Иван Жилин ОНА ПОБЕДИЛА СМЕРТЬ

Иван Жилин

ОНА ПОБЕДИЛА СМЕРТЬ

Надежда Туганова с подругами ждала отхода поезда. В вагон электрички вошел человек в модном светло-коричневом пальто.

— Ишь как уставился, — шепнула Лена. — Это на тебя.

— С чего ты взяла? — смутилась Туганова.

На следующий день незнакомец снова появился в вагоне и опять стал поглядывать на подруг. Лена рассмеялась:

— Ишь зенки пялит. Наверное, влюбился в Надюшку. Ей-богу, влюбился.

А спустя некоторое время в обед прибежала Лена и говорит:

— Надя, тебе, наверное, квартиру дадут… Был у меня инструктор райисполкома. Представляешь, это тот самый, что ездил с нами в электричке! Интересовался, как ты живешь, как одеваешься, какая семья, когда домой возвращаешься. Хочет поговорить с тобой.

Туганова насторожилась: «Зачем ему знать, как я одета и когда приезжаю домой? Что-то здесь не то». Всю дорогу в электричке она сидела как на иголках, то и дело поглядывала на дверь. Ждала странного незнакомца, но он не появился. Доехав до станции Тосно, Надя успокоилась, как всегда, торопливо распрощалась с подругами и по затемненной вечерней улице побежала домой. У самого дома ее вдруг окликнули. Подошел человек. Это был он, «тот самый». Тихо спросил:

— Вы узнаете меня?

Надежда Туганова.

Похолодев от страха, Туганова с трудом произнесла:

— Нет… А вам кого?

— Надю Туганову, — все также приглушенно ответил незнакомец.

— Ошиблись… Я — Люба, ее сестра, — сама не зная почему, схитрила Туганова. — А Надежда осталась в Ленинграде, будет дома только через три дня. Заходите.

— Она тоже носит красный плащ?

— Да, мы вместе покупали. — Надя ощущала дыхание незнакомого человека. Подавшись вперед, он старался рассмотреть в темноте лицо женщины. Чувствуя, что вся дрожит и силы ее покидают, Туганова заторопилась: — Ну, мне пора. До свидания.

Стараясь сдержать шаг, Надя направилась к своему подъезду. Войдя в парадную, бросилась бежать, и сама не помнит, как влетела в комнату. Сердце бешено колотилось. Ноги подкосились, и она рухнула на диван. Так, не раздеваясь, Надежда пролежала несколько минут. Медленно возвращались силы, и так же медленно приходило ощущение того, что она дома и что ей уже ничто не грозит.

В квартире было тихо. Сбросив туфли, Надя подобрала под себя ноги, прислонилась к стене. Откуда-то из темноты тотчас выплыло лицо незнакомца: «Кто? — спрашивала себя Туганова. — Где я могла видеть его?» И вдруг Надежда вздрогнула. «Шрам. На лице шрам. Конечно, это же — он». Возникнув из той же темноты, словно кадры киноленты, сначала медленно, а потом все быстрее замелькали события страшной осени сорок первого года…

* * *

Наде едва исполнилось в то лето четырнадцать. Горько плакала она, провожая на фронт старших братьев. А потом мимо дома Тугановых, опустив головы, шли молчаливые бойцы. Они отступали. Это было непонятно и жутко.

Однажды утром Надя услышала отчаянный лай собак. Бросилась к окну. На улице увидела чужих солдат… С их появлением исчезло все, что делало жизнь радостной и счастливой. Исчезла и улыбка у отца, которую так любила Надя. А вскоре он стал уходить по вечерам, возвращался лишь на рассвете. Мать не спала в такие ночи, сидела у окна и плакала.

Как-то поздно вечером отец привел с собой в дом Серегу Гущева. Серега появился в поселке незадолго перед приходом гитлеровцев и поселился в бане Тугановых в конце огорода. Ходил он по улицам в старых больших галошах, в изодранной фуфайке, перехваченной грубой веревкой, и пел. Что он пел, разобрать было трудно. Говорил быстро, заикаясь, нес несусветную чепуху. Взрослые считали Гущева душевнобольным, жалели, давали еду, ребятишки же дразнили его, называли цыганом-дурачком.

В тот вечер Надя не спала. Отец с Гущевым ужинали. И вдруг девочка услышала, как в комнате, не торопясь, приглушенным, но совершенно нормальным голосом заговорил он, Серега-дурачок.

— Вам, товарищ Туганов, нужно уходить в лес. Рисковать сейчас, не выполнив задания, не имеем права. С нас спрос иной. Затем и оставлены здесь.

— Ясно, — также глухо ответил отец. — Когда уходить?

— Завтра ночью.

Проводив Гущева, отец вернулся в дом.

— Так-то, мать, — ласково произнес он. — Береги ребятишек. Ну, а мое дело, сама понимаешь…

Надя слышала, как мать тихо-тихо шепотом ответила ему:

— Понимаю, Ваня.

Отец не успел уйти. Рано утром, когда все еще спали, в дом ворвались гитлеровцы: пятеро солдат, командир отряда карателей фон Брем и предатель Терехов.

Ивана Туганова, разутого, в нижней рубашке и кальсонах, вытолкали во двор, по снегу подвели к бане и расстреляли. Он упал без единого слова, крика, стона. На крыльце, прижавшись к матери и Наде, стояли Люба, Вера и Яша. Онемевшие от страха, глазами, полными слез, смотрели они на убийц. Фон Брем остановился и плеткой ткнул в сторону Нади:

— Взять! Тэриков, взять!

Рванулась вперед Мария Сидоровна, закричала:

— Не дам! Помилуйте! Она же ребенок!

Терехов, грубо оттолкнув мать, выволок Надю на улицу.

Туганову отправили в лагерь. До самой весны она работала на заготовке леса, колола камень для строительства дорог, грузила снаряды в вагоны. Кормили в лагере арестованных баландой, стать загоняли в бывший скотный двор.

По ночам в сарай врывались пьяные охранники. Они освещали лица спящих карманными фонариками и тех, кто был здоровей и красивей, уводили. Возвращались девушки покрытые синяками, с застывшими взглядами обезумевших глаз. Иные совсем не возвращались.

Однажды вечером забрали и Надю Туганову. Солдат в очках притащил ее за руку к бане и втолкнул туда. Сквозь белые клубы пара Надя увидела парившегося офицера.

— Мыть, девка, мыть! — хохоча, кричал он.

Надя вырвалась и в ужасе выбежала из бани. Уже около барака ее догнал солдат и долго бил, пиная сапогами.

Офицер не забыл дерзости русской девчонки. Утром, когда все выходили на работу, Туганову окликнул конвоир. За непослушание ее отправили в лагерь штрафников, в село Молосковицы. Тут были люди, согнанные из разных мест — из Пушкина, Гатчины, Урицка, — едва живые старики, женщины, чьи глаза казались стеклянными. Они держали на руках полумертвых детей, покрытых чесоточными язвами.

Зима выдалась ранняя.

Каждое утро из барака, где жила теперь Надя, выносили мертвых. Морозы стояли сильные. Опухшие от голода люди коченели на ледяном полу.

В лагере Надя встретилась с Людой Бровченко, с которой когда-то училась в одной школе. Подружки решили бежать. Ждали подходящего случая, попеременно наблюдая в щелку за часовым. Укутанный в тулуп солдат ходил вдоль забора, изредка бросая взгляд на ворота барака. Он был уверен: никуда полумертвые узники уйти не смогут. Часовой все чаще и чаще посматривал на стоящий в стороне дом, из трубы которого валил густой черный дым. Вот он решительно повернулся и зашагал туда, где можно наконец спрятаться от пробирающего до костей мороза. Тогда-то Надя с Людой выскользнули из барака.

Всю ночь, утопая в снегу, напрямик через лес бежала Надя домой. Едва хватило сил подняться на крыльцо. Мария Сидоровна открыла дверь, подхватила упавшую ей на руки дочь, внесла в комнату, разула и ахнула:

— Ироды проклятые! Что они сделали с тобой, доченька…

Надя металась в забытьи, бредила, кричала, звала маму. Мать была рядом. Обливались слезами сестры, а маленький Яшка вообще не отходил от постели. Он все понимал и ни о чем не спрашивал, а когда молчал, очень походил на отца, Ивана Туганова. У него были отцовские ласковые глаза и мягкая улыбка. Порой взгляд его становился жестким, мальчик втягивал голову в плечи и шептал сестре:

— Вырасту скоро, я им покажу. За папу и за тебя.

Надя улыбалась брату. В эти минуты ей было совсем хорошо. Она чувствовала себя бодрой, вставала с постели, кое-что делала по дому, но, подойдя к окну, затихала. По улицам маршировали фашисты, расхаживали полицейские. Завидев их, жители поспешно скрывались в домах, а Надя чувствовала, как задыхается, будто горло стягивала петля.

К весне Надя совсем окрепла. По просьбе Гущева (он по-прежнему жил в поселке) она стала навещать Марину — школьную подругу, которая работала на железнодорожной станции. Узнав у нее, когда и куда идут поезда, какие везут грузы, девушка в тот же день сообщала об этом Гущеву. А спустя день-другой люди шепотом говорили друг другу: «Слышали, поезд-то со снарядами потерпел крушение».

Однажды, возвращаясь со станции, Туганова около своего дома наткнулась на Терехова. Надя хотела вбежать во двор, но он остановил ее:

— Завтра придешь в комендатуру. Смотри не вздумай улизнуть.

Не заходя домой, Надя побежала к Гущеву, стала просить:

— Отправьте меня в лес. Я же знаю, кто вы.

Лицо Гущева стало серьезным. Он заговорил тихо и властно, как тогда с отцом:

— Слушай меня. Сегодня ночью уйдем в лес. Мне тоже пора. Кажется, они догадываются и уже начали следить. Так что будь готова.

К утру Гущев вместе с Надей добрались до лагеря партизанского отряда. Надю полюбили в отряде, оберегали от рискованных и опасных дел. Она ухаживала за ранеными, меняла им повязки, стирала белье, бинты.

И опять порозовели девичьи щеки, вновь зазвенел ее мелодичный голос.

Однажды утром по пути к партизанскому лазарету Надя услышала, как командир отряда говорил Гущеву:

— Поезд особого назначения. Пройдет около часа дня. Время неудачное. И все же его нужно подорвать. Бери кого хочешь и действуй.

Надя замедлила шаг и вдруг, решившись, неожиданно выросла перед командиром.

— И я пойду, — не сказала — выпалила. — Хватит меня беречь. Не возьмете — пойду сама!

— Как это сама? — разглядывая в упор невесть откуда взявшуюся девушку, переспросил командир. — Ишь какая прыткая!

Надя умоляюще посмотрела на Гущева:

— Не доверяете… Думаете, не справлюсь, струшу. Возьмите. Ведь вы папин друг.

Произнесла она эти слова с такой болью, с такой обидой, что Гущев махнул рукой и сдался:

— Пусть идет!

…Моросил мелкий осенний дождь. Группа Гущева вот уже пятый час лежала в мокрой траве, а поезда особого назначения все не было. Гущев в душе было засомневался, но тут издалека донесся хриповатый гудок паровоза. Затем отчетливо послышался стук колес. Снова, теперь уже совсем рядом, прохрипел гудок. Надя видела, как Гущев присел на корточки, прижимая к груди подрывную машинку. Резким движением он крутнул ручку, и в тот же миг раздался взрыв. Загрохотали летящие под откос вагоны.

Четверо партизан, пригибаясь, побежали через редкий кустарник. Около леса остановились, прислушались. Погони не было. И вдруг впереди раздались автоматные опереди. Надо же было так случиться. Группа нарвалась на карателей, возвращавшихся из леса. Двое бойцов упали замертво.

— Беги! — приказал Гущев. — Домой — в город. Ночью передашь командиру…

Надя бежала, вздрагивая от резких автоматных очередей. Девушке казалось, что стреляют ей в спину. Но вот выстрелы смолкли. Надя остановилась: «Убили?.. Неужели убили?» Она хотела уже повернуть обратно, но вспомнила слова Гущева: «Передашь командиру…» — и побежала дальше. Крайний дом города — дом Тугановых. «Побуду до ночи, а там в лес», — рассуждала про себя Надя и не заметила, как свернула за угол своего дома. Навстречу в немецкой унтер-офицерской форме шел Терехов. На его холеном лице змеилась улыбка.

— Ага, пришла красотка. Где шлялась?

— У тетки была, в деревне, — стараясь быть беззаботной, ответила Надя. — Я приду в комендатуру сегодня. Вот только кое-что передам маме.

— Нет уж, пойдешь со мной. Марш, сука, а то пристрелю!

Туганову привели в здание бывшего райисполкома. Здесь размещался штаб карателей. В подвале они пытали свои жертвы. Жители города обходили этот страшный теперь дом, откуда и днем и ночью доносились стоны и крики.

За столом сидел фон Брем. С того дня, как Надя видела его, он похудел. Тонкая, в складках шея высоко и свободно болталась в вороте мундира. На столе лежали плетка и пистолет. Вошла переводчица Бахова. Надя видела ее раньше, но никак не ожидала встретить здесь. Следом Терехов ввел… Гущева.

У Нади сжалось сердце.

— Господин майор, — перевела Бахова отрывистую речь фон Брема, — будет задавать вопросы и требует отвечать, ничего не скрывая. Этим вы облегчите свою участь. Вы знаете Гущева? — обратилась она к Тугановой.

— Серегу-цыгана? — улыбнулась Надя. — Кто его не знает. Он живет в нашей бане.

— Вы были с ним, когда он подрывал поезд?

Надя недоуменно пожала плечами:

— Что вы? Я у тетки была.

Фон Брем встал. Постукивая по ладони плеткой, он медленно прошелся по комнате, даже не взглянув на арестованных. Поравнявшись с Надей, он резко повернулся и, ударив девушку плеткой по лицу, завопил:

— Ты есть бандит! Тебя надо стрелять! Ты был с ним. — Он указал плеткой на Гущева. — Карцер!

Терехов подбежал к Наде и потащил ее по лестнице в подвал, втолкнул в сколоченный в человеческий, рост ящик и злорадно крикнул:

— Заговоришь, стерва!

Через минуту откуда-то сверху хлынула вода. До утра простояла Туганова под холодным душем. Когда ящик открыли, девушка была без чувств.

Очнулась Надя в подвале. Открыв глаза, увидела склонившуюся над ней Лидию Ивановну Горохову, мужа которой встречала в партизанском отряде.

Лидия Ивановна обтерла ей лицо, накрыла своей шалью. До конца дня Туганову не трогали. Не вызывали ее и в последующие дни. «Наверное, отступились», — подумала Надя. Но она ошиблась.

В ночь на 23 января 1944 года всех, кто был в подвале, раздетыми, со связанными руками, повели в дом напротив. Узники знали: из этого здания увозят на расстрел.

Надю охватил страх — бил озноб, не хотела плакать, но слезы так и текли.

— Крепись, Надюшка, — услышала она знакомый голос. Прислонившись к стене, стоял Гущев. Его невозможно было узнать, так он был истерзан пытками.

В помещение ввалились пьяные гитлеровцы и Терехов. Арестованных вытолкали прикладами на улицу, посадили в машину и повезли в Терпицкий лес. Рядом с Надей сел Терехов, прошипел:

— Сам расстреляю.

Первой взяли из машины Лидию Ивановну. Раздался выстрел. Затем Терехов вытолкал Надю… Остановились у неглубокого окопа. На дне его лежала Лидия Ивановна, уткнувшись лицом в снег. Дулом пистолета палач откинул тугую косу. Надя хотела крикнуть: «Прощайте, Сережа!» — но не успела…

Оказывается, и палач может ошибиться. Упругая, толстая коса отодвинула дуло пистолета, и пуля, не задев жизненных центров, вышла через правую щеку. Вскоре Надя очнулась. В голове звенело, ее было не оторвать от земли. Наверху рядом звучали выстрелы. Кто-то кричал: «Бей, фашистская сволочь!» Потом все стихло. И вдруг она почувствовала, что ее тащат за ноги, подумала: «Сейчас добьют». Гитлеровец снял с Нади сапоги и отошел. Надя снова потеряла сознание, а когда пришла в себя, гитлеровцев уже не было.

Туганова хотела подняться, но руки… Руки были связаны за спиной, а ремень никак не удавалось развязать. Наконец удалось. Она поползла вдоль окопа, отыскала Сергея Гущева, стала тормошить и звать его, но он был мертвым. Вдруг рядом загудела машина. Надя уткнулась лицом в снег, замерла. Снова выстрелы. Потом — чей-то голос:

— Утром окоп зарыть!

Надя слышала, как постепенно стих гул мотора. Она перевернулась и долго лежала на спине, не шевелясь, всматривалась в темное, бесконечное морозное небо, на котором проступали дрожащие от холода звезды. А в ушах все еще звучало: «Утром окоп зарыть». Эти слова заставили наконец подняться. Собрав в окопе разное тряпье, Надя замотала им ноги, сняла с Гущева пиджак, который оказался ей по колено, укутала лицо и голову старой шалью Лидии Ивановны и с трудом выползла из ямы.

Было утро, когда Туганова добралась до большака. В глазах стояли черные круги, при каждом неосторожном шаге в голове вспыхивали огненные искры. Надя останавливалась, пережидала, когда все пройдет. Впереди замелькали черные точки. Надя, пошатываясь, побрела им навстречу. Когда они приблизились, увидела: гитлеровцы. Схватившись за животы и приседая, солдаты громко захохотали, указывая на нее пальцами. Поравнявшись, один из них толкнул девушку в плечо и крикнул:

— Дряхлый русский бабка!

Надя упала в снег, попыталась подняться и не могла. Невероятным усилием она все же заставила себя встать и пойти.

Чудом дотащилась до родного дома.

Несколько дней Туганова пролежала в горячке. Мать прятала ее в сарае, затем в доме Баховой. Переводчица была вне подозрения, а Мария Сидоровна знала от мужа, что Антонина Карповна свой человек и связана с партизанами.

Очнулась Надя от слов:

— Значит, поживем еще!

Она лежала на столе. Около нее стояли пожилой человек в белом халате и сияющий Яшка между двумя военными с красными звездами на шапках.

Четыре месяца пролежала Туганова в одном из госпиталей Ленинграда. Врачи сделали все, чтобы вернуть ей жизнь. А потом Надю поздравлял Михаил Иванович Калинин с заслуженной наградой.

* * *

Надежду Ивановну Туганову пригласили к следователю. На скамье сидел человек со шрамом чуть выше левой брови.

— Поднимите голову, — приказал ему следователь.

Человек поднял голову и, вздрогнув всем телом, как от удара, поспешно опустил глаза.

— Туганова, вы знаете этого гражданина? — спросил майор госбезопасности.

— Да, знаю, — твердо ответила Надежда Ивановна. — Это гитлеровский унтер-офицер Николай Терехов. Он расстреливал меня и моих товарищей…