Лилия Севастьянова О ЧЕМ ШЕПЧУТ ВОЛНЫ
Лилия Севастьянова
О ЧЕМ ШЕПЧУТ ВОЛНЫ
Голубой озерный край. Это так в песне о Себеже поется. Сотни озер испещрили леса и поля Себежского района Псковщины. Есть озера малые — голубые оконца в сосновом бору. Есть большие, со многими островами и речками-невеличками, бегущими к реке Великой. Сам Себеж с трех сторон озерами окружен. В непогоду плещутся волны чуть ли не в окна себежан.
Себежские озера что море. Сашка любил ложиться на теплую гальку лицом к воде, подставив пятки солнцу, и подолгу всматриваться в даль. Вокруг все было синим-синим, лишь где-то далеко легким карандашным штрихом обозначалась черта берега, а дальше опять синева.
Сашка очень любил море и, как бывалый моряк, рассказывал приятелям с Фурмановки (так называлась улица, где жили Боровковы) разные морские истории.
— Ох уж этот Боровков-младший, — жаловалась одна соседка другой. — То в индейца вырядится, то намедни всех мальчишек вплавь за собой на другой берег потянул. Старший, тот не таков. Все за книжками сидит.
— Тоже хорош, — махнула рукой другая, — позавчера с братьями Ермаковыми свояка моего в погранотряд свел. Они, значит, комсомольцы и потому пограничникам помогают. Это моего-то свояка за диверсанта приняли! Ах окаянные!
В сорок первом Александру Боровкову шел пятнадцатый год, Петру исполнилось семнадцать. Были они разные, но в одном одинаковые — смелости не занимать. И дружили, крепко, по-мужски дружили.
В Себеж фашисты ворвались в конце второй недели войны. Семья Боровковых, как и многие другие себежане, эвакуироваться не успела. Братья по-разному восприняли оккупацию. Горячий Сашка бегал с приятелями на поля отгремевших боев, собирал гранаты и однажды вечером в одиночку обстрелял из винтовки… фашистский эшелон. Петр по-прежнему был молчалив, много читал, из дому отлучался изредка и то или ночью, или задолго до комендантского часа.
Петр Боровков.
«Уж не трусит ли мой старшой?» — мелькало иногда в голове Александра. Но вот как-то полез он на сеновал, куда второпях, чтобы не видела мать, сунул совсем новенький немецкий карабин. Точно помнил, куда клал, а сейчас перерыл все — ружье исчезло.
Искал, искал и вдруг между стропилами увидел, но не один, а два карабина.
«Петька! Значит, и он тоже. Вот здорово! То-то он часто к Лапшову бегает».
Дома Сашке была от брата взбучка.
— Хочешь, чтобы из-за тебя и мать и сестренку расстреляли? — сердито выговаривал ему Петр. — Берешься прятать оружие — так прячь с умом. Это тебе не в индейцев играть. В ямы нужно прятать да от дома подальше. И знай — теперь это тебе и твоим «индейцам» задание от комсомола и партии нашей. Ясно?
Сашка бросился обнимать брата.
За городом невдалеке начинался лес. Здесь проходила недавно линия фронта. Уродливо торчали исковерканные пни, вывороченные ели, зияли траншеи. Сюда-то и наведались в один из осенних дней Александр со своей ватагой. Искали увлеченно. То и дело спрашивал кто-нибудь из ребят:
— А это подойдет?
Внимательно осмотрев оружие, остальные давали заключение:
— Замок цел, приклад починить можно.
— Смотрите, что Сашка нашел! — воскликнул Коля Иванов.
— Ух ты, пулемет! Совсем еще хороший. Вот бы попробовать стрельнуть, — сказал Федя Петров.
— Тише ты.
Ребята приносили оружие, тщательно очищали от грязи и, укрыв ветками, закапывали в ямы, замечая место.
— Мальцы, здесь кто-то есть, — насторожился Борис Кузьмин.
Мальчишки притаились. Вскоре совсем неподалеку послышались приглушенные голоса.
— Да это же наши девчонки, — удивился Боровков, — Клавка и Валька Васильевы.
Ребята выбежали из-за кустов:
— Вы что тут делаете?
— Чего в лес приперлись? Здесь и подорваться на минах можно.
— А мы грибы собираем, — насмешливо ответила Клава. — Как и вы, наверное.
— Нашла грибников, — начал было Иванов.
— Молчи, — прервал его Борис. — Грибы — дело стоящее.
Девчонки и ребята направились в разные стороны. Если бы кто заглянул в корзины грибников, то на дне их обнаружил бы… гранаты. Школьницы искали «грибы» по заданию своей учительницы Валентины Афанасьевны Сергеевой.
Сергеева была членом подпольной группы Степана Николаевича Лапшова. С ним были связаны и Петр Боровков и Борис Кузьмин. Позже членами группы стали Александр Боровков, Николай Иванов, Федор Петров.
От домика Лапшова, работавшего на маслосырзаводе гитлеровцев, через командира-пограничника Пантелеймона Петровича Конопаткина, оставшегося в районе, протянулись нити к партизанам. С конца сорок второго года подпольщики выполняли в основном задания командования 5-й Калининской партизанской бригады. Только в ее отряды были сразу переданы пулемет, два десятка новеньких немецких винтовок, три ящика патронов, больше двухсот гранат.
Железнодорожная станция Себеж, расположенная на магистрали Рига — Москва, имела особое значение. Дело в том, что именно здесь обрывалась широкая колея стального пути и далее на запад шла узкая. В Себеже на рампе перегружались все эшелоны, следовавшие к Москве и через Новосокольники к Ленинграду. Поэтому к станции было приковано внимание разведки советских войск. Связанный с нею Лапшов поручил юным подпольщикам установить постоянное наблюдение за станцией. И ребята, которые раньше под любыми предлогами отказывались работать на гитлеровцев, вдруг загорелись «потрудиться на благо Великой Германии», как заявил при поступлении на работу Борис Кузьмин.
Борис стал слесарем, Саша — его помощником. И хотя первый заказ — оконная рама оказалась кривой и косой и никаким образом не вставлялась в оконный проем, зато из окна слесарной будки были отлично видны все проходящие эшелоны. Позднее младший Боровков работал на линии связистом.
Через каждые два-три дня собирались у кого-нибудь из ребят, чаще у Бориса, расставляли домино и извлекали обрывки газет, спичечные коробки, клочки бумаг, испещренные данными своей разведки. Петр Защеринский записывал. Этот удивительно энергичный и смелый парень, уже воевавший в армии и бежавший из плена, вскоре стал незаменимым помощником Лапшова на станции.
— Прошло четыре эшелона с живой силой, — читал Саша запись на пачке из-под папирос. — Двенадцать платформ с танками.
Затем Петр Боровков называл номера и марки автомашин, проходивших по шоссейной дороге, за которой вел наблюдение. В записях Защеринского появлялись треугольники, полосы, изображения оленей и другие знаки, обозначавшие род войск, шифры воинских поездов, автоколонн врага.
Помимо основной работы на станции гитлеровцы заставляли ребят выполнять всевозможные тяжелые вспомогательные работы. Изнурительный труд был не под силу пятнадцати-шестнадцатилетним подросткам. Однажды Николай Иванов не выдержал — опустился на шпалу. Тотчас возле него выросла приземистая фигура надсмотрщика. Фашистский холуй взмахнул плетью.
— Не смей, гад! — крикнул младший Боровков и схватил рыжую волосатую руку, сжимавшую плеть.
После работы Александра трое дюжих гитлеровцев били плетками.
Александр Боровков.
Еле пришел в себя дома. Мать, тихо плача, прикладывала к окровавленной спине свинцовые примочки. У изголовья сидел Петр. Марийка испуганно жалась к старшему брату. Открыв глаза, Сашка заплакал громко, по-детски.
— Я не могу больше, не могу. Они били меня, Петя, понимаешь, били, как крепостного, как римского раба. Били при всех, при девчонках.
Петр незаметно вытер набежавшие слезы и, стараясь говорить повнушительнее, сказал:
— Остапа Бульбу тоже били, пытали, а он молчал.
— Я тоже молчал, когда били. — Сашка рванулся, из рубцов засочились алые струйки и побежали по худому загорелому телу. — И пытать будут — не пикну. Но я не могу больше покоряться. Партизаны воюют, а мы, мы сидим и чего-то ждем.
Петр положил на горячую голову брата руку:
— Успокойся, Сашок. Недолго осталось ждать. Скоро наши придут, вот увидишь, скоро. А бороться мы тоже боремся, только оружие наше другое.
В начале 1943 года работавшую на станции молодежь стали серьезно подозревать в связях с партизанами. Некоторые из ребят попали в списки для отправки в Германию. Тогда из бригады пришло долгожданное разрешение — уйти в лес. Чтобы не пострадали родные, решено было инсценировать насильную мобилизацию в партизаны.
В пригородной деревушке Шнуры вечером 17 января девчата устроили вечеринку. Хрипловатая гармоника наяривала фокстрот. Он сменялся лихим краковяком. Но ребята танцевали мало. Зато то и дело выходили покурить на двор.
— Не видать? — раздавался шепот вновь выбегающих курцов.
— Видать! Козу из овина, — язвили те, кому уже надоело ждать.
Время было поздним, гармонист устал играть. Засобирались домой девчата.
Вдруг в дверях показались люди в белых халатах. В руках автоматы.
— Это что у вас тут за веселье? А ну, танцоры, р-разойдись по сторонам! Парни налево, девчата направо! — скомандовал один из вошедших.
Кое-кто из девушек пытался сопротивляться:
— А ну уберите-ка свои пушки! Отпустите нас сейчас же!
Ребята оказались куда покорнее. Они беспрекословно выполнили команду и стали у стены. За их спинами пряталась и Тоня Фролова. Она с парнями уходила в партизаны.
Начался «обыск». Ребята один за другим послушно подставляли карманы и поднимали руки. Партизаны, нащупывая оружие, подмигивали: порядок. Последовала команда:
— Выходи строиться!
Счастливых «пленников» посадили в сани… Несмотря на глубокую ночь, ребят встретил командир бригады.
— Гляди, сам Марго, — ткнул брата локтем Александр.
Мальчишки даже дыхание затаили. Так вот он какой, партизанский командир — гроза фашистов.
— Ну, орлы, с прибытием, — сказал Марго, улыбнулся и сразу перестал казаться грозным. — Прибыли вовремя. Дел у нас боевых много. Отдыхайте, а завтра посмотрим, куда кого определить.
Лесная жизнь пришлась ребятам по душе, хотя и оказалась куда труднее, чем они ожидали. В феврале 1943 года гитлеровцы обрушили на партизан, действовавших на стыке трех республик — Белоруссии, Латвии и РСФСР, крупные карательные экспедиции. И дни и ночи проводили теперь партизаны в походах, в засадах.
Братья Боровковы отличились в первых же столкновениях с врагом, когда принимали боевое крещение. Петр метким броском гранаты уложил сразу четырех фашистов при засаде на шоссе между населенными пунктами Черная Грязь — Стеймаки. Александр смело действовал во время ночного налета партизан на железнодорожные казармы гитлеровцев на станции Себеж.
Петр в отряде стал минером, Александр — разведчиком. Несмотря на возраст, ребятам поручали ответственные задания. После одной успешной диверсии командир отряда Степанов подарил Петру за храбрость свой автомат.
Летом зона деятельности калининских партизан расширилась. Диверсионные группы уходили теперь на дороги, ведущие к Ленинграду, за старую государственную границу с Латвией, взрывали железнодорожные пути и шоссе на белорусской земле. На задания отправлялись небольшими группами, иногда в два-три человека. Так было и в ту ночь, когда разведка донесла, что в направлении к линии фронта идет воинский эшелон. Подорвать путь командир отряда послал двоих: Петра Боровкова и Антона Ермакова. Приказ был лаконичен и прост:
— Эшелон не должен попасть на фронт.
Оба молодых партизана часто бывали на диверсиях и славились как опытные подрывники, но в этот раз обстановка складывалась неудачно. К полотну железной дороги удалось приблизиться незамеченными, а вот выйти на него нельзя, — буквально на каждые двести метров патруль. Менять участок диверсии было уже поздно.
— Петро, надо что-то предпринимать, — сердито шепнул Ермаков Боровкову, — не век же нам лежать в кустах.
— Надо, Антон, надо, но, кажется, мы уже не сможем… — Боровков приподнялся: — Смотри, Антон, смотри!
На горизонте показалась черная змейка дыма. Раздался гудок.
«Не сможем», — жгучей болью застучало в голове. Дальше все замелькало с неимоверной быстротой: всплыло лицо командира в тот вечер, когда он дарил автомат со словами: «Верю, Петя, в твою доблесть», печальные глаза матери и ее тихий голос при прощании: «Идите, детки. Не жить нам под фашистом, не жить». А потом все вытеснило одно лицо, одни смеющиеся глаза. Валюша! Так и не успел сказать, что любит…
«Сможем!» Решение пришло мгновенно. В ту же секунду быстрые руки прикрепили к груди взрывчатку, схватили гранаты. Оглянулся. В руках Антона тоже гранаты. Крикнул:
— Не надо! Я сам!
Они появились перед грохочущим составом с фашистами и их танками одновременно. Двое русских парней с огненным сердцем Данко… Эшелон не прошел к фронту.
Тяжело переживал гибель брата Александр Боровков. Изменился весь. Исчезла улыбка с мальчишеского лица. А тут еще дурные вести из Себежа пришли. Гестапо арестовало всю семью Лапшовых и еще несколько человек, связанных с партизанами. В руки врага попала и Валя Васильева. Очевидец рассказывал: когда ее, истерзанную пытками, вели на расстрел, Валя пела.
Дня не проходило, чтобы Александр не уходил на задание. Вернется усталый, чуть вздремнет в землянке или у костра и уже вновь стоит перед командиром, напутствующим новую группу на диверсию, просит:
— Разрешите и мне.
Ясным сентябрьским утром группа Защеринского возвращалась в лагерь. Настроение у всех было отличное, — удалось подорвать в нескольких местах дорогу. В деревне Алатовичи командир разрешил небольшой отдых. Только расположились в крайней избе, как дверь распахнулась и вбежала дочь хозяйки. Крикнула:
— Мальцы, скорее уходите! Фашисты. Их страсть как много!
Схватив оружие, партизаны выскочили из избы, перемахнули через изгородь. От леса цепью шло около сотни карателей.
— Кустами к озеру! — скомандовал Защеринский.
Отстреливаясь, партизаны стали отходить. Боровков остался прикрывать товарищей. Из кустарника донесся голос:
— Уходи! Приказываю уходить!
Это кричал командир. А впереди, слева, справа неслось:
— Рус, сдавайся!
— Капут партизан!
— Хенде хох!
Отходить теперь можно было только прямо к воде.
В несколько прыжков Боровков достиг озера. Стрельба утихла. «Ага, хотят взять живым», — подумал Александр и, уже стоя в воде, вскинул винтовку. На берег выбежал гитлеровец с автоматом в руках. Хлопнул одиночный выстрел. Солдат упал.
— Это за Петра, — прошептал Александр и повернул дуло карабина влево, где показалась фигура с повязкой полицая на рукаве. Взял на мушку. Осечка… Еще раз-Осечка… Кончились патроны. А с берега машут автоматами: дескать, все, вылезай.
Александр отшвырнул карабин и бросился вплавь…
Гитлеровцы открыли с берега огонь по смельчаку. Пули шлепались в воду справа от него, слева, вздыбливали фонтанчики впереди. А он нырял, метался из стороны в сторону, — недаром был лучшим пловцом Фурмановки. Плыл и тогда, когда вода начала окрашиваться его кровью…
* * *
Мы стоим с Владимиром Ивановичем Марго на берегу озера, ставшего могилой юного героя. Догорает сентябрьский вечер. С запада на озеро ложатся порывы ветра. Голубая гладь покрывается рябью. Минута-другая, и уже табунятся небольшие волны.
Нетороплив их бег к берегу. Достигнув его, они шевелят прибрежный гравий, будто что-то шепчут ему. Мы молча вслушиваемся в этот немой разговор.