О выдаче 1-го и 2-го Донских полков и Донской батареи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

О выдаче 1-го и 2-го Донских полков и Донской батареи

Из письма офицера 2-го Донского полка Казачьего Стана, пережившего трагедию вывоза. Из текста исключены резкие выражения в адрес отдельных лиц.

<…> Казачьи полки были расположены в долине реки Дравы, на левом берегу по ее течению, а станицы — на правом.

В 8 километрах от лагеря Пеггец стояла в лесу, в палатках, Донская батарея, дальше, в двух километрах был расположен 1-й Донской полк, а еще дальше, в двух километрах от него у местечка Никольсдорф — 2-й Донской полк. При названных полках имелись офицерские резервные сотни, и в это жуткое время я находился в резервной сотне при 2-м полку. Жена моя и дочь находились в лагере Пеггец.

2-м Донским полком командовал полковник Рыковский.

Второго мая я отпросился у него навестить жену и дочь. Срок моего отпуска — до 28 мая. В этот промежуток времени мне необходимо было повидать полковника К., и 27 мая я пошел из Пеггеца в Лиенц, в штаб Доманова, узнать, где находится названный полковник. Там мне ответили, что этого никто не знает.

Выхожу из штаба и вижу — навстречу мне идет полковник К. «Здравствуйте, — говорит, — что нового?» Я отвечаю: «Для нас нового ничего нет, а завтра, 28 мая, я отправляюсь к месту службы».

«Все это хорошо, — отвечает К, — а поэтому зайдемте в штабную столовую и покушаем, а я Вам расскажу, как я избавился от формирования дисциплинарного батальона, что мне было поручено Домановым».

Сели за стол, ожидаем обед. В это время заходит в столовую священник, которого я раньше не видел.

— Здравствуйте, господа, — обращается он к нам.

— Здравствуйте, отец.

— Разрешите сесть за ваш стол, покушать.

— Ради Бога.

Священник сел и говорит нам:

— Я был у начальника штаба генерала Соламахина, который мне сообщил, что есть распоряжение англичан отобрать от офицеров пистолеты.

Это известие так поразило нас, что мы перестали есть и минут пять сидели молча, а затем я обратился к полковнику К.:

— Вы чувствуете, что означает отобрание от офицеров пистолетов?

— Что-то подозрительно, — ответил он. На это я только сказал:

— Сегодня пистолеты, а завтра самих офицеров…

Бросили есть, вышли из штаба и распрощались, решив, что надо быть начеку. Захожу в лагерь Пеггец, встречаю полковника ILL, который задал мне вопрос, что нового в штабе?

— Есть новость, но печальная — англичанами велено отобрать у офицеров пистолеты.

— Пусть забирают, — спокойно сказал ILL, — дадут на замену новые.

— Ну, — думаю, — у каждого свое убеждение.

28 мая в десять часов утра я вышел из лагеря Пеггец по месту службы в Никольсдорфе. По пути зашел в батарею, чтобы повидать ее командира, но меня встретил вахмистр и говорит:

— Наш командир вместе с младшими офицерами поехал на конференцию.

— На чем они поехали? — спрашиваю я.

— Поехали на своих лошадях до 1-го полка, — ответил вахмистр, — а дальше, с офицерами полка поедут на машинах.

Я высказал свое мнение казакам батареи, что это не конференция, а гнусное предательство. Минут пять молчания. Первым пришел в себя вахмистр, который обратился ко мне с вопросом:

— Скажите, что ожидает нас в дальнейшем?

Я ответил, что впереди вижу гибель и считаю единственным выходом уход в горы.

— Командира и офицеров вы больше не увидите, а свою судьбу решайте сами. Мне надо уходить. Будьте здоровы! Не поддавайтесь на провокации. Только в горах будет спасение.

Зашел я в расположение 1-го полка. Вижу — стоят девять грузовых машин, которые охраняются, примерно, тридцатью английскими солдатами. Многие офицеры уже около машин, другие подходят группами. Слышу, кто-то из командиров отдает приказание:

— Быстрее выходи! Раньше приедем обратно.

Я проходил, примерно, в ста метрах от машин, и мне в голову пришла мысль, что меня могут задержать и предложить сесть в машину, но меня никто не остановил, а я волновался потому, что был в военной форме, а в кармане имел пистолет. Но чаша миновала.

Вхожу в расположение 2-го полка. Там меня встречают вахмистры и урядники и сообщают, что офицеров вызвали к штабу полка, где их ожидает восемь грузовых машин.

— И наша резервная сотня там. Идите быстрее, может быть, успеете на конференцию, — советовали они мне.

— Это не конференция, а самая настоящая предсмертная выдача офицеров, — ответил я, и своим ответом, как кипятком, обдал их.

Наш полк был расположен в лесу у Дравы, а штаб полка — у линии железной дороги, где и происходила погрузка офицеров. Я вышел на опушку леса и там остановился. Мне было ясно, что люди приговорены к смерти.

Находясь метрах в шестидесяти от места погрузки, я видел и слышал, как некоторые офицеры спрашивали, надо ли брать шинели, и ответ, что их брать не надо, так как скоро вернемся обратно. Старший конвоир, на вид еврей, прекрасно говоривший по-русски, обратился к командиру полка и сказал:

— Прикажите офицерам, чтобы садились в машины, и Вы с ними. Когда командир это услышал, то заявил конвоиру, что ехать не может, так

как болен. Конвоир согласился его оставить, но с тем, чтобы он назначил заместителя из вахмистров. «А за Вами, — добавил он, — завтра к шести часам утра придет машина, чтобы отвезти Вас в госпиталь на лечение».

После этого была подана команда: «Садись по машинам!» Я наблюдал за всем происходившим, причем ярко в памяти моей осталось, как мой приятель, подъесаул С. И. П., во время посадки в машины запел песню: «За Уралом, за рекой казаки гуляют…»

Я от волнения заплакал и подумал: «Если бы ты знал, куда едешь, то запел бы другое…» Хотелось выскочить из кустов и предупредить людей, куда их везут, но мысль о том, что им этим не поможешь, а сам попадешь на машину, меня удержала от этого.

Загудели моторы восьми машин с офицерами нашего полка, а на шоссе они присоединились к девяти машинам 1-го полка и пошли в направлении на Шпиталь. На каждой машине было по два автоматчика, а когда они подошли к селу Никольсдорфу, оттуда вышло восемь танкеток. Через несколько минут колонна скрылась из виду, и гул моторов затих.

Я направился в расположение резервной сотни, надеясь, что, может быть, кто из офицеров остался. И, действительно, вижу — сидит там мой станичник, хорунжий Л., который был сотенным каптенармусом. Не доходя шагов десяти, я подозвал его и спросил, почему он остался, и получил ответ, что командир сотни, уезжая на конференцию, приказал ему остаться и привести в порядок лагерь. На мой вопрос, остался ли еще кто из офицеров, он ответил, что только один командир полка, который болен и завтра в 6 часов утра будет отвезен в госпиталь.

— Вот, если бы Вы пришли на 15 минут раньше, то тоже уехали бы на конференцию, — добавил он.

— Эй, казак! Не рвися к бою, пожалей свое житье… — сказал я. — Если бы я хотел ехать на конференцию, то был бы тут вовремя. Я же сидел около часа в кустах и следил за всем, что происходило.

Потом я пошел к командиру полка узнать, в чем дело, что это за конференция. Полковник Рыковский, увидав меня, говорит:

— Ах, как жалко, что Вы опоздали!

— А я очень доволен, что «опоздал» и не спешил попасть на конференцию, — ответил я. — А как думаете Вы? Как расцениваете Вы эту конференцию?

На это полковник Рыковский мне ответил:

— Я думаю, что английский генерал сделает доклад, для нас благоприятный, и на этом закончится.

— Нет, Вы ошибаетесь, — сказал я. — Почему Вас заменили вахмистром? Почему Вам обещали подать машину, чтобы отвезти Вас на лечение? И Вы верите, что Дэвис действительно хочет Вас лечить? Нет! Не лечить Вас желает, а выдать советам на виселицу. Ну, бывайте здоровы!

Я вернулся в расположение своей сотни, спросил у хорунжего Л., нет ли у него поесть. Стали есть консервы и галеты. Я говорю хорунжему, как, по моему мнению, должна закончиться конференция. Как вдруг, неожиданно, выходит из кустов семь офицеров, которые умышленно остались от конференции. Первым из кустов вышел подъесаул М. и, обращаясь ко мне, говорит:

— А Вы, господин Т. тоже вильнули от конференции?

— Да! Я к ней готовился со вчерашнего дня, а Вы, видно, только сегодня поняли, что готовится нам гибель? Но, лучше поздно, чем никогда!

Нас, счастливцев, собралось девять человек, но счастье наше не было продолжительным. Подъесаул М. спрашивает меня, что я думаю делать дальше, если с конференции наши не вернутся.

— Я уверен, что они не вернутся, — ответил я. — А план мой — с наступлением ночи переберусь в лагерь Пеггец. Дальше будет видно, что надо делать.

Не успел я высказать свое мнение, как послышался гул мотора и заглох около штаба полка. Мы насторожились. Слышим разговор. Полковник Рыковский спрашивает старшего конвоира, зачем они приехали. Тот ответил, что оказалось, что не все офицеры, означенные в списке, выехали на конференцию, и он приехал за ними, чтобы их забрать.

Полковник Рыковский ответил, что он сейчас же сделает распоряжение вахмистрам собрать всех офицеров, которые остались и привести их к штабу.

Слыша все это, мы не знали, что делать, куда деваться. Я предложил разбегаться, но было поздно. Мы только в кусты, а навстречу нам четыре вахмистра во главе с заместителем командира полка.

— Стой! — и заместитель стал упрекать нас, что мы дезертиры и как нам не стыдно. Я ответил:

— Если мы дезертиры, то вы мерзавцы и предатели; но не забывайте, что сегодня мы, а завтра вы будете перестреляны.

Трое из вахмистров согласились, что нам надо скрыться, но заместитель командира заявил, что он обязан доставить нас к командиру, а дальше его дело.

Спасения нет. Идем к штабу. Там стоит большая машина, около нее два автоматчика и старший конвоир, который гнусно врал полковнику Рыковскому, что конференция задерживается из-за отсутствия некоторых офицеров, и если бы все были налицо, то она уже закончилась бы.

Я не знаю, как чувствовали себя остальные восемь офицеров, но я был вне себя. Быстро пришла в голову мысль, что у меня в кармане заряженный пистолет и, чтобы не даться в руки красным на истязание, я решил при посадке в машину броситься на конвоиров. Это я хотел сделать не из геройства, а лишь для того, чтобы конвоиры убили меня на месте.

Но есть пословица: «Бог не без милости, а казак не без счастья».

Перед тем как садиться в машину, подошел полковой врач, который тоже остался, как больной. У меня мелькнула новая мысль. Я обратился к врачу с заявлением, что, при всем моем желании, не могу сейчас ехать машиной, так как вот уже семь суток болею дизентерией. Врач отлично понимал, чем я «болен» и обратился к старшему конвоиру с просьбой оставить меня как больного. Тот на это согласился. Тогда я набрался смелости и попросил врача оставить также и хорунжего Л. Конвоир и на это согласился, но с тем, что 28 мая, в шесть часов утра, придет машина, которая отвезет нас на лечение.

Итак, из девяти смертников двое остались на свободе до утра, а семь человек ждали распоряжения конвоира для посадки в машину. Последний, отлично владея русским языком, спросил у стоявших около машины:

— А вы, все здоровы?

— Да, здоровы, — последовал ответ с их стороны.

— Ну, садитесь в машину… — мотор загудел, и скоро она скрылась с наших глаз.

Когда осталось нас четверо: полковник Рыковский, хорунжий Л., я и врач, то последний обращается ко мне и говорит:

— А вы находчивы… Чтобы выйти из такого положения…

— Да, господин врач, я прожил в советах 25 лет, из них 10 лет — по тюрьмам, а 15 — в розысках, поэтому я им абсолютно не верю.

После этого полковник Рыковский приказал нам быть завтра к шести часам готовыми для отправки в госпиталь. Я ему ответил:

— Вы верите, что они хотят нас лечить? Они хотят нас уничтожить.

— А что же нам делать?

— Мы с хорунжим Л. к 6 часам утра будем в лагере Пеггец.

— А как же я? Один поеду в больницу? — спросил полковник Рыковский. На это я ему посоветовал:

— Сбрасывайте военную форму, надевайте австрийскую шляпу и пробирайтесь в массу станиц, а там будет видно.

Он послушал моего совета, замаскировался, влился в общую массу, потом ушел в горы, а с гор попал в Белый (Русский — П. С.) корпус полковника А. И. Рогожина.

Когда мы остались вдвоем с хорунжим Л., то решили завтра рано утром идти в Пеггец, где у меня была жена и дочь 17 лет, а у него жена и замужняя дочь, муж которой, есаул П., тоже выехал на конференцию.

29 мая, рано утром, мы с хорунжим пошли на Лиенц. Чтобы нас не поймали вместе, мы пошли разными-дорогами: он по большой дороге, а я правым берегом Дравы. Он дошел благополучно, а я набрел на патруль из восьми английских солдат. Ну, думаю, теперь пропал. Остановили меня и спрашивают:

— Ты кто? Капитан?

Я ответил, что кучер полкового врача, а в руке у меня была старая узда, которая меня и спасла. Сделали мне полный обыск, ничего не нашли, спрашивают, куда иду.

Я ответил, что лошадь ушла в сторону Лиенца и я ее ищу.

— Ну, иди!

Дешево отделался! Дохожу до расположения станиц и вижу у дороги трех родных братьев К. Стоят и решают, как быть. Они меня и мою семью хорошо знали.

— О чем, донцы, задумались? — спрашиваю я, не доходя шагов пятнадцать.

— А, Михаил Григорьевич! Да это Вы? Как Вы спаслись?

— Бог спас.

Я рассказал братьям, как спасся, что за мною идет охота, что в лагерь мне показываться опасно, так как там меня могут выдать, а потому я хотел бы перебыть некоторое время тут. Старший из братьев предложил мне остановиться у них, а сам пошел в лагерь предупредить мою жену, где я. С его братьями я пошел к будке, в которой они жили. На мой вопрос, почему они живут не в станице, а на отшибе, они ответили, что там был штаб генерала Шкуро, в котором они служили. Сказали они, что ходит слух, что Шкуро и его адъютант арестованы.

Пока мы разговаривали, подошла моя жена и дочка со старшим К. Они были очень обеспокоены, потому что хорунжий Л. пришел в лагерь и сказал, что ушли мы вместе, а меня нет. Они думали, что я попался и арестован. Жена рассказала, что есть приказ о вывозе в Советский Союз, что никто ехать не хочет и что духовенство решило выйти на площадь с хоругвями и служить молебен. Проводив жену и дочку до лагеря, я вернулся к братьям К.

На третий день после вывоза офицеров население во главе с духовенством вышло на площадь лагеря Пеггец. Ровно в восемь часов раздались выстрелы, неистовые крики женщин. Я быстро собрался, одел черную шляпу и очки и бросился в лагерь. Навстречу мне бежали из лагеря, я миновал их и наткнулся на цепь английских солдат. Узнав, что я иду к семье в лагерь, они пропустили меня. Не доходя моста, я вновь наткнулся на пост из восьми человек английских солдат с офицером. По их виду было видно, что они удручены всем происходящим на площади лагеря.

На вопрос офицера, куда я иду, я ответил, что к семье в лагерь. Он послал со мною солдата в тот барак, что я указал. Идем, а солдат мне говорит, что казаки должны держаться три дня, а после этого нас никто не тронет. Если же не устоим, то надо уходить в горы.

Прибыли в барак. В нем никого нет. Все перевернуто. Из соседнего барака отозвалась старушка и сказала, что все ушли на площадь, на богомолье.

Я объяснил солдату, что хочу найти свою семью. Он меня отпустил, и я пошел на площадь. Там стояла на коленях и молилась Богу тысячная толпа. Подойдя к знакомой женщине, я спросил ее о своей семье. Она мне ответила, что видела, как жену мою и дочку солдаты тащили к машине, но точно не знает, увезли их или нет. Пробираясь через толпу дальше, я встретил одну свою станичницу, которая душераздирающе плакала. Она мне ответила, что мои чудом спаслись, что они были вместе, их схватили, но мои крепко держались друг за друга. Их дотащили до машины и бросили там. Потом подбежали к семье этой моей станичницы, оглушили ее мужа ударом по голове и забрали его и дочку в машину, и теперь она осталась одна. Она мне сказала, что моя семья находится позади духовенства, где я ее и нашел. Жена моя и дочка с ужасом говорили, что теперь их заберут в советы, но как раз в это время подошла к толпе легковая машина и оттуда в рупор сказали, что казаки храбрые люди, но чтобы завтра к девяти часам все были готовы к погрузке.

Услышав это, я сказал семье, что лучше погибнем здесь, а к Советам не пойдем.

Машина ушла. Молящиеся стали расходиться по баракам. Я поднял жену и дочь с колен и сказал, что пойдем в лагерь готовиться в горы.

В бараке я составил именной список для получения продуктов, получил их, раздал и стал готовиться к походу. Предварительно договорившись с хорунжим Л. (во время Лиенцского побоища на площади лагеря Пеггец дочь хорунжего Л., сжатая толпой, разрешилась преждевременно от бремени двумя мальчиками. Один из них тогда же умер, другой, Анатолий, благополучно здравствует) выйти вместе, мы в три часа ночи ушли из лагеря. Соблюдали полную тишину, так как у подножия гор стояли английские посты. В горах мы просидели 20 суток. Оттуда я наблюдал, как машинами вывозили людей из станиц и грузили в поезда. После 20-дневного пребывания в горах я с женой и дочкой спустился с гор и пробрался в расположение Белого корпуса. Таким образом, по милости Божией, я и моя семья избежали страшной выдачи большевикам.

Теперь я хочу сказать о том, как были вывезены донские полки и батареи. О трагической выдаче 2-го полка рассказал мне мой станичник вахмистр И.

Когда я спустился с гор, то некоторое время жил в болгарском лагере в Лиенце. В городе находился большой лазарет, в котором было много раненых немцев и русских. Я собирал малину и носил туда для обмена на папиросы.

Однажды я подошел к госпиталю. Смотрю, стоит человек с забинтованными головой и руками и держит папиросы. Я спросил его, не желает ли он малины. Он головой сделал знак согласия. Я сделал кулек из газеты, отсыпал малины и протягиваю ему, а он, беря ее, спрашивает:

— А Вы меня не узнаете?

Как же я мог его узнать, когда у него вся голова, кроме глаз и рта, была в бинтах.

Он напомнил мне, как я, будучи станичным атаманом, формировал полк, и назвал мою фамилию.

Я не мог удержаться от восклицания:

— Николай Иванович! Да неужели это Вы? Что с Вами?

— Да. Вот остался в живых вечным калекою. Лучше бы убили, чем теперь мучиться.

Пригласил он меня к себе в палату и рассказал о судьбе донских полков и батареи.

Третьего или четвертого июня был подан к лагерю 2-го полка большой поездной состав. Командующий полком вахмистр (тот самый, который 28 мая не хотел отпустить нас, девятерых офицеров, за которыми прибыл грузовик, чтобы отвезти на «конференцию») приказал полку ни в коем случае не соглашаться на погрузку. Насильно не возьмут.

Из поездного состава вышел большой конвой солдат, вооруженных до зубов, и 2-му полку велено было грузиться. Командующий полком заявил, что полк грузиться не будет и к советам не поедет.

Конвоем немедленно был открыт по казакам пулеметный огонь, причем было убито и ранено больше ста человек. Между убитыми был и командовавший полком вахмистр.

Рассказывавший мне все это мой станичник Н. И. И. был ранен пятью пулями: двумя была раздроблена нижняя челюсть, а обе руки перебиты — одна двумя пулями, а другая одной.

После нескольких очередей из пулеметов огонь был прекращен. Сопротивление было сломлено, и уцелевшие казаки стали грузиться в вагоны. Одновременно был подан поездной состав и для 1-го Донского полка. Там, как будто, сопротивления оказано не было. Батарею на машинах подвезли к 1-му полку и погрузили вместе с ним. Всех раненых англичане собрали и отвезли в госпиталь в Лиенц.

Благодарю Господа Бога за то, что он спас меня и мою семью!

… Мой друг хорунжий Л., с семьей эвакуировался в Аргентину. По пути его постигло большое горе — ему пришлось похоронить в океане свою жену…

Казак Донского Войска М. Титов Февраль 1956 года. США.