Глава десятая. Неудавшаяся смена

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава десятая. Неудавшаяся смена

Я не буду описывать дальнейшего отступления, так как оно совершилось хотя и в соприкосновении с немцами, но вполне упорядоченно. Нажим на нас прекратился уже в ночь, на 20 сентября. Чтобы помочь критическому положению, в котором находились в районе Сморгонь — Вилейка (взята окончательно русскими 23 сентября) остатки 1-й, 3-й, 4-й и 9-й кавалерийских дивизий, усиленных раздерганными 75-й и 115-й пехотными дивизиями, и открыть им возможность прорыва к Минску, Людендорф потребовал 22 сентября от всего фронта нового энергичного перехода в наступление. Наша дивизия 21 и 22 сентября оставалась за рекой Лошей; против нас вероятно имелись только очень слабые силы немцев; еле обозначилось стремление немцев приблизиться к р. Лоша, тотчас же остановленное несколькими выстрелами наших батарей. Ко мне в полк даже явился немец-дезертир, единственный за всю кампанию; это был заморенный поляк, очень жаловавшийся на плохое питание и трудную службу. Несомненно мы имели полную возможность прекратить на этом свое отступление; задержавшись на своих позициях 22 сентября, 10-я армия и весь Западный фронт наилучшим образом оказали бы помощь наступательным действиям 2-й и 1-й армии в промежутке Сморгонь — озеро Дрисвяты. Но уже 21 сентября Западный фронт избрал рубеж общего отхода своих армий, и как только обозы расчистили тыловые пути, в ночь на 23 сентября мы отошли за линию реки Ошмянки, а на следующую ночь — на окончательный рубеж. Это два очень ценных для Людендорфа перехода назад представляли дань отступательной инерции, штабному планированию отхода и неспособности Алексеева нести серьезную ответственность.

Утром 24 сентября 2-я Финляндская дивизия расположилась в районе Богуши, в 2 — 3 км впереди тех позиций, на которых русский фронт окончательно замер в октябре 1915 г. Потребовалось еще 24 дня, чтобы фронт застыл. Центр тяжести действий перенесся к северу, на верхнюю Вилию и Сорвечь. Немцы снимали с Молодечненского направления XXI корпус и кавалерию и отправляли их на север. Мы также стремились усилить нашу 2-ю и 1-ю армии, развертывавшиеся в промежутке между 10-й и 5-й армиями.

Фалькенгайн уже 25 сентября отдал приказ об остановке наступления и о расположении армий на русском фронте на зимовку; но Людендорф еще в продолжение 3 дней продолжал требовать от 10-й германской армии наступления на участке Сморгонь — Сосенка; последний пункт должен был являться исходным для нового рейда VI конного корпуса на Минск, но русские 22 сентября выбили 77-ю резервную дивизию из Сосенки, 23 сентября овладели Вилейкой, к утру 26 сентября форсировали на широком фронте верхнюю Вилию, 27 сентября продвинулись с боем к м. Речки, грозили кавалерийским охватом со стороны Докшицы. Вечером 27 сентября Людендорф должен был отказаться от дальнейших наступательных действий. Людендорфу тем более приходилось смириться, что Фалькенгайн подкреплял свой приказ отобранием от Людендорфа 5 новых дивизий.

День 25 сентября был избран Фалькенгайном для отдачи приказа о переходе к обороне на русском фронте потому, что только к этому дню наши союзники французы соблаговолили изготовиться принять участие в кампании 1915 г., и в этот день начали свое заставившее ждать наступление в Шампани. Выручка со стороны французов последовала только тогда, когда немцы исчерпали полностью всю программу ударов по русскому фронту. Наше командование, казалось бы, могло дать своим измученным войскам отдых и посмотреть, как воюют французы. Отдых нужен был армии крайне. Тем не менее, пока стреляли французские пушки в Шампани, русское командование продолжало дергать войска и гнать их в атаку, несмотря на отсутствие в войсках каких-либо наступательных импульсов. Эта поддержка французов дорого обошлась 10-й русской армии. Только после 13 сентября, когда французы успели уже израсходовать свой небольшой запас наступательной энергии и перешли к обороне, успокоился и русский фронт. Непопулярность союзников в войсках в этот период была уже такова, что в 10-й армии командование не ссылалось на необходимость помочь французам и затруднить немцам переброску подкреплений на запад, а указывало лишь на необходимость поддержать наступательные действия 2-й и 1-й русских армий.

Когда наш отход закончился, начальник дивизии сообщил мне, что так как последний месяц 6-й полк нес самую тяжелую работу, занимал наиболее ответственные участки фронта дивизии и почти бессменно отходил в арьергарде, то теперь он принял твердое решение — дать 6-му полку хорошую передышку и держать его продолжительное время в резерве. Но в неумолкавшей оперативной сутолоке положение в резерве оказалось изрядно беспокойным — резервам частенько приходилось расхлебывать чужие скандалы, выступать, подпирать, временно занимать чужие участки позиции. В полку утверждали, что на позиции, когда отвечаешь только за свои грехи, гораздо лучше. Об одном из выступлений 6-го полка в качестве корпусного резерва и будет идти речь в этой главе.

2-я Финляндская дивизия в составе 7-го, 5-го, 8-го полков — около 3 500 штыков — занимала позицию в лесу западнее д. Богуши. Все 3 полка были развернуты на фронте в 3,5 км. 6-й полк числился в резерве V Кавказского корпуса и располагался в 4 км за фронтом, в д. Шиловичи и Черкасы. Правее, на довольно открытой местности располагалась 8-я Сибирская дивизия. Левее, до м. Крево, на протяжении 2,25 км, занимала позицию 4-я Финляндская дивизия. В м. Крево и далее на юг располагалась 65-я дивизия соседнего корпуса. В резерве V Кавказского корпуса находились "белые негры" — пограничная дивизия. Чтобы уменьшить протяжение фронта 4-й Финляндской дивизии, участок на северной окраине Крево был занят 4-м пограничным полком. В ночь на 26 сентября 7-я Сибирская дивизия, насчитывавшая 6 500 штыков, должна была сменить 2-ю Финляндскую дивизию 26-м Сибирским полком и слабую 4-ю Финляндскую дивизию 27-м Сибирским полком; 28-й Сибирский полк оставался в дивизионном резерве, 25-й Сибирский полк — в резерве III Сибирского корпуса. V Кавказский корпус вовсе должен был уйти с данного участка фронта и быть использован для другого назначения.

Немцы решили предпринять 27 сентября атаку на 8-ю Сибирскую дивизию в связи с общим наступлением на м. Сморгонь.

Этой атаке должно было предшествовать проявление активности на фронте V Кавказского корпуса, чтобы развлечь внимание русских. При истощении сил германской пехоты главная роль в этом проявлении активности отводилась артиллерии. Расположенный в лесу участок 2-й Финляндской дивизии был для этого неподходящим; кроме того он был мало выгоден для демонстрации, так как лежал непосредственно по соседству с объектом будущей атаки — позицией 8-й Сибирской дивизии. Выбор немцев вероятно на этом основании остановился на открытом участке 4-й Финляндской дивизии. Находившаяся против него часть Кенигсбергской ландверной дивизии — бригада Зоммера (4-й, 9-й, 12-й отдельные ландштурменные батальоны по данным нашей разведки; против Крево — будто бы 374-й резервный полк, вероятно только что сформированный из эрзатцполка) получила приказание вечером 26 сентября за несколько часов до намечавшейся у нас смены произвести поиск или даже атаковать русских. При отсутствии у русских хорошо оборудованных окопов и общем расстройстве, вызванном шестимесячным отступлением и неудачами, немцы могли рассчитывать на сильный эффект действий своих снарядов.

Несмотря на то, что русские располагались на этом фронте только второй день, их окопы были уже усилены проволочными заграждениями, пока еще довольно тонкими, и с небольшими промежутками на спокойных участках. Командовавший боевой частью 8-го полка{96} командир III батальона капитан Печенов 25 октября так характеризовал положение на своем фронте (2 слабых батальона — 900 стрелков + 4 или 5 пулеметов — на 1 300 шагов по фронту): "№ 23. 20 ч. 40 м. Командиру 8-го полка. Участок занят довольно крепко. Держаться, если не подведут стрелки, можно вполне. Перед моим участком (левофланговый. — А. С.) небольшой выруб и есть обстрел шагов на 120. У Акутина (командир правофлангового батальона) обстрел значительно меньше, доходя к правому флангу до нескольких шагов{97}. 12-ю роту имею в резерве. Акутин имеет в резерве 2 роты. С 14-м (Финляндским полком. — А. С.) связь и самое тесное соприкосновение установлены. Нажима можно ожидать слева от 14-го полка. Печенов". К этому донесению, отправленному в момент начавшейся уже у соседа слева паники, приложено хорошее кроки расположения в лесу рот 8-го полка, с указанием их номеров.

Описываемые ниже события происходили в атмосфере тяжелого расстройства русской армии и общего разъезда начальства. 25 сентября, в тот самый день, когда 7-й Сибирской дивизии была поручена трудная задача смены двух других, правда численно слабых дивизий, и начальник дивизии Братанов и начальник штаба 7-й Сибирской дивизии Дьяконов эвакуировались под предлогом болезни. Отпуска не были еще разрешены, но начальники штабов разъехались в широком масштабе; документы штабов дивизий стали подписываться почти исключительно временно исполняющими должность начальниками штаба дивизии капитанами Лазаревичем, Соллогубом, поручиками Оберюхтиным, Корком{98}.

Правда, 24 сентября из отпуска вернулся начальник 4-й Финляндской дивизии ген. Селивачев. Но 4-я Финляндская дивизия, или "остатки" ее, как старательно стремилась она подчеркивать в официальной переписке, должна была на следующий день вечером сменяться. Поэтому вероятно Селивачев не интересовался позицией и не заглядывал пока в свои полки; он только формально вступил в командование дивизией.

4-я Финляндская дивизия насчитывала к 23 сентября всего 4 батальона, 22 пулемета, 13 орудий и имела в строю 92 офицера, 2 316 штыков, сверх того, 905 нижних чинов, вооруженных винтовками (вероятно унтерофицеры, связные, конные разведчики и пр.){99}, и обладала 172 заручными винтовками. По численности она уступала только на 25 % 2-й Финляндской дивизии. Но настроение в ней было мерзкое, кадры утрачены или деморализованы, наличный состав представлял плохо усвоенные полками роты пополнения; дивизия прибеднивалась, указывая на свою небоеспобность, чтобы скорей быть снятой с фронта и получить отдых; эта официальная точка зрения командования дивизией была известна в полках оказывала сильно разлагающее влияние.

Дивизия отошла на свой участок одновременно с 2-й Финляндской к утру 24 сентября; участок ей был указан заблаговременно, и дивизия, находившаяся на переход впереди, должна была уже к утру 23 сентября выслать команды рабочих в з. Закосье, в распоряжение корпусного инженера V Кавказского корпуса; предполагалось, что за сутки до подхода дивизии будут уже возведены важнейшие участки окопов. Однако ничего сделано не было. Журнал военных действий штаба дивизии дает этому следующее объяснение: застенок Закосье представляет пункт, отмеченный на трехверстной карте; но местное население этого названия не употребляет, и все хутора, лежащие на шоссе к северо-востоку от Крево, именуются одинаково — выселки из Крево. Рабочие не нашли Закосье, где-то блуждали в тылу, и корпусный инженер не смог их разыскать. Конечно виновата не карта, а отсутствие порядка — не было с рабочими сколько-нибудь приличных офицеров, стрелки хотели отдыхать, а не работать, корпусный инженер не охотно брал на себя ответственность за выбор позиции для 4-й Финляндской дивизии, и не слишком разыскивал рабочих.

Утром 24 сентября дивизия пришла на пустое место; не было даже трассировки окопов. На позиции стали 14-й и 16-й Финляндские стр. полки: 15-й и 13-й сначала расположились в резерве. По карте протяжение фронта позиции — 2 250 м; но по журналу военных действий она оказалась растянутой на протяжении около 3 км, чему верить конечно не приходится. 2 полка оказались не в силах занять весь фронт, и между ними был выдвинут на центральный участок 13-й полк из резерва дивизии.

Работы по укреплению прикрывались охранением, которое однако сразу осадило на линию фронта, когда в 13 ч. 30 м. 24 сентября показались передовые части немцев. За остаток дня дивизия успела донести об одной отбитой атаке на свой центр и о прорыве ее правого фланга, который она смогла восстановить. Несомненно, что отбитая атака представляет собой небольшую перестрелку рекогносцирующего характера, затеянную немцами с дальней дистанции, а прорыв уход целых взводов или даже рот в тыл под влиянием нескольких артиллерийских снарядов, или при появлении на приличном удалении группы немецких разведчиков. Потери 4-й Финляндской дивизии за этот день при отходе сторожевого охранения и в течение "боя" на главной позиции достигли всего 3 убитых, 23 раненых (сколько самострелов? — А. С.), 10 контуженных и 7 без вести пропавших солдат. Офицеры были полностью в добром здоровьи.

Ночь прошла спокойно, но с утра 25 сентября немецкая артиллерия начала оживленно пристреливаться. От 4-й Финляндской дивизии пошли тревожные донесения, и штаб корпуса передвинул II батальон 6-го Финляндского полка часть корпусного резерва — из с. Шиловичи на опушку леса у з. Закосье, за стык между 2-й и 4-й Финляндской дивизиями. Другую часть корпусного резерва — 2-й пограничный полк — штаб корпуса подтянул в д. Кунцевщина.

С полудня до вечера установилось затишье. В 18 час. начался оживленный артиллерийский обстрел; под его прикрытием двинулись немецкие роты, вероятно имевшие своей задачей приступить к устройству солидной укрепленной позиции в 600 — 1 000 м перед фронтом 4-й Финляндской дивизии; двинулись и немецкие команды, назначенные для поиска и для прикрытия этих окопных работ. В 18 ч. 25 м. штаб 4-й Финляндской дивизии уже доносил об атаках, направленных на 14-й и 13-й полки, о дебушировании из Томасовского леса густых масс немцев, взятых нашей артиллерией под обстрел. 2 роты дивизионного резерва (т. е. половина 15-го полка) были направлены на поддержку центра и окопались во второй линии, позади 13-го полка. Несмотря на то, что перестрелка продолжалась еще только 25 мин., полковые резервы оказались, по крайней мере по донесениям, израсходованными. В левофланговом 16-м полку положение признавалось более легким: вероятно, против него никакого противника не было, так как его правофланговые роты оказывали 13-му полку поддержку косоприцельным огнем стрелков и пулеметов.

В 19 ч. 20 м. уже темнело, когда начали сообщать о распространении атаки по всему фронту 4-й Финляндской дивизии, за исключением левофланговой роты 16-го полка, примыкавшей к м. Крево. Но 16-й полк сейчас же донес, что отбросил немцев на их прежние позиции, в 500 — 1 500 шагах перед его фронтом. Так как немецкая пехота безусловно не летала, то повидимому она к 16-му полку ближе и не подходила — нельзя в течение нескольких минут оказаться перед окопами, а в следующий момент оказаться в километре позади. С фронта 13-го полка сообщалось, что немцы залегли в 600–700 шагах, т. е. как будто к атаке также не приступали. С других пунктов мы имеем одновременные сообщения, что немцы атакуют, и что немцы залегли в 1 500 шагах. Примирить эти сообщения возможно, лишь допуская продвижение на близкие дистанции мелких разведывательных партий и выполнение окопных работ основной массой.

В дальнейшем — еще больше противоречий. В 19 ч. 40 м. немцы повсюду остановлены. В 20 час. слышно, что немцы кричат ура. Правый фланг 13-го полка поэтому выбежал назад из своих окопов (в подлиннике конечно был выбит), но вскоре был водворен обратно.

Положение ухудшилось тем обстоятельством, что в дивизии в 19 ч. 45 м. становится известным, что она наступающей ночью будет сменена. Боеспособные части в таком сообщении могли бы почерпнуть импульс для напряжения своей энергии: прежде всего надо полностью сохранить занимаемое положение, чтобы сдать позицию сменяющей части; неустойка лишит возможности осуществить смену; затем, на крайний случай, сменяющий полк может явиться резервом, который в критическую минуту удвоит наши силы. Но для дрянных войск, только и мечтающих о том, как бы прервать неприятное стояние лицом к лицу с противником, известие о смене вносит расслабляющее начало: мы свое оттрубили, теперь пусть выпутываются, как хотят, наши преемники. Так именно и восприняла 4-я Финляндская дивизия сообщение о скорой смене.

2-й пограничный полк был вызван в 20 час. из Кунцевщины на помощь и ожидался в 21 час. в з. Закревье. Хотя 13-й полк и вернулся в свои окопы, положение оставалось неопределенным; "атака" распространилась и на 16-й полк. Штаб 4-й Финляндской дивизии давно уже стремился перевести за свой центр II батальон 6-го Финляндского полка, стоявший на стыке, но Чернышенко упорно отказывал двинуться, ссылаясь на то, что его батальон — часть корпусного резерва. После 21 часа получилось разрешение штаба корпуса, и в 21 ч. 30 м. 2 роты II батальона были двинуты на стык 13-го и 14-го полков, откуда пришло донесение о прорыве немцев и распространении их в тылу. В действительности оказалось, что здесь смежные роты 13-го и 14-го полков просто выбежали вновь из своих окопов назад; с прибытием ставших позади них 2 рот 6-го полка они вернулись в окопы — "положение было восстановлено". Другие 2 роты II батальона 6-го полка остались на старом месте, на стыке.

После 22 час. в 4-й Финляндской дивизии наступает как бы момент успокоения; с левого фланга 16-го полка доносят, что немцы ушли на 1 000 шагов; однако паника и стрельба по всем направлениям, происходившая в 4-й Финляндской дивизии с наступлением темноты, уже несколько деморализовала ее соседей. В 22 ч. 40 м. начальник штаба 4-й Финляндской дивизии доносит начальнику штаба корпуса за № 15/35: "Перед левым флангом 16-го полка противник отхлынул под нашим ружейным и пулеметным огнем на 1 000 шагов, но в это же время правофланговая рота 4-го пограничного полка покинула свои окопы. Тогда командир 16-го полка направил для обеспечения своего левого (фланга. — А. С.) 3 взвода, одной ротой боевого участка и полуротой резерва перешел в контратаку с целью отбросить подальше немцев, залегших перед центром его участка на 150 шагов".

Тут все темно — немцы отброшены на 1 000 шагов, а лежат в 150 шагах; сомнителен и рассказ о соседях, и более чем сомнительна сама контратака.

Но центр паники передвинулся вправо. К 23 час. уже не только 13-й и 14-й полки, но и 8-й Финляндский полк вышел из своих окопов и осадил в лесу на 300 шагов; здесь безусловно имела место атака немцев, по крайней мере небольших их групп. На следующее утро я, производя рекогносцировку, забрел на левый фланг оставленных 8-м полком в эту ночь окопов, находившихся неподалеку перед нашим фронтом и не занятых немцами; в том месте, где я вошел в окопы, у самой проволоки лежали тела 4 немецких пехотинцев, причем у трех из них были прострелены каски, которые я и захватил с собой. Мне потом в 8-м полку говорили, что через слабое проволочное заграждение проскочило в одном месте десятка полтора немцев, что в связи с паникой в 14-м полку и потерей связи с 4-й Финляндской дивизией и обусловило отход 8-го полка на 200300 шагов назад. Левый фланг 8-го полка отказался совершенно открытым, и 8-й полк израсходовал, не желая отходить дальше, все 7 рот батальонных и полкового резервов на загиб фланга, но контакта влево ни с кем добиться не мог. В соответствии с осаживанием 8-го полка осадил и 5-й полк; последний несколько помог 8-му полку, приняв при осаживании влево, примерно на один ротный участок.

Не то бой, не то паника охватывала теперь почти весь фронт V Кавказского корпуса. На протяжении 5 км переливалась ружейная стрельба. В темноту стреляла не только боевая часть, но и резервы и масса отбившихся и бродячих людей. Раздававшиеся в тылу выстрелы действовали очень неблагоприятно на остававшиеся в окопах части, так как, ориентируясь в темноте только по звукам выстрелов, они неизбежно должны были придти к выводу, что глубоко охвачены немцами, раз бой ведется у них далеко в тылу.

Подошедший в составе 6 сотен 2-й пограничный полк был двинут командованием 2-й Финляндской дивизии в этот хаос, притом в двух направлениях: 2 сотни — на крайний левый фланг дивизии — стык 16-го Финляндского полка с 4-м пограничным, и 4 сотни — в центр — на левый фланг 14-го полка. Штаб корпуса приказал двинуться в Закревье, на помощь 4-й Финляндской дивизии, и I батальону 6-го Финляндского полка, насчитывавшему за выделением наряда по дивизии, только 2 роты. Так как в моем распоряжении не оставалось больше никого, то с 2 ротами, вскоре после полуночи, выступил из д. Черкасы и я.

Надо отметить чрезвычайно неудачное расходование корпусного резерва: 6 сотен 2-го пограничного полка были разбиты по двум направлениям, 6 рот 6-го Финляндского полка были распределены на 3 кучки; каждой маленькой кучке грозила опасность быть захлестнутой морем охваченных паникой людей, в которое ее окунали. Нет сомнений, что 6-й Финляндский полк, двинутый совокупно, смог бы добиться несравненно более благоприятных результатов.

Направление двух изолированных сотен 2-го пограничного полка на помощь 16-му полку начальник штаба 4-й Финляндской дивизии мотивировал в донесении от 23 ч. 25 м. за № 16135: "Они следуют в распоряжение командира 16-го полка, так как противник отбросил сначала левый фланг (4-го пограничного полка), а затем и сотню правого фланга, которая, заняв было свои окопы, вновь отошла. Вследствие этого отхода немцы вышли во фланг левофланговой роте 16-го полка и заставили ее отойти". Конечно виноват всегда сосед, даже когда темно, и ничего ровно не видно.

Начальник 4-й Финляндской дивизии, ген. Селивачев, еще в 22 час. уяснил себе, что руководить ночным боем в сущности 4 батальонов по телефону из удаленного на 7 км фольварка Садки, где располагался штаб дивизии, невозможно. Поэтому он приказал своему бригадному командиру полковнику Ларионову, замещавшему его во время отпуска в командовании дивизией и выбиравшему позицию, отправиться на участок боя и объединить на месте действия частей дивизии и подходящих подкреплений. Офицеры генерального штаба — начальник штаба дивизии подполковник Иванов и старший адъютант Берман остались в тылу для письменных работ; Ларионов отправился без штаба. Еще до полуночи Ларионов прибыл в блиндаж на опушке леса, за центром, где находился штаб резервного полка дивизии — 15-го Финляндского, и доносил оттуда в 23 ч. 35 м. за № 10/134а: "Наши отходят, связь порвана, со штабом дивизии тоже; разведчики донесли, что 3 взвода пограничников будто бы окружены и захвачены в плен. Командир I батальона 15-го полка доносит, что все бегут, командиры батальонов не в состоянии остановить свои батальоны. Немцы ворвались в деревню и в Крево и обстреливают отходящих.

Полковник Ларионов".

Вопреки утверждению этого сообщения о разрыве связи со штабом дивизии, оно было передано в ф. Садки по телефону; верно, что по отходящим, как и по всему пространству в районе 4-й Финляндской дивизии, стреляли, но что этим занимались немцы из Крево — более чем сомнительно.

Далее Ларионов говорил по телефону с начальником штаба дивизии, и результат этого разговора штаб так передавал штабу V Кавказского корпуса 26 сентября в 0 ч. 5 v. за № 17/130): "Прорыв в районе расположения пограничной дивизии дал немцам распространиться в тылу 16-го Финляндского стр. полка. 2 сотни пограничников, высланные из резерва, восстановить положения не могли. Немцы достигли з. Закревья южного (т. е. пункта, впереди которого находился сам Ларионов. — А. С.), у которого идет бой. На правом фланге в районе 14-го полка восстановить положения тоже не удалось. 2 сотни пограничников (в действительности и по прежним сообщениям штадива — 4 сотни. — А. С.) и батальон 6-го полка дали только возможность устраиваться в тылу прежней позиции. Второй (т. е. следующий, а по номеру — первый. — А. С.) батальон 6-го полка выдвигается на з. Закревье северное. 27-й Сибирский полк направляется на з. Закревье южное".

Непроверенные, но мрачные панические известия осадили Ларионова со всех сторон. Пришло сообщение, что немцы заняли окопы 13-го и 14-го полков; одни говорили, что немцы распространились по всему тылу дивизии и даже находятся в том же хуторе, у которого располагался штаб 15-го полка и где находился Ларионов; с другой стороны — с участков 13-го и 14-го полков передавали, что немцы дальше не двигаются. Журнал военных действий 4-й дивизии резюмирует положение так: "Войска вышли из рук своих начальников". Нужно отдать справедливость войскам, что начальники делали ничтожные усилия, чтобы сохранить командование. Каждый полк был сжат в состав одного батальона, которым командовал командир батальона. Командиры полков, их штабы, командиры расформированных батальонов являлись почти не причастными зрителями, за исключением командира 16-го полка, полковника генерального штаба Иуона. Все эти "пассажиры", какими являлись командиры ведущих ночной бой полков, собирались около Ларионова с печальными докладами, что ничего поделать нельзя.

В 2 ч. 10 м. утра 26 сентября Ларионов доносил из з. Закревья северного: "Связь телефонная с полками и штабом дивизии, за исключением 16-го полка. Одной полуротой, а затем еще собранным взводом приказал занять опушку леса; пехотная цепь у Закревья (южн.), а сам со штабом 15-го полка, ввиду ружейного обстрела в расстоянии 700 шагов от противника, отошел в Закревье (северн.), где была позиция артиллерии. Здесь я встретил роту 16-го полка (с крайнего левого фланга — в тыл за правым флангом! — А. С.) под командой штабс-капитана Медведева, а затем остатки остальных полков, бежавших с позиции, числом до 300 человек. Всю эту толпу устроил, поручил офицеру выдвинуться к опушке леса, что у Закревья южного. Здесь спустя некоторое время встретил командира 14-го полка, который доложил, что часть его людей под командой капитана Ряжева отошла к задней опушке леса у Закревья (северн.). Одновременно получил донесение от командира 16-го полка, что, держась один на позиции с остатками людей, он окружен немцами, почему приказал ему, не сдаваясь в плен, пробиться штыками и отойти на опушку леса у Закревья (южн.). Занять прежнее положение не представляется возможным ввиду отсутствия офицеров и полной дезорганизации. Подошедшие 27-й Сибирский полк и 2 роты 6-го Финляндского полка остановились у д. Закревье северное, где была позиция артиллерии, где нахожусь я. Жду дальнейших распоряжений. Полковник Ларионов".

Уже в 23 часа штаб V Кавказского корпуса сообщил штабу III Сибирского корпуса, что по ходу напряженных боевых действий производство смены не представляется возможным. Но направленные на смену 26-й и 27-й Сибирские полки между тем продвигались. Командир 26-го Сибирского полка полковник Романов 26 сентября в 0 ч. 10 м. сообщал начальнику штаба дивизии 7-й Сибирской дивизии Лазаревичу из ф. Бульбутов (штаб 7-го Финляндского полка), расположенного близ с. Богуши: "Полк подходит к с. Богуши. На фронте Финляндской дивизии идут атаки немцев. По сведениям, полученным от командиров 8-го и 7-го полков, выяснено, что 14-й Финляндский полк, что северо-западнее Крево, и еще севернее — 8-й полк отошли со своих мест. Сейчас послан для восстановления положения 6-й полк. Результатов пока нет. Смену в настоящее время командир 7-го полка не находит возможным. Батальонам приказано остановиться у с. Богуши, а батарее у Сельце. Участок занимается 2 500 штыков. Сегодня днем на нем велись атаки. В (одном.-А. С.) полку 12 пулеметов, в другом — 8. Считаю, что со своими силами лесистый участок занять будет тяжело. Резерва не будет никакого, что при натиске немцев, как было сегодня, невозможно".

Менее корректно доносил командир 27-го Сибирского полка полковник Афанасьев 26 сентября в 0 ч. 20 м. из д. Шиловичи: "Начальник 4-й Финляндской дивизии сообщил обстановку. В стыке между 13-м и 14-м полками немцы прорвали фронт и очутились в тылу позиции, благодаря чему 14-й полк отошел. Приказано ему восстановить первоначальное положение. Южнее Крево (ошибка: Афанасьев очевидно хотел сказать севернее. — А. С.) немцы прорвали пограничников в направлении на Закревье южное, очутившись в тылу 16-го полка. Я с полком двигаюсь на Закревье северное — Закревье южное с целью оттеснить немцев и освободить 16-й полк из тяжелого положения. Финляндская бригада (очевидно 4-я Финляндская дивизия. — А. С.) артиллерию свою оттянула. Я свою батарею остановил в д. Шиловичи. бой продолжается. Жду дальнейших распоряжений. Начальник дивизии (4-й Финляндской. — А. С.) крайне удивлен, что для смены его дивизии в 5 000 штыков (это Селивачев никак не мог сказать Афанасьеву. — А. С.) прибывают всего 2 полка в 2 000 штыков, тем более, что немцы проявляют на этом участке усиленную активность. Я следую с полком на Закревье".

Немцы проявляли вполне достаточную активность, чтобы воспрепятствовать смене V Кавказского корпуса. Уменьшение количества войск, однажды развернутых на определенном участке, всегда представляет несколько болезненную операцию. Теперь оба командира Сибирских полков побаивались сменять своими полками целые дивизии и преувеличивали — один количество пулеметов во 2-й Финляндской дивизии, другой — количество штыков в 4-й Финляндской дивизии. Командир 27-го Сибирского полка Афанасьев, прибыв в лес у Закревья северное, продолжал агитировать за отказ от смены: "2 ч. 30 м.

26/IX. № 191.

Полки 4-й дивизии оставили свои позиции, отошли к лесу, что у Закревья северное. Частями (малыми) заняли опушку. Точно обстановка не выяснена. Общего начальствования нет, но заметно желание свалить все на сибиряков (! — А. С.). Обстановка крайне тяжелая и совершенно неясная, больше разговоров (! — А. С.) о смене. Занять 4-верстную позицию (2 250 м уже выросли вдвое. — А. С.) при настоящей обстановке невозможно, тем более, что на всем пространстве нужно переходить в наступление с необеспеченными флангами. Прошу указания. При сложившейся обстановке нужно искать позицию в тылу или атаковать достаточными силами, а не одним полком".

Настаивая на отказе от смены, командиры Сибирских полков ломились в открытую дверь. В соответствий с телеграммой штаба V Кавказского корпуса штаб III Сибирского корпуса предписывал начальнику штаба 7-й Сибирской дивизии: "26/IX,

1 ч. 10 м.

Капитану Лазаревичу. 2100.

Командир корпуса приказал 27-му полку по прибытии в з. Закревье не сменять финляндцев до выяснения обстановки. В случае надобности — поддержать финляндцев для отражения атаки немцев.

5130. Богданович".

(Получено в 1 ч. 30 м.)

Известие о тяжелом положении 16-го полка, окруженного немцами, широко распространилось в тылу, и подкрепления прибывали с разных сторон: штаб 7-й Сибирской дивизии двинул 1 батальон 28-го Сибирского полка (див. резерв) на усиление 27-го Сибирского полка; последнему было указано под руководством Ларионова помогать 16-му полку. 26-й Сибирский полк должен был поддержать левый фланг 2-й Финляндской дивизии. Штаб V Кавказского корпуса из своего корпусного резерва в 2 ч. 20 м. двинул в распоряжение Ларионова очередную каплю — 1 батальон 1-го пограничного полка. Всего в распоряжение Ларионова на участке в 2 250 м собиралось свыше 13 батальонов: 4-я Финляндская дивизия — 4 батальона, 6-й Финляндский полк — 2 батальона, сибирские стрелки — 5 батальонов, пограничники — 2 батальона.

Около 2 ч. 30 м. Ларионов начал оценивать обстановку более благоприятно: к нему подошли 27-й Сибирский полк и 1 батальон 6-го Финляндского полка и в порядке отошел из своих окопов 16-й полк, что сразу увеличило число бойцов собственно 4-й Финляндской дивизии с 290 до 800. Телефонная связь, по мнению Ларионова, имелась со всеми частями; правда, с сотнями пограничников 2-го полка связи не было, но пограничники считались разбежавшимися или сдавшимися в плен и были просто сброшены со счета.

II батальон 6-го Финляндского полка располагался на правом фланге этой массы; Чернышенко собрал все свои 4 роты вместе и стремился установить непосредственную связь с загнувшим фланг 8-м полком. Но так как 4-я Финляндская дивизия осадила свыше 2 км назад, то Чернышенко смог окончательно разрешить эту задачу только к 8 час. утра, когда левый фланг 8-го полка был продолжен влившимся в него батальоном 26-го Сибирского полка. Мой I батальон (2 роты) получил почетную задачу старой гвардии — находиться в резерве, охраняя непосредственно з. Закревье северное, где располагался Ларионов и откуда исходило управление. Другие части готовились к производству контратаки. Подполковник Элерт, оставшийся за командира 27-го Сибирского полка Афанасьева, отправившегося куда-то спать, так доносил начальнику штаба 7-й Сибирской дивизии (час не указан, вероятно, около 7 час. утра 26 сентября): "27-й полк, подойдя к позициям финляндцев (не дошел на 3 км — А. С.), нашел финляндские полки оставившими свои позиции. Полку было приказано содействовать атаке финляндцев и восстановить положение. Утром полки повели наступление, но финляндские полки, встреченные ружейным огнем немцев, в беспорядке отошли к опушке леса, что западнее з. Закревья. После отхода финляндцев положение было таково: 13-й и 14-й (финляндские полки. — А. С.) находятся неизвестно где, а от 16-го осталась одна рота. 2-я Финляндская дивизия тоже со своих окопов отошла; таким образом 27-й полк остается на позиции с обнаженными флангами. По сведениям 65-я дивизия, занимавшая м. Крево, отошла. В данное время полк занимает позицию в яме, немцами же занимаются высоты. Артиллерийской позиции тоже нет, наши батареи поэтому бездействуют". Мы вскоре увидим, так ли безнадежно было положение 27-го Сибирского полка; а пока заметим, что если бы немцы были на высотах, то нашим батареям нетрудно было бы их обстрелять; если наша артиллерия бездействовала, то только потому, что 4-я Финляндская дивизия и 7-я Сибирская оставили свои батареи вне района суматохи, не ближе 6 км к первоначальной позиции 4-й Финляндской дивизии (д. Шиловичи).

Я дремал, сидя на пеньке около рот своего I батальона. Около 5 час. утра я был разбужен вспышкой ружейного огня. Стреляли наши. Это Ларионов приказал остаткам своей дивизии, сибирским стрелкам, батальону 1-го пограничного полка идти в контратаку, чтобы отобрать потерянную ночью позицию. В утренней мгле происходил повидимому новый рецидив паники. Цепи, находившиеся всего в 300 шагах впереди, вместо того чтобы идти вперед, залегли, открыли огонь, начали отбегать назад. Но скоро все начало успокаиваться, и цепи, одетые в шинели, стали вновь засыпать. В тылу бродила масса отбившихся.

Я пошел за новостями в избу Ларионова. Просторная комната. Маленькие окошки были плотно закрыты ставнями. На столе горели свечи, и какой-то полковой адъютант, усердный писатель, строчил под диктовку Ларионова, сидевшего на лавке в красном углу. Казалось, вся 4-я Финляндская дивизия, в лице своего начальства, влезла в эту комнату. Здесь заседали все 4 командира ее полков и представители других частей. Даже чаю в избе не было. У всех были бледные, изможденные бессоницей и нервным напряжением лица. Все были в полной амуниции и застегнутых пальто — Ларионов, сам по себе приличный командир, не переносил в тыл своего командного пункта, хотя цепи находились всего в 150 шагах впереди, и вновь начинали пятиться. В сенях сидели телефонисты; но им приходилось только передавать донесения в штаб дивизии; вниз телефон не работал, так как все начальство было тут; ориентировку давал какой-то очень встревоженный молодой офицер, выскакивавший на минуту из хаты, и затем возвращавшийся с печальной информацией о настроениях и уклонах: "продолжают пятиться… разбредаются" — слышался его почтительный шопот. Я поздоровался.

Прерванный мною, Ларионов продолжал вдохновенно диктовать донесение: "Около 5 час. утра, собрав отошедшие со своих позиций части, двинул их вместе с 27-м Сибирским полком и батальоном пограничников в атаку для захвата утраченных ночью окопов. Но встреченные убийственным пулеметным огнем (пулеметы абсолютно не трещали. — А. С.), стрелки приостановились и частью стали поддаваться назад. Приказал задержаться во что бы то ни стало, хотя бы на западной опушке леса у з. Закревья северо-восточного.

Положение крайне тяжелое, так как управление разнообразной и уже расстроенной массой, тем более в лесу, становится все труднее и труднее".

Красноречие Ларионова вызывало сочувственные, одобрительные замечания у собравшихся командиров полков. Мне стало противно; я захотел выйти на вольный воздух. Неприятно было посмотреть кому-нибудь в глаза — такое нервное, напряженное, тревожное выражение встречалось на всех лицах.

Я стал прогуливаться по двору, сопровождаемый начальником своих конных разведчиков, прапорщиком К., и искал, на чем мог бы отдохнуть глаз. Мое внимание привлек один солдатик, поведение которого было далеко от суеты сует, одолевавшей всех; его сознание несомненно являлось совершенно посторонним разыгрывавшимся событиям. Винтовки у него не было, но зато он был весь увешен фляжками для воды, а в руках держал два котелка. Зеленые петлицы изобличали в нем "белого негра" — пограничника. Он степенно набрал воды из колодца{100}, наполнил ею все свои сосуды и, аккуратно ступая, чтобы не расплескать налитые до краев котелки, двинулся в сторону фронта. Это меня заинтриговало; и мое удивление возросло до максимальных размеров, когда пограничник, с своей спокойной, деловой походкой миновал цепь, стрельба в которой уже успокоилась, и продолжал следовать все дальше. Я и прапорщик К. вскочили на коней и мгновенно его догнали. "Какого полка?" "2-го пограничного". "Чего бродишь?" "Так что всю ночь ходили, ходили, только 3 часа всего и поспали, теперь охота чайку вскипятить, отделенный послал за водой". "Да где ваша сотня?" "Да вот этой тропкой больше версты будет".

Вид милого пограничника действовал успокоительно и убедительно; всякая жуть пропадала. Я его поблагодарил за любопытное сообщение и поскакал вперед, по указанному им направлению. Примерно через 1,5 километра я уперся в бывшие резервные окопы 4-й Финляндской дивизии, в которых лежал еще сонный батальон 2-го пограничного полка; офицеров разыскать не удалось, так как я торопился; сомнения не было — тут находились все 4 сотни, двинутые ночью на выручку левого фланга 14-го полка. Попавшийся унтерофицер объяснил мне, что они ночью ходили выручать финляндцев, только трудно было разобраться — ни своих, ни немцев нигде не видно, а стреляют много; поэтому они устроились в окопах, на которые набрели, и спокойно отдыхали. Впереди есть другие окопы, как сообщали дозорные, но до них еще 800 шагов, а то и больше. Должно быть ночью здесь бродили немецкие разведчики, но сейчас немцев не видно; окопы впереди вероятно попрежнему никем не заняты.

Хотелось немедленно организовать разведку, чтобы получить твердую уверенность, что позиция 4-й Финляндской дивизии никем не занята; но с чужими сотнями на это ушло бы много времени и притом я вышел бы несомненно за пределы своего круга ведения. Надо было скорей сообщить Ларионову, что он воюет во второй линии с ветряными мельницами, что в 1,5 км перед рубежом, на котором он был якобы остановлен убийственным ружейным и пулеметным огнем, лежат пограничники и нет ни одного немца. Я поскакал назад в о. Закревье северное и в начале седьмого часа утра входил к Ларионову.

Внутренность той же избы была освещена теперь дневным светом, еще больше подчеркивавшим изможденность, усталость, никчемность, упадок духа собравшихся в ней людей. Информатор, выглядывавший за дверь, казался еще более расстроенным. Ларионов диктовал попрежнему, но делал теперь резкий упор на необходимость отступления; его поддерживали присутствовавшие здесь офицеры-сибиряки; командиры полков 4-й Финляндской дивизии как-то состарились и как-будто полностью ушли в прошлое. Больше потери, безуспешность контратак, отход соседних дивизий, обтекание флангов неприятелем, чрезвычайные тактические невыгоды занимаемой позиции, неотложность отступления являлись очередной темой диктанта Ларионова.

Я постоял несколько минут, слушая; когда дело дошло до срочности решительного скачка назад, на другой рубеж, я выступил с заявлением, что это сплошная фантазия, никаких немцев нет, впереди в 1,5 км — пограничники, у которых полное спокойствие, как я только что наблюдал, что если Ларионов пошлет свою телеграмму, то я немедленно буду вынужден телеграфировать командиру корпуса опровержение. Несмотря на резкий тон моего заявления, Ларионов видимо обрадовался и, чтобы дать себе собраться с мыслями, он обрушился совершенно подавляющим образом на своего информатора, сконфуженно стоявшего у дверей. Затем Ларионов попросил меня сообщить, что я видел, и заявил, что конечно он сейчас же радикально изменит содержание изготовленного донесения.

Первое распоряжение Ларионова (по журналу военных действий — около 6 ч. 15 м., на копии час не показан) было адресовано к открытому мной батальону 2-го пограничного полка и должно было и санкционировать его пребывание впереди и тащить назад, на общий фронт. Написано оно нарочно непонятно и ошибочно помечено следующим днем: "27/IX. Поставьте свой правый фланг уступом и окапывайтесь на опушке леса, обеспечивая правый фланг, держать связь с финляндцами".

Следующее распоряжение относилось к моему I батальону. Мое присутствие являлось для Ларионова стеснительным, и он отсылал мой батальон вправо. Ясность формулировки несколько страдала: "26 сентября. 6 ч. 38 м. (получено 6 ч. 45 м.) № 11/134, командиру I батальона 6-го Финляндского полка". Держите связь с 27-м Сибирским полком, окопайтесь на опушке леса, удерживая наступление (!? — А. С.) противника". Меня это устраивало, так как сближало с батальоном Чернышенко и не отрывало от моей дивизии. У меня было свое дело, а Ларионов в советниках, в особенности во мне, очевидно не нуждался. При мне было еще написано приказание командиру I батальона 1-го пограничного полка, который, вопреки донесению Ларионова, в "контратаке", имевшей место в 5 час. утра, не участвовал. Этому батальону в 6 ч. 4 м. за № 12/134 было поставлено такое задание: "станьте на опушке леса восточнее дороги за серединой боевой части и удерживайте всех бегущих, водворяя в окопах"{101}. Хотя все батальоны находились под боком, но прошло 45 мин. прежде чем удалось разыскать командира пограничного батальона.

Я не стал дожидаться дальнейших действий Ларионова, раскланялся и ушел со своим I батальоном. А Ларионов продолжал "спускать на тормозах", стараясь примирить утреннюю действительность с ночными страхами, нашедшими достаточно полное отображение в его ночных донесениях. Какие исправления он сделал в своем сообщении после моего вмешательства, мне неизвестно, но на основании его донесения штаб 4-й Финляндской дивизии телеграфировал штабу корпуса: "26/IX, 7 ч. 15 м.

№ 18/135, вне очереди.

16-й Финляндский стр. полк, дойдя до окопов противника (никуда не ходил. — А. С.), понеся громадные потери под пулеметным огнем, отошел и окапывается на опушке леса между Закревьями. Командир 16-го полка присоединил к себе рассеянные части других полков и устраивается на позиции. Правее окапывается 27-й Сибирский полк. 2-я Финляндская стр. дивизия загнула свой левый фланг. Ваврский полк (65-й дивизии) по сведениям разведчиков отошел и занял позицию в районе надписи Крево (т. е. значительно восточнее местечка Крево. — А. С.). Для сбора рассеявшихся по лесу посланы конные разведчики и пограничники. Противник ведет наступление в значительных силах, стремясь охватить фланги. Положение продолжает оставаться серьезным.

Подполковник Иванов".

Несмотря на то, что я отчетливо высказал Ларионову убеждение, что немцы не занимают старых окопов 4-й Финляндской дивизии, начальство 4-й Финляндской дивизии не думало о том, чтобы поскорее выдвинуть туда какие-либо части, и было озабочено тем, чтобы свалить на кого-нибудь, другого задачу выдвижения на старый фронт. 26 сентября в 8 ч. 25 м. за № 20/135, начальнику штаба V Кавказского корпуса телеграфировал сам начальник 4-й Финляндской дивизии (по порядку, это 11-е донесение за ночь в штаб корпуса, начиная с 18 час. 25 сентября; начальник штаба дивизии, если не выезжал на фронт, то и не отдыхал): "Собирающиеся части присоединяются к устраивающимся на фронте з. Закревье северное и з. Закревье южное 6-му (Финляндскому. — С. А.), 27-му Сибирскому и 16-му Финляндскому полкам и окапываются. Противник открыл по нашим окопам артиллерийский огонь. Приказано держаться. Судя по интенсивности атак и громадному числу трупов, противник сосредоточил против 4-й Финляндской дивизии весьма крупный кулак. Прошу указаний, куда направляется гвардейская стрелковая бригада. Переход в наступление состоящими в моем распоряжении частями для занятия вчерашнего положения считаю крайне трудно выполнимым. Ген. Селивачев".

Прекрасный стиль: интенсивность атак, крупный кулак (может быть 3 ландштурменных батальона!), громадное количество трупов (никем не виденных), намек на желательность поручить гвардейским стрелкам занятие старых окопов. Сразу чувствуется, что Селивачев — подлинный вождь своей дивизии, а Ларионов, при всех его талантах, только скромный зам!