви к богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты – мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут» (10 сентября 1849 г.).

Это письмо заставляет нас вспомнить о другом французе, перенестись мысленно на 13 лет назад. Думала ли об этом Наталья Николаевна, когда писала Ланскому? Вероятно, да. Жизненный опыт помог ей правильно оценить пустые слова и не поколебать ее отношения к мужу. А тогда? Верила ли она столь бурно выражаемой страсти Дантеса? Вначале, по молодости лет, очевидно, да. Она вызывала в ней волнение, смущение. Но то волнение, которое Наталья Николаевна, быть может, и испытывала в первое время при виде этой «великой и возвышенной страсти», как иронически писал Пушкин о чувствах Дантеса – иронически потому, что ничего великого и возвышенного в этих чувствах не было, – это волнение «угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном» (это тоже слова Пушкина), когда она воочию убедилась в том, каким подлым и низким человеком был Дантес в действительности. Как потом оказалось, у него не было к ней никакой любви, потому что любящий человек не мог бы, вступив в брак с сестрой, продолжать преследовать Наталью Николаевну, как это сделал Дантес. Для Натальи Николаевны это был урок на всю жизнь. Конечно, и тогда она понимала, что страсть кавалергарда никогда не может заменить ей любовь Пушкина, действительно великую и возвышенную, любовь отца ее четверых детей… Вот почему она пишет Ланскому, что все суета сует, кроме любви к мужу, которой она дорожит и ставит так высоко, что приравнивает к любви к Богу…

Пережитая трагедия никогда не могла забыться. Иногда Наталья Николаевна об этом говорит прямо, иногда это можно прочесть между строк. «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вместе с тобой». Какие ошибки? Ей, конечно, были известны упреки в легкомыслии, якобы погубившем Пушкина, которыми ее осыпали ненавидевшие поэта определенные круги великосветского общества, стремившиеся свою вину в его гибели переложить на жену. Но она не пишет, что совершила эти ошибки, а говорит: «могла». Несомненно, до нее доходили разговоры о ее виновности, и ей казалось, что, может быть, и в самом деле когда-то она поступила неправильно. Каждому человеку, потерявшему кого-либо из близких, приходит мысль о том, что он не все сделал, что должен был бы сделать, сказал что-то, чего не следовало говорить, и т. д. И это чувство становится неизмеримо сильнее, если жизнь близкого человека обрывается так трагично.

Наталью Николаевну всегда упрекали в том, что она якобы не любила Пушкина или любила недостаточно, и не была с ним счастлива. Но так переживать смерть мужа, как переживала она, может только любящая женщина. Д. Ф. Фикельмон, дочь приятельницы Пушкина Е. М. Хитрово, писала в те дни в своем дневнике: «Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло мрачное и глубокое отчаяние». Наталья Николаевна была с Пушкиным счастлива. Об этом говорят и ее слова: «счастье снова[173] вернулось ко мне». Значит, было счастье в ее первой любви, любви к Пушкину, и чувство, очевидно, было другое, а не то спокойное, «сохраняющее оттенок любви», которое супруги Ланские питают друг к другу.

Ланской гордился и восхищался красотой своей жены и, по словам Натальи Николаевны, «окружал себя ее портретами». Но интересно отношение самой Натальи Николаевны к ее внешности.

Наталья Николаевна Пушкина-Ланская. Художник И. К. Макаров. 1849 г.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,

Чистейшей прелести чистейший образец.

(А. С. Пушкин «Мадона», 1830 г.)

«Упрекая меня в притворном смирении, ты мне делаешь комплименты, которые я вынуждена принять и тебя за них благодарить, рискуя вызвать упрек в тщеславии. Что бы ты ни говорил, этот недостаток мне всегда был чужд. Свидетель – моя горничная, которая всегда, когда я уезжала на бал, видела, как мало я довольна собою. И здесь ты захочешь увидеть чрезмерное самолюбие, и ты опять ошибешься. Какая женщина равнодушна к успеху, который она может иметь, но клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создавал мне некую славу. Но довольно об этом, ты не захочешь мне поверить, и мне не удастся тебя убедить» (7 августа 1849 г.).

Наталья Николаевна считала, что красота «от бога» и никакой заслуги в этом нет. Тщеславие ей чуждо, говорит она, и действительно в ее письмах мы не раз встречаем удивление, когда она слышит восторженные отзывы о своей красоте. Об этом же писала и ее дочь, А. П. Арапова. Вспомним и слова Пушкина: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты[174], что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете». Не говорит ли это о том, что Пушкину приходилось убеждать ее, доказывать, что она обладает редкой, исключительной красотой? Один только раз, отправив Ланскому ко дню именин в подарок свой портрет, Наталья Николаевна пишет, что послала ему очень хорошенькую женщину и что «чуточку тщеславия» у нее здесь все же проскользнуло, в чем она «смиренно и признается»…

Но если бы Наталья Николаевна была только красивая женщина, она не привлекала бы так внимания всех мужчин, ее не мог бы страстно и безгранично любить такой тонкий знаток женской души, как Пушкин. Это была женщина исключительного обаяния, доброжелательная, приветливая, готовая все понять и всем помочь, и именно поэтому и дети, и взрослые так любили ее[175]. И выйдя вторично замуж, она по-прежнему хлопочет о делах Дмитрия Николаевича, теперь привлекая и влиятельные знакомства Ланского. Мы становимся свидетелями ее забот о бывшей гувернантке детей г-же Стробель, которую она навещает, когда та болеет, привозит ей врача. Она беспокоится о старике лакее, прослужившем у нее много лет, и когда он ушел на покой, снимает ему комнату поблизости, чтобы он не был оторван от семьи, к которой очень привязан. Желая сделать приятное своей гувернантке-англичанке, которую очень любила в детстве, Наталья Николаевна посылает ей за границу письмо.

«…Вернувшись в 9 часов, я села за английское письмо, которое должно быть послано с Каролиной[176] сегодня. Ко всеобщему и моему удивлению я прекрасно с ним справилась, не знаю право, как я вспомнила построение английских фраз, ведь уже прошло 17 лет, как я не упражнялась в языке. В общем все получилось неплохо, и моя гувернантка будет иметь право гордиться мною».

Однако свойственная ей доброта и некоторая слабохарактерность часто оборачиваются против нее. Так, например, она чрезмерно балует, как мы увидим далее, свою дочь Александру, доставлявшую ей много неприятных и даже тяжелых минут; в отсутствие Ланского не умеет держать в руках слуг, которые пьянствуют и устраивают драки (она сама же их защищает, умоляя мужа и вида не показывать, что он об этом знает). «Я была бы в отчаянии, если бы кто-нибудь мог считать себя несчастным из-за меня», – говорит она. Очевидно, не могла она повлиять и на сестру, в натянутых отношениях которой с Ланским виновата, несомненно, была Александра Николаевна. Несмотря на то что это в какой-то степени омрачало ее семейную жизнь, она в силу своей привязанности к сестре не смела даже и подумать о том, чтобы предложить ей оставить их дом.

В то же время она была, видимо, очень импульсивна: вспылит, а потом себя же казнит и просит извинения: «Я, как всегда, пишу под первым впечатлением, с тем чтобы позднее раскаяться». «Гнев это страсть, а всякая страсть исключает рассудок и логику», – говорит она. «Твердость – не есть основа моего характера», – признается Наталья Николаевна. Она очень самокритична, в ее письмах к Ланскому мы часто встречаем осуждение своих необдуманных поступков. И очень редко она осуждает других, наоборот, обычно старается найти хоть какие-нибудь оправдывающие моменты в неблаговидном поведении тех или иных лиц.

Как большинство женщин ее круга того времени, Наталья Николаевна была далека от политики, в чем откровенно признается мужу. И если она и пишет иногда о «политике», то, видно, это с чужих слов.

«Ты совершенно прав, что смеешься над тем, как я говорю о политике, ты знаешь, что этот предмет мне совершенно чужд. Я добросовестно стараюсь запомнить то, что слышу, но половина от меня ускользает, я определенно не в ладах с фамилиями, поэтому когда решаюсь говорить об этом, то это должно выглядеть смешно. Я более привыкла к семейной жизни, это простое, безыскусственное дело мне ближе, и я надеюсь, что исполняю его с большим успехом».

Невольно опять мы возвращаемся к Пушкину. Д. Д. Благой писал в предисловии к книге «Вокруг Пушкина»: «Его печальный закат был озарен улыбкой любви – большого личного счастья, к которому он так давно и так настойчиво стремился… Вносила это большое счастье в личную жизнь поэта именно его жена». Цитируя далее строфу из «Путешествия Онегина» (вариант первоначальной восьмой главы):

Мой идеал теперь – хозяйка.

Мои желания – покой.

Да щей горшок, да сам большой,—

Д. Д. Благой приводит черновые варианты первой строки: «Простая добрая жена», «Простая тихая жена», и говорит, что именно эти-то простота и тихость делали Натали непохожей на всех остальных и столь пленяли Пушкина.

Наталья Николаевна в своих письмах почти не упоминает о Пушкине. Не будем упрекать ее в этом. Ланской, по-видимому, ревновал ее к первому мужу, и, как женщина в высшей степени деликатная, она щадит его чувства и даже старается убедить его, что ничто прошлое не может повлиять на ее отношение к нему. Но Наталья Николаевна не скрывала от Ланского, что память о Пушкине ей дорога, и он, в свою очередь, лояльно относился к ее постам по пятницам (день смерти Пушкина) и к уединению и молитвам в горестные траурные дни. Страстная, необыкновенная любовь Натальи Николаевны к детям Пушкина, каждый из которых был чем-то похож на отца, также говорит нам о многом…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.