Юрий Кринов ФЛАГИ НАД ПОСЕЛКОМ

Юрий Кринов

ФЛАГИ НАД ПОСЕЛКОМ

Аня проснулась рано. В доме еще спали. Только мать на кухне чуть слышно передвигала чугунки на плите. Несколько минут Аня лежала с закрытыми глазами, потом тихо встала, стараясь не разбудить Вовку. Шестилетний сынишка спал рядом, разметавшись на кровати. Включила радио. В черной тарелке репродуктора затикали сигналы. Москва начала передачу короткой фразой: «От Советского Информбюро…»

В комнату неслышно вошла Александра Анисимовна:

— Проснулась, дочка? Что молчишь? Поезжай-ка с малым дитем. А мы уж здесь останемся. Может, и не допустят супостата в нашу местность. Вон сколько окоп-то нарыли.

— Мама, послушай…

— Ну, ну. Знаю. Упрямая. Вся в отца.

Аня быстро оделась. Достала из шкатулки партбилет, аккуратно завернутый в плотную бумагу. Взглянула на сына. По его лицу блуждала безмятежная улыбка.

— Мама, покормите Вовика. Я в Оредеж пойду, в райком партии.

— Ладно, иди. Неужто не покормлю?

Обычно просыпавшиеся в эти часы Торковичи казались теперь притихшими, чего-то ждущими. Аня быстро шла по безлюдным улицам, прислушиваясь к отдаленной канонаде. Фронт приближался. Бои шли на лужских рубежах.

Возле здания средней школы послышался звонкий голос:

— Здравствуйте, Анна Петровна!

— Галя! Ты не уехала? — Аня с удивлением посмотрела на худенькую, в голубом ситцевом платье ученицу шестого класса Галю Комлеву.

— Мама болеет. Куда же ехать? — Глаза девочки были не по-детски серьезны.

Весной Комлевой исполнилось четырнадцать лет. Как лучшую ученицу и активную пионерку ее приняли в комсомол. Аня вспомнила, какой торжествующей и радостной вышла Галя от секретаря райкома.

— Значит, осталась? — Аня еще раз, уже как-то по-иному посмотрела на девочку.

— Да, Анна Петровна. И Тася Яковлева из восьмого класса не уехала. Война ведь недолго будет. Как вы думаете?

— Наверное, недолго. Соберут наши силы и погонят фашистов.

Попрощавшись со своей любимицей, пионервожатая пошла дальше. По дороге она мысленно готовилась к разговору с секретарем райкома: «Так и скажу: „Иван Иванович, пионеры мои остаются. Какая же я старшая пионервожатая, если брошу их в трудные минуты?“»

Оредежский райком партии в те дни напоминал воинский штаб. В здание без конца входили люди. Подъезжали связные из дальних деревень.

Аня вошла в знакомый кабинет. Исаков сидел за столом и ожесточенно крутил ручку телефонного аппарата. Обычно спокойный, сдержанный, он теперь разговаривал резко и требовательно.

Иван Иванович Исаков.

Улучив минутку, Аня тихо сказала:

— Иван Иванович, лучше я попозже зайду.

— А ты думаешь, позже будет меньше дел? Слышишь гром за рекой?

— Вот поэтому и прошу оставить меня в районе, — одним духом выпалила Аня.

Исаков взглянул на ее раскрасневшееся лицо. Вспомнил заседание бюро райкома. Кто-то тогда сказал: «Не согласится Семенова уезжать в тыл. Не тот характер, чтобы от опасности уходить…» Все верно. Но надо думать и о сохранении людей. Аню слишком хорошо знают в районе. В любых делах первая заводила. Да и семья у Семеновых — одиннадцать душ, а взрослых только трое.

— Не можем! — отрезал Исаков. — Не проси. Есть решение бюро.

— Хорошо. — Голос Ани дрогнул. — До свидания!

Она вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

…После жарких боев на Лужском оборонительном рубеже наступила тишина. Фронт теперь был где-то под Ленинградом. И поселок Торковичи стал похож на старый, заброшенный дом. Ветер гонял обрывки бумаг. Под ногами валялись консервные банки, какие-то железки, тряпки.

Жители стали возвращаться из окрестных лесов. Плотно закрывали ставнями окна. Пряталась в подвалах и сараях. Боялись выстрелов, топота солдатских сапог.

Аня с того дня, как в поселке появились фашисты, не выходила из дома. Все новости приносила мать:

— Объявление повесили. После восьми нельзя быть на улицах — расстрел…

— Приказывают сдать радио, иначе — расстрел…

Расстрел… расстрел… расстрел. Армия фюрера насаждала «новый порядок».

Проходил день за днем. Аня осунулась, под глазами появились крути. Думала: что делать? Как начать борьбу с врагом?

Она знала: где-то существует подпольный райком. Но туда сейчас так запросто не пойдешь, чтобы посоветоваться с секретарем.

Как-то зашла соседка занять щепотку чая и словно ненароком сказала:

— Говорят, фашисты в Ленинград вошли…

Аня вздрогнула, точно от удара.

— Откуда вам известно?

— Теперь, милая, новости у колодца узнаешь, — ответила соседка.

Анна промолчала. А про себя решила: «Вот это и есть твое дело — говорить с людьми».

И Семенова стала бывать и в семьях подруг, и у знакомых отца, и у колодца.

…В полночь к поселку подошли трое.

— Иван Иванович, побудьте здесь. Я пойду пошукаю, какая ситуация, — прошептал разведчик Иванов.

— Будь осторожен, Андрей Федорович.

— Не беспокойтесь. Люди надежные.

Ночная темень поглотила Иванова. Вернулся он так же неожиданно, как и исчез:

— Идемте. Полный порядок.

По глубокой балке вышли к крайнему двору поселка. Здесь жили Романовские. Сам Романовский осенью ушел в партизанский отряд. Дома осталась жена, Пелагея Макаровна, — кристально честная и преданная Советской власти женщина. У нее партизаны и устроили явочную квартиру.

На условный стук открыла сама хозяйка.

— Осторожней. Свет теперь не зажигаем, — впуская гостей в темные сени, предупредила она.

Вошли в горницу. Романовская чиркнула спичкой. Бледный, дрожащий огонек осветил комнату. За столом сидела какая-то женщина. Темный, в крупную клетку платок повязан почти до самых бровей.

— Здравствуйте, Иван Иванович! Не узнали? — спросила она.

— Аня?! Как ты здесь оказалась?

— Не могла я уехать… Понимаете, не могла покинуть моих мальчишек и девчонок, — взволнованно ответила Семенова. — Иван Иванович, мы создаем группу подпольщиков.

— Кто это мы?

— Лена Нечаева. Помните, ее отец на заводе работал? Коммунист… Катя Богданова. Девушка решительная, смелая, комсомолка. Скажите только, что делать?

— Анна Петровна, — секретарь райкома впервые назвал Аню по имени и отчеству, — в этом деле нужна не только смелость, но и величайшая осторожность. Непредусмотренная мелочь, разговор со случайным человеком могут привести к провалу. И собираться вместе не так будет легко. Тебя в районе знают. Найдутся недобрые глаза, продажные соглядатаи.

— Понимаю, Иван Иванович! Для начала будем собираться у меня. Кто запретит девушкам заниматься рукоделием. Верно ведь?

— Ну что ж, рукодельницы, начинайте…

Анна Семенова.

К подпольной работе Аня привлекала девушек осторожно. Хотелось, чтобы каждая сама пришла к мысли встать на путь борьбы с врагом. Однажды к Семеновым пришла Сусанна Яковлева. Аня встретила ее приветливо. Предложила чаю с картофельными оладьями. Стала расспрашивать.

— Мама у меня заболела, а доктора теперь не вызвать, лекарства не купить, — с грустью рассказывала Сусанна. — Анна Петровна, когда нас освободят?

— Думаю, скоро, — ответила Аня.

— А где сейчас Красная Армия? Фашисты пишут, что вот-вот Москву займут.

— Ты веришь?

— Что вы! Даже и подумать об этом не могу.

— А другие?

Сусанна внимательно посмотрела на Семенову, стараясь понять, почему она задала ей такой вопрос.

— Другие, я думаю, тоже не верят тому, что пишут фашисты. Только ведь правду сейчас трудно узнать.

— Это верно. Вот и надо помогать людям узнавать правду.

— Как, Анна Петровна?

— Приходи в субботу. Поговорим. Да! Послушай. Ты любила вышивать. Прихвати-ка рукоделье. А для мамы возьми лекарство.

Аня достала из комода темный пузырек и протянула Сусанне.

И вот снова в доме Семеновых стали собираться девчонки. Прилежно рукодельничая, пели. Вполголоса Аня рассказывала им о том, как сражаются советские люди на фронтах, как борется с врагом осажденный Ленинград. Она знала, что девчата при случае будто ненароком передадут новости родителям, надежным соседям. И правдивые вести, полученные от подпольного райкома, обретут крылья…

В один из осенних дней полицаи привели в Оредежскую комендатуру всех бывших колхозных бригадиров и председателей колхозов.

— Заходите, мужички! — крикнул переводчик.

В большой комнате за столом, накрытым зеленым сукном, сидел майор Брунс. Комендант Оредежа был в хорошем расположении духа. Пригладив рукой подстриженные под «ежик» белобрысые волосы, он не спеша стал говорить о победах армии фюрера, о том, что не за горами конец войны. Затем объявил:

— Германское командование уважает обычаи русского народа. Вы любите работать сообща. Так делайте и впредь. Вы собирайте весь хлеб, весь картошка для армии фюрера. Кто берет себе, не дает комендатур — есть партизанен. Будет наказан. Первым стреляем — председатель колхоз…

В тот же день подпольный райком партии узнал о «совещании». Решили выпустить листовку.

— Поручим размножить ее прилежным рукодельницам, — сказал Исаков.

При свете двух коптилок низко склонились девчоночьи головы. Перед каждой стопочка листков бумаги из ученических тетрадей. Аня медленно полушепотом диктует:

— …Убирайте быстрее урожай, молотите его…

Тихо. Слышно, как дышат девчонки, как скрипят перья.

— Не верьте фашистским посулам, что вы по-прежнему будете работать сообща, — диктует Аня. — Ни крохи хлеба врагу… Подпишите: райком ВКП(б).

Скрипят перья. Готовы пять листовок, еще пять. Семенова берет одну из них. Почерк красивый, разборчивый. Ни одной ошибки, ни одной помарки. Аня чуть улыбается: «За такую работу на школьном уроке пятерку ставят. Даже у Кати Богдановой почерк стал четким и твердым».

Наутро жители Торковичей увидели на домах, на стене старой бани, на доске объявлений рядом с приказами гитлеровцев белые квадратики бумаги. Подходили, читали. Через час по улицам носились солдаты и полицаи. Срывали, соскребали листочки. Но уже было поздно.

Зазвенели по ночам на полях косы. В заброшенных сараях, старых овинах, в лесных землянках запахло зерном. Исчезало и колхозное имущество. Неизвестные «злоумышленники» взламывали по ночам замки и растаскивали сельскохозяйственный инвентарь.

И люди как-то распрямились, стали ходить смелее. Где-то рядом райком партии. Жива, значит, Советская власть!

…Весной гитлеровцы объявили мобилизацию на восстановление железнодорожного моста через Оредеж. Из Торковичей и окрестных деревень согнали несколько десятков человек. На покрытом молоденькой травой берегу зазвенели топоры и пилы.

Аня вместе с Катей Богдановой пилила толстые бревна и словно ненароком присматривалась, как работают люди. Рядом рубил пазы старый дед Василий. И хотя ему было под семьдесят, орудовал он топором сноровисто.

Анна полюбовалась его работой и вполголоса сказала:

— Покрепче делай мост, дед Василий. По нему составы с танками да пушками пойдут. Какой, может, и против твоего внука Колюшки.

Дед Василий вздрогнул, чуть не уронил топор.

— Не болтай, Нюрка, скажи толком.

— Я уже все сказала. Теперь сам раскинь умом, что к чему.

Дед закурил, осмотрелся и с маху отсадил здоровенную щепу. Паз оказался шире, чем надо. А он продолжал тюкать топором на другом конце бревна, хитро посматривая на Аню.

В полдень фельдфебель, руководивший работой, стал проверять подготовленные дедом Василием бревна. Измерил, и лицо его стало малиновым от гнева.

— Руссиш швайн! Негодный работ, — закричал гитлеровец.

Дед невинно моргал глазами и тихо бормотал:

— Стары мы, господин начальник. Ошиблись маленько. Стары и слепы.

На другой день исчезло несколько ящиков гвоздей. Неожиданно сорвалось в реку десятка два бревен. Строительство затянулось. Пришлось вызывать команду саперов.

…Ночью в окошко дома Семеновых кто-то тихо постучал. Аня проснулась моментально. Стук повторился. Потом еще. Так мог стучать только связной от командира партизанского отряда Бухова. Но сегодня он не должен быть. Аня села на кровать и несколько секунд мучительно выжидала. И опять условленные: тук, тук.

— Кто там? — спросила подпольщица.

— Картошки не найдется продажной? — услышала она пароль.

В сени вошел связной Макаров.

— Саша? Почему сегодня?

— Срочное дело. Идем. Иван Иванович ждет.

Аня быстро собралась. Огородами вышли к балке. Когда-то здесь было любимое место для пионерских игр в Чапаева, в разведчиков. Макаров легонько свистнул. Из почерневших, промытых осенними дождями кустов вышли двое.

— Аня? — Исаков едва узнал в высокой, одетой в мужское полупальто женщине бывшую пионервожатую.

— Я, Иван Иванович!

— Вот возьми-ка. — Исаков вынул из вещмешка пакет. — Это листовки! Обком партии прислал.

— У вас есть связь с Ленинградом? — Аня чуть не заплясала от радости.

— Есть. Теперь наконец есть, дорогая ты наша рукодельница. Расскажи об этом своим помощницам.

Прошло несколько дней. Население Торковичей и окрестных деревень узнало правду о гитлеровских «заготовках» теплой одежды. В листовке Ленинградского обкома партии приводились выдержки из приказа командующего 16-й гитлеровской армии фон Буша:

«Любыми средствами должна быть захвачена меховая одежда всех видав… собрана и сохранена и другая пригодная для зимних условий одежда: зимние пальто на вате, куртки и штаны… теплое зимнее белье, наушники… валенки».

На очередной встрече Катя Богданова, давясь от смеха, рассказывала:

— Наш постоялец лейтенант все удивляется: «Бедный русский мужик. Как зимой ходит? Нет меховых шуб, нет зимних сапог». Это по-ихнему валенок. Ну а мы отвечаем: «В туфлях бегаем. Привыкли».

— Девочки! А давайте-ка нашим бойцам свяжем варежки, — предложила Анна.

— А как переправим? — спросила Лена.

— Ну, это я на себя возьму, — ответила Аня.

Вскоре в одну из частей Ленинградского фронта пришла скромная посылка от комсомолок и пионерок оккупированного Оредежского района.

…Почти все утро в Торковичах ревели моторы. Беспрерывно дрожали и звенели стекла в домах. Часть машин, не останавливаясь, проходила в соседние деревни. В поселке осталось несколько штабных вездеходов и с десяток «оппелей». Солдаты сгружали какие-то ящики, чемоданы, тюки.

Юные подпольщицы — то одна, то другая — появлялись возле школы. Девушкам удалось установить примерное количество машин и солдат. Но как выяснить, зачем они прибыли в Торковичи? Может быть, просто пришли на отдых или готовятся резервы для фронта?

Помог случай. Один из офицеров увидел Катю Богданову.

— Эй, ты, иди ко мне, — окликнул он девушку.

Катя подошла.

— Мить. Будешь комната мить… — Офицер жестами показал, что требует помыть полы.

— Гут, гут. — Катя закивала головой.

Она быстро разыскала ведра, тряпки. Вошла в знакомый коридор. С грустью посмотрела на ободранные стены, захарканный пол. Вспомнились школьные годы. Веселые, беззаботные…

Катя принялась мыть пол. Гитлеровцы не обращали внимания на девушку в замасленной кацавейке. В разговорах между собой часто упоминали слово «партизанен». Катя прислушивалась, стараясь понять, почему так возбуждены солдаты.

— Слушай, ты знаешь такую речку Городенка? — обратился к ней один из гитлеровцев, как видно переводчик.

Услышав чистую русскую речь, Катя даже уронила от неожиданности тряпку.

— Городенка? — Она медлила с ответом, стараясь сообразить, зачем нужна фашистам эта маленькая лесная речушка.

— Знаешь или нет? — спросил еще раз переводчик.

— Теперь не пройти к ней. Видите, какая непогода. Вот ударят морозы, тогда можно по болоту выйти на Городенку.

Переводчик что-то сказал офицеру, стоявшему рядом. Офицер рассмеялся, махнул рукой.

Быстро окончив мыть полы, Катя почти бегом направилась к Семеновой. Аня внимательно выслушала подругу, крепко ее обняла и расцеловала:

— Катюша, милая, ты настоящая разведчица! Иди теперь домой и никому… А я сделаю все остальное.

Из подпольщиков только Галя Комлева знала, где находится отряд Бухова. Ей, четырнадцатилетней пионерке, удивительно самоотверженной и смелой девочке, было доверено ответственное поручение — быть связной.

Посылать Галю ночью в непогоду Ане не хотелось. Но другого выхода не было.

— Коля, сбегай за Галкой Комлевой, — попросила она братишку. — Одна нога здесь, другая там.

— Есть, товарищ командир. — Николай проворно соскочил с печки, схватив пальтишко, шмыгнул за дверь.

Вскоре он вернулся со своей одноклассницей. Пока Галя снимала пальто, ботики, Аня подумала, как за это время Галина похудела, изменилась. На вид ей не больше одиннадцати-двенадцати лет. Но глаза словно у человека, прожившего долгую жизнь.

Галина Комлева.

— Галочка, слушай и запоминай! — Семенова рассказала ей, что надо передать Бухову. Велела еще раз повторить. Потом спросила: — Дорогу найдешь?

— Хоть глаза завяжите, — ответила Галя.

До партизанского лагеря от Торковичей было километров семь. Но это если идти днем. А ночью, в метель расстояние увеличивалось вдвое-втрое. Да и из поселка выйти нелегко. Гитлеровцы зорко охраняли все дороги.

Галя сумела обойти часовых и к полуночи, полузамерзшая, добралась до лагеря отряда Бухова. К утру партизаны сменили «местожительство», оставив врагу пустые шалаши да головешки потухших костров…

Много отважных дел было па счету торковичских подпольщиков. Старожилы Оредежа с восхищением рассказывают о праздничном подарке юных героев в день двадцать четвертой годовщины Октября. Поселок украсился красными флагами. А было это так.

Дней за пять до Октябрьских праздников юные подпольщицы собрались у Семеновой. Как обычно, стали заниматься рукоделием. Но что-то не клеилось. Нет-нет да кто-то и скажет: «Как-то Галка?» И сразу становилось тихо и грустно. И вдруг стук в дверь. Аня пошла открывать. Из сеней донесся радостный, счастливый голос:

— Анна Петровна, здравствуйте!

Забыв про конспирацию, девчонки тоже выскочили в сени и начали обнимать подругу.

— Дайте же ей раздеться… Да не шумите так… Не шумите, — урезонивала девчат Семенова.

Галя разделась. Попросила ножницы. Ловко вспорола подкладку пальто. Оттуда выпало несколько пакетов.

— Листовки? Ну ты и молодец, — усаживая девочку, говорила Аня.

— Не пустой же такой путь идти, — лукаво улыбнулась Комлева. — Это поздравление с праздником. Бухов сказал: «Пусть народ знает, что Советская власть и партия рядом».

Девушки стали читать листовку. Всем вспомнилось мирное время: в этот день поселок расцветал кумачом, ярко горели огни клуба, а в каждом доме был накрыт стол, царило веселье.

— Анна Петровна, хорошо бы флаг вывесить, — неожиданно сказала Сусанна. — У нас где-то он спрятан в сарае.

— А верно, девочки, неплохо бы! — поддержала ее Комлева.

«Флаги над поселком! Это здорово! Но где вывесить? К школе не подойти. Там фашисты. Поднять над домами? Гитлеровцы, чего доброго, сожгут дома, а хозяев уж наверняка расстреляют». И все же Аня сказала:

— Хорошо, девочки, подумаем.

Решение неожиданно пришло само. Аня случайно обратила внимание, как младший братишка Колька сильным броском втыкал нож-складушок в дерево. Подумала: «А почему бы так не втыкать железные стрелы с красными флажками? Бросала же я когда-то копье на спортивных соревнованиях».

В тот же день она попросила братишку сделать стрелу из куска толстой стальной проволоки. Он удивился необычной просьбе, пытался узнать, зачем Ане понадобилась такая пика. Но она лишь отшутилась:

— Ворон буду бить на жаркое.

А вскоре Николай увидел совсем непонятное — Аня, взрослый, серьезный человек, забавлялась тем, что меткими бросками поражала дверь на старом сарае. Сначала метров с трех, потом с пяти…

Коля не выдержал, подошел и попросил:

— Дай-ка мне…

У него броски получались еще лучше. И Аня сказала:

— Потренируйся. Пригодится…

Колька почему-то подумал: «Может, так можно и в фашистов бросать, если сделать пики потяжелее, как у буденовцев».

…Целый день кузнец деревушки Надбелье Жуббе ковал железные прутья, заострял на точиле концы. И все думал: «Зачем прутья понадобились старосте? Неужели оккупанты вместо шомполов будут пороть ими людей?» При этой мысли старик вздрагивал, словно ему самому поручили кровавую расправу.

Вечером кузнец отправился домой. А на следующий день обнаружил, что больше половины прутьев исчезло. Невесело подумал: «Ну, теперь жди — на отсидку пригласят». Однако староста хотя и сильно шумел, а отпустил с миром. Никто в ту осень в деревне не знал, что староста связан с партизанами и часто выполняет задания подпольного райкома партии.

В ночь на 7 ноября 1941 года над Торковичами заполыхали, как пламя, алые флаги. Гитлеровцы заметили их, когда весь поселок уже налюбовался праздничным подарком юных подпольщиков.

На крыши административных зданий полезли солдаты и полицаи. Но сорвать флаги было нелегко. Железные штыри, брошенные чьими-то сильными руками, глубоко вонзились в дерево, а крыши обледенели…

Торковичское молодежное подполье действовало полтора года. В начале второй военной зимы начальнику тайной полевой полиции Оллеру попалась ниточка, которая привела жандармов в дом Комлевых. Вслед за Галей были схвачены Катя Богданова, Сусанна Яковлева, Лена Нечаева, Тася Яковлева. Им предъявили обвинения в деятельности, направленной против германского государства и его армии.

Вдумайтесь! Девчонки по пятнадцати — семнадцати лет сокрушают империю фюрера, подрывают боевую мощь ее армии!

Не успела уйти из поселка и Анна Петровна Семенова — вожак подполья. Ее арестовали на другой день.

Гитлеровцы долго истязали свои жертвы. Николай Григорьевич Богатырев, односельчанин Гали Комлевой, сумевший вырваться на волю, впоследствии рассказывал:

— Меня арестовали тоже в декабре. Сидел в деревне Горыни. Камера холодная, темная. Однажды открывается дверь, и жандармы кого-то сильным толчком швыряют на пол. Пригляделся и ахнул: это же Галка Комлева!.. Ежедневно, а то и два-три раза в день ее водили на допросы. Возвращалась она избитая, живого места нет. Как-то «по нечаянности» фашисты обварили ей спину кипятком. Кожа вздулась подушкой, но истязать ее не прекратили. Часто Галю вталкивали в камеру без чувств. Отлежится, откроет глаза и шепчет: «Все равно ничего пе скажу».

Есть на оредежской земле место, где каждый камень, каждый куст свидетельствует о злодеяниях нацистов. Мыза Васильковичи. Гестаповцы превратили ее в застенок, где в последний раз делали попытки добыть признание у попавших в их руки разведчиков, подпольщиков, партизан. Не удавалось — уничтожали. Здесь же, рядом с застенком, — в кустах, на придорожных камнях. Более пятисот советских патриотов были убиты в Васильковичах… В одну из февральских метельных ночей их участь разделили Анна Петровна Семенова и ее смелые помощницы — непокорившаяся оккупантам юность Торковичей.