Генерал Полозов: неудавшаяся миссиия к лорду Александеру

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Генерал Полозов: неудавшаяся миссиия к лорду Александеру

Борис Николаевич Полозов (1888–1966), кавалер Георгиевского оружия в Великой войне, генерал-майор в гражданской; офицер Русского Корпуса и дивизии Паннвица, весной 1945 года состоял генералом-инспектором казачьих войск ВС КОНР.

В конце апреля 1945 года части штаба генерала Власова выступили из Хойберга на юго-восток. После нескольких переходов штабная колонна остановилась в селении Лерос. Здесь, вызвав к себе Полозова, Власов приказал ему выехать к английскому генералу Александеру, с задачей сделать все «для ограждения Казачьего Стана от возможных эксцессов при встрече с наступающими английскими войсками и для информации Александера о целях РОА».

По словам генерала Полозова, дело было в том, «что еще в константинопольский период старой эмиграции я дружески сошелся с лордом Александером, тогда полковником, командиром ирландской гвардии, и у меня сохранилось рекомендательное собственноручное письмо лорда. Об этом знали только я и Власов».

Официально, Полозов выехал с группой генерала Жиленкова в Казачий Стан для инспектирования казачьих частей, на тот момент уже подчинившихся генералу Власову.

В письме к войсковому старшине Н. Г. Назаренко (от 20 сентября 1956 года), генерал Полозов рассказывает ему о своей неудачной поездке и спасении от выдачи красным:

<…> С искренней, сердечной болью я прочитал в твоем письме о твоей инвалидности. Это ужас! И какая несправедливость судьбы. Ты, беззаветно рисковавший собою в боях, столько раз раненый, искалечен на работе за черствый кусок хлеба. Мой милый, родной Коля, моя грешная, стариковская молитва будет всегда о тебе, благородном рыцаре-офицере, бесстрашном командире преданных тебе казаков. Храни и помоги тебе Господь!

<…> 1 мая 1945 года нам в пути стало известно, что где-то поблизости спустились советские парашютисты, а вечером к жиленковцам пристал на дороге некий лейтенант Сергеев, никому не известный. На другой день этого Сергеева посадили шофером на мою машину, и когда мы миновали Инсбрук и ехали над обрывом в 45 градусов, этот мерзавец, вероятно советский парашютист, сбросил машину со мной под откос, а сам успел выскочить. Я отделался сравнительно благополучно: сломал одно ребро и таранную кость правой ноги. Сергеев бежал и скрылся. На следующем привале, в селе Кальтенбах, я отделился от Жиленкова, оставшись в селе. Бренер был уже занят англичанами, и Жиленков решил подняться в горы и засесть в каком-то замке.

7 мая я и оставшиеся со мной казачьи офицеры были арестованы уже образовавшейся новой антигитлеровской полицией во главе с французским военнопленным сержантом Реньо. Реньо усадил нас, шесть человек, на грузовик и повез передавать красным в Инсбрук, причем, на скорости 80 километров, возле городка Вергль, налетел на придорожный столб.

Я пришел в себя через двое суток в больнице Вергля. Я пришел в себя, но я уже не был тем старым богатырем, которого ты знал. Машина, ударившись в столбик, перевернулась через, так сказать, голову и накрыла нас всех. Я был превращен буквально в мешок с костями — ребра, ключицы и грудная кость были раздроблены. Я очнулся полным калекой. Каждое, самое малейшее движение причиняло ужасную боль. Особенно мучительный был кашель. Надо это почувствовать, чтобы понять. Первый вопрос мой был, что с моими офицерами. Адъютант, кубанец Рожко, лежал в нижнем этаже, у него был переломлен позвоночный хребет, но спинной мозг не был поврежден, почему он промучился полтора года, принял свыше двух тысяч уколов морфия и умер на руках влюбившейся в него сестры-немки. Ординарец Сеня Пастернак лежал с переломленными двумя ребрами.

… Я пролежал на спине семь месяцев. Кто сможет описать, что я перенес и физически, и морально. Больница переходила из рук в руки. Сначала немцы, которые, спасая, переделали меня в профессора русской словесности. Потом явились американцы. 25 мая ко мне в палату пришел доктор-австриец и поздравил: «Завтра мы грузим Вас на самолет и отправляем прямо в Москву». Отложи на минуту это письмо и представь, что я почувствовал. Я заявил, что у меня есть прием «русского яда» (выдумка, ничего не было) и я его сейчас же приму, если меня только тронут. Доктор удивился: «Разве Вы не хотите на родину?» Я плюнул сгустком крови ему на халат и не стал разговаривать с этим олухом. Прошло! Спас Бог!

Американцев сменили французы. Эти сифилитики ограбили больницу дочиста, как республиканцам и полагается. Однако к ДиПи они относились лучше всех. Ни одной насильственной отправки из французской зоны не было. (Французы вывозили казаков и чинов РОА из своей зоны оккупации в Пиренейский лагерь, откуда и происходили выдачи. То же, как нам теперь известно из второй части книги, производилось ими из лагерей подле Марселя и под Тулузой. — П. С.) Через семь месяцев я сполз с койки, а через год выписался из больницы. Дальше известная тебе жизнь лагерей…

(Здесь Полозов упоминает о том, что он написал письмо генералу Александеру, и тот принял участие в предполагаемой его отправке в Канаду. — П. С).

Однако моя отправка в Канаду затянулась, а красные взяли меня за горло. Французы мне заявили: хватайте первую попавшуюся визу и спасайтесь.

Уехал я в Парагвай в тот самый вечер, когда семь человек советчиков явились забрать меня из лагеря. Французский лейтенант Дюшен сам отвез меня на вокзал и внес вещи в вагон. Прощаясь, он мне сказал: «Я дворянин и монархист, и никогда не хохотал так, как буду хохотать над этими красными негодяями, описывая, как хорошо я устроил в купе храброго казачьего генерала, от которого в будущем им придется иметь еще очень много неприятностей».

В Парагвае я промучился десять месяцев и, наконец, мне удалось перебраться в Аргентину.