«Я — ВРК… Я — ВРК…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Я — ВРК… Я — ВРК…»

Сложная обстановка складывалась к весне 1942 года на Северо-Западном фронте. Командир 2-го армейского корпуса 16-й немецкой армии генерал фон Брондорф в одном из своих приказов утверждал:

«…исключена возможность, что русские могут продержаться весною со своей многочисленной армией в этих сырых, низких местах. При снеготаянии они сдадутся или отступят».

— Вот видите, Злочевский, — посмеиваясь, говорил Деревянко своему помощнику, протягивая приказ Брондорфа, — нам совсем немного дотянуть осталось. Начнет снег таять — и капут тут как тут. Ах Брондорф, Брондорф! Ничему тебя Москва не научила.

Полковник погасил улыбку и спросил:

— С чем пожаловали, майор?

— Две радиограммы из Второй особой.

— Из каких мест?

— Третьи сутки бригада действует в северной части Опочецкого района. Один из отрядов ушел к Себежу, отвлекая на себя карателей. Прочные корни в районе Сошихино — Гостены — Остров пустила группа Байгер. По-прежнему активно действуют группы «ноль один» и Шимчика… Готовим к отправке три группы. В ближайшее время…

— Пусть ближайшим временем, — перебил Деревянко, — будет эта неделя.

На следующий день одна из подготовленных разведгрупп уходила в тыл врага. Последний инструктаж командиру группы Запутряеву давал Злочевский:

— Ну вот, пришел и твой черед воевать, Анатолий. Позывные, как и уславливались, «ВРК». Помни: район трудный. Связь обеспечь любой ценой. Под твоим началом будут две девушки — сестры Федоровы.

Анатолий Запутряев.

— Девчата? — поднялся Запутряев. — Товарищ майор…

— Что, не ожидал? — усмехнулся Злочевский. — Сиди, сиди. Девушки боевые. Как и ты, упорно учились. Да и «крыша» у них вне подозрений. Дядя у гитлеровцев служит — староста деревенский. Так что ночью — в добрый путь!..

После знакомства у начальства Анатолий пригласил сестер к себе: нужно было кое-что уточнить в «легенде», по которой теперь надлежало всем жить. Слушатели разведшколы и готовились, и размещались отдельно друг от друга. Запутряев жил у одинокого старика.

По дороге, чтобы нарушить молчание, Анатолий шутливо оказал:

— Ну, сестрички-невелички, вот и ниспослал вам господь бог братца желанного. Теперь все пополам: и соль, и сахар, и пирог с грибами, и мед с огурцами.

— А мне бы цайку цашецку в Цихацове, — прыснула быстрая и озорная Надя, высокая, худощавая брюнетка с красивыми карими глазами.

— И чего ты все время гогочешь, — одернула ее Аня, тоже высокая, но в противоположность сестре спокойная, немного даже медлительная, симпатичная шатенка. — А ты чего? — повернулась она к Запутряеву. — Вот уже полчаса все улыбаешься да улыбаешься. Аль смешинку проглотил?

— Точно, — блеснул новой улыбкой Анатолий, — с той секунды, как узнал, что за Чихачевом девичьим гарнизоном командовать буду…

Ночью Запутряев и Федоровы услышали еще раз: «В добрый путь, товарищи!» Через передний край вражеских войск проскочили на лыжах. Вел разведгруппу тайной лыжней красноармеец, тоже разведчик.

…Разведгруппа. Маленькая ячея большой прочной сети, искусно сплетенной полковником Деревянко и его помощниками в тылах фашистских армий группы «Север». Трое, пятеро, иногда чуть больше бойцов. Для некоторых из них боевое задание было первым и последним в жизни. Но большинство солдат незримого фронта «приживалось» в стане врага, показывая при этом незаурядные профессиональные качества.

…Сняв с елки антенну, Запутряев забрался под густой шатер ветвей. Первый радиосеанс прошел хорошо. Центр быстро принял сигнал «Я — ВРК… Я — ВРК…». Теперь можно и нужно выспаться. Дорога была и длинной, и нелегкой. До Партизанского края добирались на лыжах, а дальше на санях, готовые в любой момент спрыгнуть с них и вступить в бой. На железнодорожном переезде два фашиста долго и придирчиво расспрашивали Надю, правившую лошадью. Та, посмеиваясь и цокая, бойко отвечала по «легенде»:

— Да, местные. Почему не эвакуировались? Хотели, но не успели. Родители? Погибли при бомбежке. Куда путь держим? В родное гнездо — деревню Кивернево — в пятнадцати верстах от Славковицей. Там дядя. Он староста. Цто за парень? Брат двоюродный Толька. Хворый он. Откуда лошадь? Были б царвонцы. Ну, по-вашему, марки. За них церта купить можно.

Пока длился этот допрос-разговор, Запутряев, полулежа на сене, сжимал в одной руке гранату-лимонку, в другой рукоятку нагана. Не вынимала рук из коричневого пальто и Аня…

Уснуть долго не удавалось — сказывалось нервное напряжение: как-никак радиограмму пришлось давать под носом у оккупантов. Лес, в котором разведчицы оставили своего командира, был небольшим, находился между двух дорог. До Анатолия долетал шум машин, иногда громкая чужая речь.

Дважды угасал в лесу фиолетовый мартовский вечер. Дважды белка с громким хорканьем взлетала по утрам к кронам, видя, как из-под ее дома-ели вылезал человек в полушубке. Запутряев костра не разводил и к тому времени, когда раздался условленный свист, промерз до костей.

Надя появилась раскрасневшаяся, запушенная снегом, с ходу выпалила:

— Все хорошо, Толя. Дом наш цел. Собрались соседи. Ну, конечно, всплакнули по «погибшим». Дядя прибежал. Холуй он фашистский. Это — точно. А так все, как и предполагали. Только…

— Что только? — нетерпеливо спросил у нее Запутряев.

— Фашисты в деревне часто появляются.

— Ну и что?

— Чужака легко заприметят. Жить в доме рискованно.

— Аня говорила — подвал есть.

— Так то подвал.

— Вот там и будет моя штаб-квартира. А сейчас забирай рацию, — распорядился Анатолий, — и топай. Меня встречайте поздним вечером…

Кивернево — деревня небольшая. Главная улица — дорога из Порхова на Остров. Окрест поля да кустарник. Домик Федоровых стоял в центре деревни. Его посетителей могли видеть десятки глаз. Среди них и глаза предателя-соглядатая. Запутряев решил выходить из подвала только ночью, притом в случае крайней необходимости.

Мартовский снежок не лежок. Но в тот год метель не раз натужно гудела в печных трубах в марте. В апреле весна одержала верх. Лес огласился тетеревиными песнями и кукованием ошалевшей кукушки. До Анатолия эти звуки не долетали. В подвале было темно, сыро, холодно. Под ногами беспрерывно шастали крысы, а наверху по утрам зло бубнил Арся (такую кличку дали односельчане Федоровых старосте), ругая племянниц за частые отлучки.

Сто двадцать суток провел в добровольном заточении Запутряев. И каждый третий день в эфир летели его позывные: «Я — ВРК… Я — ВРК…»

Сведения, передаваемые разведгруппой в штаб фронта, были самые разнообразные, касались они главным образом вражеских частей, направлявшихся в сторону Ленинграда. Сестры (не без помощи дяди) устроились работать на очистку дороги от снега. Тут только замечай да подсчитывай, — войска шли густо.

Как-то в апреле Надя с возмущением рассказывала:

— Пристает ко мне обер один. Из Славковичей. По-русски говорит вполне прилично. Каждый раз, когда появляюсь в поселке, липнет. Гусь какой-то штабной.

— Подожди, подожди, — заинтересовался Анатолий, — ведь в Славковичах раньше никакого штаба не было. Ну, а влюбчивый обер-лейтенант — не так уж и плохо.

— Кому как, — рассердилась Надя, — а мне…

— А тебе, — продолжил Запутряев, — надлежит с офицером почаще встречаться. Это — приказ. Но будь осторожна. Помнишь, майор учил: «Не расслабляйте себя, даже когда хорошо знаете, что опасности нет рядом. Разведчик все время ходит по краю обрыва. Даже во сне…»

В Славковичах, оказывается, действительно разместился штаб механизированного корпуса гитлеровцев. Разместился весьма скрытно. Легковые машины около дома, где находились командование и оперативный отдел, не останавливались. Провода телефонной связи прокладывались ночью и только по земле.

Пять дней штаб жил спокойно в укромном месте. На шестой перестал существовать. Координаты, переданные разведгруппой ВРК, были точны.

Накануне бомбежки «фрейлейн Надя», так «мило сочувствующая новому порядку», узнала от болтливого ухажера маршрут и некоторые другие данные о частях корпуса, направленных под Старую Руссу в распоряжение командующего 16-й немецкой армией.

— Видишь, каким жирным твой гусь оказался, — посмеивался Запутряев над Надей, настраивая радиопередатчик на нужную волну.

Девушка молча светила ему электрическим фонариком и, только когда окончился радиосеанс, тихо проговорила:

— Изнервничалась я до чертиков за эту неделю. А что будет завтра, Толя?

— Завтра будет легкий день, — пообещал Запутряев.

Легкий день? Таких у разведчиков не было, да и быть не могло… В полдень следующего дня Аня и Надя уже шагали к городу Порхову. Центр радировал:

«На ваш участок железной дороги ожидается прибытие эшелона с особым грузом. Уточните местопребывание его, систему охраны».

Они вернулись через сутки, запыленные, усталые. По лихорадочному блеску глаз Нади Запутряев понял: удача! Разведчицы проникли на запасные пути, где стоял эшелон с таинственным грузом. Это были цистерны с горючим и взрывчаткой. На каждые две емкости — часовой. Девушки дважды нарывались на патруль. Аню чуть не подстрелили.

Сведения были настолько важны, что Запутряев решился на немедленную передачу. Через 40 минут после сигнала «Я — ВРК… Я — ВРК…» над Порховом появились советские бомбардировщики. Взрывы слышали и в Киверневе…

Были и другие радостные минуты у отважной тройки. 1 мая они с замиранием сердца слушали приказ Верховного Главнокомандующего. А 20 мая отпраздновали день рождения Анатолия. В полночь Запутряев поднялся в комнату. Плотно завесили окна. Накрыли стол. Зажгли лампу. После скромного угощения пели «Священную войну», «Там, вдали за рекой…» и любимую Анатолия «Вниз по матушке по Волге…».

…В жаркий июльский день сотрудники особого отдела задержали вблизи переднего края заросшего волосами, в рваной одежде, больного человека. Давать показания он отказался, попросил доставить его побыстрее в разведотдел. Через два часа задержанного ввели в кабинет Злочевского.

— Запутряев? Толя! — бросился к нему Злочевский…

Туберкулез лимфатических желез, многочисленные нарывы на теле (жизнь в подвале дала себя знать) приковали Запутряева на три месяца к постели. Вместо него в Кивернево был послан Геннадий Лукин, но он попал в руки врага. Федоровы, прождав определенный срок, решили уйти в партизаны. На партизанских тропах и затерялся их след. Запутряев после лечения был направлен работать на радиоузел Ленинградского штаба партизанского движения.

* * *

По полотну железной дороги идет высокая красивая женщина. Идет неторопливо, всматриваясь в наметы снега… Где-то здесь была тропинка, по которой спускалась она тогда с насыпи. «Тогда» — это четверть века назад. А вот и железнодорожный переезд, где задержал их фашистский патруль.

Из будки выходит старик сторож. Спрашивает:

— А ты, красавица, что тут делаешь?

Женщина останавливается. На раскрасневшемся лице добрая, милая улыбка.

— Я тут воевала, дедушка.

— А откеля будешь?

— Сама дновская, а сейчас живу на юге, в городе Краснодаре.

— Ну тогда смотри, — благосклонно разрешает сторож.

— А вы не помните, дедушка, как осенью сорок первого наши летчики здесь склады немецкие разбомбили?

— Как же, дочушка! Помню. Более суток полыхал пожар тогда. Все добро гитлеровцев сгорело. Так им и надо, проклятущим.

Туманятся глаза Тани (да, это она, разведчица группы «01»), что-то вспомнилось дорогое, заветное… Походы, товарищи… Генка Сорокин (сыну ее, Валерию, сейчас столько, сколько тогда было ему), замученный гестаповцами в Пскове, лейтенант Шимчик, погибший в бою в сорок третьем…

Переполненный зал Дновского дома культуры железнодорожников. Торжественное собрание, посвященное 25-летию освобождения района от фашистской оккупации. Оглашается постановление о присвоении звания почетного гражданина города Дно. Из-за стола президиума встают генерал-полковник в отставке Василий Митрофанович Шатилов, чья дивизия освобождала Дно, и старший сержант запаса Татьяна Ивановна Ромашкина (Ланькова) — мужественный боец незримого фронта битвы за Ленинград.

* * *

В летние воскресные дни на берегах Селигера, в Осташкове, у памятника-гаубицы героям оборонительных боев можно встретить невысокого седеющего человека. К рубежам, откуда в сорок первом году советские люди гнали прочь войну, главного инспектора по заготовкам сельскохозяйственной продукции Запутряева приводит недремлющая память о днях, когда в эфир летели слова: «Я — ВРК… Я — ВРК…»

Земляки и сослуживцы Анатолия Павловича лишь совсем недавно узнали о его подвиге в тылу врага. Помог в этом полковник в отставке Гавриил Яковлевич Злочевский.

* * *

Я разговариваю с Клавдией Ивановной Королевой, ныне Коропаловой. В руках у нее игрушки: очень забавные зайцы, симпатичные жирафы. Они сделаны на Завидовской фабрике игрушек (это в Калининской области), где уже давно работает Клавдия Ивановна.

Прошу ее:

— Расскажите о самом тяжелом дне, проведенном на оккупированной территории.

— Было это в Локне. Меня с Шурой Шагуриной задержали по подозрению. Улик у жандармерии никаких, но в тюрьму посадили. На другой день выносила я парашу и в одной из камер обнаружила пальто нашей молоденькой связной Вали. На стене кровью были написаны имена сидевших перед расстрелом советских патриотов. Среди них и имя отважной Валюши. Думала, с ума сойду.

— Ну а радостные дни бывали?

— Да. Однажды, возвращаясь с задания, мы столкнулись с большой группой красноармейцев-окруженцев. Месяц они, верные присяге, с оружием в руках находились во вражеском тылу. Мы помогли им перейти линию фронта по проходу, специально сделанному для нас. Вот радостей было! — Клавдия Ивановна засмеялась. — Все они были заросшие, бородатые. Владельца самой большой бороды мы звали «дедом». Он в дороге ухаживал за Олей, «доченькой» называл. Пришли к своим. Побрились наши попутчики, и… «дед» моложе «доченьки» оказался.

Последний вопрос:

— Судьба ваших подруг?

— Олю Стибель и Лиду Сидоренко гестаповцы схватили в Андреаполе, расстреляли… Машенька Евдокимова сейчас живет под Киевом.

Детские игрушки — и разведчица. Как-то несовместимо. Но это — сама жизнь. Та, отстоять которую от вражеского нашествия помогали нашей армии Клава, Маша, Оля и другие разведчики, ежедневно, ежечасно шагавшие «по краю обрыва».