ГЛАВА 3 Ночная смена
ГЛАВА 3
Ночная смена
Всем известно, что осужденный человек в конце концов перестает сопротивляться, а пассивно, почти с благодарностью, подчиняется своему палачу.
Эдвард Эбби. Пустынный отшельник
Я смотрю на часы — 16:19. Застрял я часа полтора назад и половину этого времени пытался разбить ножом валун. Светло будет часов до девяти вечера, но я уже нацепил налобник поверх синей кепки. Да, прямо сейчас он мне не нужен, но я рад, что взял его, как и нож, который обычно в однодневные вылазки не беру. Спасибо путеводителю Келси, предупредившему об опасности наткнуться на змей и пауков. Мне не попались ни те ни другие, но книга подсказала взять с собой фонарь. Фонарик мне уже пригодился — подсвечивать сантиметровую щель, в которой зажато мое правое запястье, и исследовать руку со всех сторон.
Один из наиболее важных вопросов, который я пытаюсь решить, — это определить, какую часть веса валуна держит моя рука. Если совсем небольшую, мне придется отколоть меньший кусок камня. Чем больший вес валуна принимают моя кисть и запястье, тем больше он будет оседать, если я начну убирать поддерживающий его материал. На самом деле, для того чтобы освободить руку в этом случае, мне придется долбить, пока валун целиком не упрется в стену. К сожалению, достаточно высока вероятность того, что, поскольку между валуном и северной стеной каньона есть зазор — непосредственно под и над моим запястьем, — валун не опирается на стену. Он будет оседать, постепенно двигаться под моим нажимом. Остается только гадать, насколько это уменьшит мои шансы освободить запястье, поэтому я откладываю решение этого вопроса и продолжаю расковыривать камень ножом.
О том, что влип серьезно, я пытаюсь не думать. Такова реальность, но мысли о ней ничем не помогут в моем положении. Вместо них я сосредотачиваюсь на поиске каких-нибудь слабых мест в камне чуть выше и левее застрявшего запястья. Сначала я инстинктивно наметил линию отреза над куском камня — размером с мяч для игры в софтбол,[28] — я решил, что его мне хватит для освобождения кисти. Сейчас я разглядываю дефект в структуре камня, небольшую выемку над бугром — сантиметрах в пятнадцати над моей рукой. Демаркационная линия проходит через эту выемку. Я начинаю от линии, в нескольких сантиметрах ниже верхушки камня, и бью вниз, так близко к своей отметке, как только сумею. Восьмисантиметровое лезвие из нержавейки против камня; при каждом ударе я стараюсь попадать в одно и то же место.
Все лишнее — боль, мысли о возможном спасении, обдумывание непосредственно несчастного случая — прочь из головы. Сейчас работаем. Я полон решимости найти и использовать любые швы, любые расколы, чтобы ускорить процесс и победить камень. Каждые несколько минут я останавливаюсь, чтобы осмотреть всю поверхность валуна и удостовериться в том, что не пропускаю какой-нибудь более очевидной цели.
Но продвигаюсь я медленно, почти неощутимо для глаза. Раскрываю в мультитуле напильник, еще пять минут пилю им валун. Это ненамного лучше, чем лезвием, и то только если пилить боковой стороной вдоль линии. Камень явно прочнее, чем мелкие насечки напильника. Когда я в очередной раз останавливаюсь, чтобы очистить инструмент, то вижу, что пазы напильника заполнены металлической крошкой, содранной с него самого. Лезвие изнашивается, а камню хоть бы что. Опять осматриваю валун и тут замечаю, что он нетиповой окраски, тверже стен каньона и моего ножа и напоминает другие валуны — те, что я проходил выше по каньону. До меня доходит, что этот валун вовсе не из песчаника. Похоже, он упал из слоя более темной окраски, зажатого в песчанике Навахо и сформировавшего нависающий выступ метрах в ста выше по течению каньона, недалеко от S-образной деревяшки. Я свисал с него в начале щелевого участка каньона, перед тем как спрыгнуть в песок — пару часов тому назад.
«Плохие новости, Арон, — думаю я. — Тот нависающий выступ образовался потому, что сформирован более стойкими к эрозии породами, чем весь каньон. Этот камень — самое твердое, что здесь есть». Не проще ли будет выдолбить кусок стенки? Я решаю попытаться. Заменив напильник на восьмисантиметровое лезвие, бью мультитулом по скале чуть выше правого запястья. Нож скользит по розоватой наклонной стенке, при каждом ударе я очень близок к тому, чтобы проткнуть себе руку. Прихожу к выводу, что геометрия против меня: я не могу долбить ножом в нужном месте, потому что как раз там находится моя рука.
Я останавливаюсь, чтобы левая рука и плечо могли немного отдохнуть, смахиваю песчаную пыль, припорошившую правое предплечье. Я не вижу никаких изменений в позиции валуна и возвращаюсь к прежнему занятию — долблю по впадине в камне. Тюк-тюк-тюк… Тюк-тюк-тюк-тюк… Звук удара ничтожно тих, но стенки каньона отражают его. Я не могу долбить скалу с большей силой, иначе нож сорвется и я разобью себе костяшки пальцев или же просто промахнусь по нужному месту. Я надеюсь расшатать кристаллы вокруг серого выступа и отколупать кусок размером с квотер.[29] Если получится, это сильно поднимет мне настроение. Но даже крошечный бугорок смотрится неприступным, как банковский сейф, — я пробую и так и эдак, но не могу взломать его.
Еще час прошел, уже шесть вечера — чуть более трех часов с того времени, как меня зажало. Пока тепло, но уже на несколько градусов холоднее восемнадцати — максимальной дневной температуры, зафиксированной в полчетвертого моими часами, привязанными к левой лямке рюкзака. Я сдуваю каменную пыль, которую накрошил мультитулом, и ищу признаки того, что хоть сколько-нибудь продвинулся. Всматриваюсь в скалу еще и еще раз рассматриваю особенности ее строения, скова и снова пытаюсь найти участок с более рыхлой кристаллической структурой. Но, видя ничтожность результатов, понимаю, что вопрос этот скорее гипотетический, чем практический и раскрошить этот камень могла бы разве что геологическая кирка, если бы вдруг она волшебным образом материализовалась в моей руке.
Я понимаю, что попал в камеру смертников, самую крепкую из всех вообразимых. Правда, имея про запас всего шестьсот миллилитров воды, можно не сомневаться, что заключение будет недолгим, — необходимый минимум для путешествия по пустыне составляет четыре литра на человека в день. Я снова прикидываю, сколько смогу протянуть на своих скудных запасах, — до понедельника, максимум до утра вторника. Единственный способ выжить — выбираться отсюда. В любом случае таймер уже тикает, и все, что у меня есть для борьбы с камнем, — копеечный складной нож. Все равно что добывать уголь в шахте детским совочком.
Внезапно я чувствую, что разочарован, устал от долбежки. Я оцениваю, сколько уже удалось наковырять (почти ничего) и сколько я потратил на это времени (больше двух часов). Вывод прост: я занят бесполезным трудом. Обсуждаю сам с собой оставшиеся варианты, и напряжение перерастает в пессимизм. Уже очевидно, что я не смогу надежно закрепить полиспаст для подъема камня. Скалы образуют трехметровую полку в двух метрах выше моей головы и почти в трех метрах от меня. Даже с двумя действующими руками построить полиспаст в такой ситуации было бы невозможно. У меня нет воды, чтобы ждать помощи, у меня нет инструмента, чтобы расколоть камень, у меня нет возможности устроить полиспаст… У меня остался только один возможный вариант освобождения из плена.
Я медленно и четко произношу вслух: «Ты должен будешь отрезать себе руку». От этих слов бунтуют все инстинкты и чувства, и даже голос срывается на октаву.
«Я не хочу отрезать себе руку!»
«Арон, тебе придется отрезать себе руку».
Я понимаю, что спорю сам с собой, и неуверенно хихикаю. Это безумие.
Я отлично понимаю, что никогда не смогу перепилить собственные кости тупым ножом, поэтому возвращаюсь к прежнему занятию — пытаюсь долбить камень. Пусть это бесполезно, но это лучший из имеющихся вариантов. Продолжая долбить камень, я представляю себе вечернее солнце над пустыней, удлиняющиеся тени. Синева неба становится все глубже, а я весь последующий час безрезультатно стучу по камню, делая редкие и краткие перерывы. Выцарапанная над моей правой рукой фраза — «Геологическая эпоха включает настоящее время» — приобрела другой смысл. Сначала это было просто предупреждение Джерри Роуча. Теперь это мотивирующий призыв. Я полон надежды на то, что я, будучи частью геологической эпохи, смогу разрушить этот камень настолько, чтобы освободить правую руку от смертельного рукопожатия. Тем не менее нож очень быстро затупился о камень. Я опять меняю его на напильник и продолжаю пилить по линии над сероватым выступом, у ближайшего края выемки.
Пока пилю, я вспоминаю, как первый раз попал в Юту, — уж и не знаю, с чего вдруг это приходит мне на ум. Возможно, воспоминания — попытка ответа на терзающие меня вопросы: как я здесь оказался, как меня угораздило попасть в ловушку? В ту первую поездку мы отправились всей семьей. Это был 1990 год, первый мой год в средней школе. Мы ездили к каньонам Кэпитол-Риф, Брюс и Зион, а потом свернули на юг, к Гранд-Каньону. Сначала я не был сильно воодушевлен этой поездкой: за несколько недель до нашего отъезда мои друзья взволнованно обсуждали предстоящие лыжные путешествия или каникулы в Мексике. А я? А я ехал с родителями в Юту.
К счастью, с нами была друг нашей семьи, Бетти Дарр из Огайо. Она была самым начитанным человеком из всех, кого я когда-либо знал, и ее любовь к чтению уступала разве что любви к путешествиям. Эти качества делали ее идеальным попутчиком для подобных поездок. Бетти была также среди самых проницательных, заботливых и позитивно настроенных из всех, кого я когда-либо имел удовольствие называть своим другом. Еще маленькой девочкой, в тридцатые, Бетти заболела полиомиелитом, и все, что ниже талии, было у нее парализовано. Я уж не знаю, то ли из-за своей борьбы с полиомиелитом она была отчаянной оптимисткой, то ли наоборот — врожденный оптимизм помогал ей преодолевать последствия паралича, как бы то ни было, Бетти могла найти хорошее и светлое в каждом человеке, она всех любила. Несколько дней в неделю она добровольно проводила в тюрьме округа, обучая заключенных читать и писать, она приносила им журналы и занималась с ними один на один. Ее человечность видела в этих людях скрытый потенциал, все остальное значения не имело.
С того самого момента, как Бетти заболела, она каждый день пользовалась костылями и носила сплошной корсет, поддерживающий спину и ноги. Но иногда она перемещалась по своему деревенскому дому в Огайо на пятой точке, выталкивая себя вперед руками, волоча ноги за собой. Ездила она на специальном автомобиле с ручным управлением, а для прогулок в национальных парках брала с собой инвалидное кресло с электрическим моторчиком. Свое кресло она называла Пони. Иногда, если до красивого места было недалеко, ее переносил мой папа. Делать это было несложно: хрупкая Бетти весила всего сорок пять килограммов. Иногда холмы, попадающиеся нам по дороге, были слишком круты для моторчика Пони, и мы с сестрой чуть ли не дрались за право толкать Бетти вверх. В каньоне Брюс выиграл я и толкал Бетти и ее Пони к заключительной обзорной точке. И вот, когда я шел наверх — руки вытянуты вперед, голова утоплена в плечи — и разглядывал полку для аккумуляторной батареи, я услышал восторженный голос Бетти: «Ах, Арон, ты только посмотри на это!»
Я поднял глаза и чуть не упустил кресло. Перед нами открывался роскошный вид ка сотни оранжевых и розовых башен из песчаника, заполняющих стометровой глубины каньон, распахнувшийся прямо перед нами и простирающийся на сотни метров во все стороны, куда ни посмотри. Я был потрясен. Теперь я понимаю, что мое увлечение каньонами началось именно с эмоций, которые я испытывал на этой смотровой площадке. Мне хотелось мчаться вниз в каньон, дотронуться до башен, готовых, казалось, обвалиться в любой момент, пройти по каждой тропинке, вьющейся вокруг каменных формаций, пока я не потеряюсь в лабиринте. Я представлял себе, что стою на вершине башни, которая называется Молот Тора, а затем с помощью каких-нибудь сверхчеловеческих способностей переношусь на вершину следующей башни, оттуда — на следующую. Когда пришло время уходить, моя душа опустела. В четырнадцать лет я не понимал своих чувств, но это была встреча с призванием, хотя до служения ему должно было пройти еще немало лет.
Двумя днями позже мы приехали в Гранд-Каньон и уже в темноте заселялись в свой коттедж. А на следующий день, чтобы увидеть восход с Южной границы, мы встали в полшестого утра. Вышли мы еще ночью, самого каньона я не видел, было холодно, я злился на необходимость вставать так рано и постоянно ворчал: «Зачем это все нужно?»
Из номеров мы забрали толстые одеяла, впятером загрузились в минивэн, чтобы доехать до обзорной точки. Ехать было минут пять.
Я очень хотел завалиться спать на заднем сиденье и почти уже убедил отца, чтобы он разрешил мне остаться в минивэне, пока все ходят к перилам на смотровой площадке. Но тут Бетти обставила меня со свойственной ей утонченной проницательностью: «Мы будем ждать тебя на скамейках, когда ты созреешь посмотреть на восход». Мама и сестра забрали одеяла, папа подхватил Бетти, и все они отправились к обзорной точке. С неработающей печкой я замерз в минивэне через пять минут, отправился догонять семью и забрался под одеяло рядом с сестрой.
Я никогда прежде не наблюдал рассвет ради самого процесса и не был готов к тому, насколько величественным будет зрелище. Я видел Гранд-Каньон — чудо света длиной больше шестидесяти километров, глубиной больше полутора и около двадцати пяти километров в ширину. Он начинался прямо от наших ног и упирался в растущую на горизонте вертикальную радугу. Каменные слои внутренних стен каньона под действием таинственной химии сумерек меняли цвета, темная умбра и черные тени превращались в огромные полосы пастельно-желтого, белого, зеленого и сотен оттенков красного. В конце концов сияющий полумесяц вырвался из-за далеких базальтовых столбов в эпицентр радуги, и каньон засиял целой армией храмов и башен, ущелий и пирамид, румяных от нежно-розовых лучей восхода на фоне стен каньона.
Я не знал, как сильно Бетти хотела увидеть этот восход. Она и не чаяла исполнения этой мечты, ведь, чтобы попасть в каньон, ей нужно было преодолеть тысячи миль. Бетти научила меня кое-чему такому, что я, должно быть, усвоил, несмотря на подростковую дерзость. И благодаря ее урокам я возвращался сюда и в сотни других мест на Западе США, просто чтобы посмотреть на восход солнца. Это было далеко не все, что я узнал от Бетти; ее оптимизм, ее жизнелюбие так засели во мне, что и у меня появились и страсть, и потребность исследовать и постигать мир, — страсть на грани одержимости.
Но сейчас Гранд-Каньон — лишь далекое воспоминание. Я застрял в этой дыре и пропущу восход. Во время очередного перерыва, около семи вечера, я кладу нож на ту же полочку, где уже лежат поцарапанные очки. Я поднимаю плечи, вытягиваю вверх левую руку, встряхиваю одеревенелой кистью и вздыхаю. Сжимая и разжимая пальцы, я разглядываю левую руку с некоторым ужасом. От сокрушительного удара камнем, перед тем как он отрикошетил и прижал правую, и кисть, и пальцы раздулись почти вдвое против обычного размера. Отек так изуродовал пальцы, что суставы больше не выступают над фалангами, на тыльной стороне кисти не видно ни одной вены — воздушный шарик, а не рука. Самое странное, что я совсем не чувствую боли, но вполне вероятно, что мне просто не до нее. Столько других вещей не в порядке, что опухоль на левой руке вообще не заслуживает внимания организма.
Левое бедро болит больше, чем раздутая рука, и, задрав штанину шорт, я понимаю почему. Кожа, покрывающая нижнюю часть четырехглавой мышцы, вся в синяках и ободрана в нескольких местах. Это плоды моих отчаянных попыток поднять камень сразу после того, как я застрял. Я вижу несколько небольших кровяных сгустков, но сейчас кровотечения нет. Сами шорты тоже порваны в пяти местах, там, где их зажало между ногой и нижней стороной валуна. Правый нижний угол кармана шорт разорван достаточно сильно, и в дыру высовывается кольцо брелока с ключами от велосипедного замка.
Мне почему-то кажется важным не потерять эти ключи, ведь, если я каким-то чудом отсюда выберусь и вернусь к своему велику, нужно будет снять большую скобу замка, которым я заблокировал заднее колесо. Решаю вытащить ключи из дырявого кармана и переложить в рюкзак, но не успеваю вынуть руку из кармана, как кольцо цепляется за его подкладку, и я теряю хватку. Ключи падают в дырку между округлыми булыжниками под моей левой ногой.
— О черт! — ору я.
Мало того что ключи упали вне зоны моей нынешней досягаемости, так они еще и проскользнули в щель, откуда выковырять их будет проблематично, даже если я окажусь на свободе.
Я наклоняю плечи влево, чтобы встать максимально широко, но мне едва удается коснуться верхушки нужного камня носком кроссовки. Опускаю ноги вниз, в мелкий круглый гравий каньона. Так я дотягиваюсь до этого камня с меньшим трудом и вижу слабый блеск ключей нестандартной формы в песчаной трещине. Однако зажатое запястье не позволяет мне сдвинуть камень или залезть руками в дыру. В этот момент в памяти всплывает слабое воспоминание о том, как в телевизоре безрукий человек пальцами ног печатал на клавиатуре. А что, если попытаться залезть под скалу и вытащить ключи босыми ногами? Я стаскиваю с левой ноги кроссовку и носок, снова спускаюсь на песчаное дно каньона и начинаю разгребать веточки, сухие стебли растений и прочий мусор под левой частью камня, у стены.
Я расчистил дырку, но все равно она слишком мала для моей ноги сорок третьего размера. Я не падаю духом; эта проблема приобретает дополнительное значение. Погоня за ключами символизирует для меня тот факт, что я не сдался, что борюсь против своей ловушки. Я хватаюсь за новую идею. Беру одну из длинных веток, вытащенных мною ранее из щели, — это стебель полыни, полметра длиной, тонкий и хрупкий, с удобным изгибом на конце, — им я смогу зацепить кольцо брелока. Чтобы стало чуть светлее, я включаю налобник и свечу им в выемку, а затем засовываю туда изогнутый конец палки. Стебель легко подхватывает кольцо, но сгибается и ломается под весом связки, когда я начинаю тащить его через дыру. С громким звяканьем ключи падают обратно, в кучу песчаного мусора.
— Блин! — бормочу я.
Без крюка на стебле я могу только тыкать в ключи сломанным концом, но мне удается придвинуть их чуть ближе к пальцам ног. Я пока не могу дотянуться до кольца ногой, поэтому зажимаю стебель большим и указательным пальцами ноги и просовываю в дыру сбоку. Подсвечивая эту щель налобником, я направляю палку аккуратными резкими движениями и продеваю ее в кольцо сантиметров на пять. Тяну палку с ключами, пока они не соскальзывают. Я не сумел целиком вытащить их из дырки, но теперь они находятся гораздо ближе к краю трещины — можно бросить палку и зажать ключи пальцами ног. Не желая случайно уронить их снова, я поднимаю левую ногу и дотягиваюсь до нее левой рукой. Ура! Первая победа с момента моего заключения, и вкус ее сладок. Я прячу ключи в правый карман шорт, предназначенный для всяких мелочей, и закрываю его на молнию.
После этого я надеваю носок и кроссовку, не утруждая себя завязыванием шнурка. Теперь я хочу постучать по валуну новым способом. Из груды камней я выбираю булыжник размером примерно с мяч для софтбола и подталкиваю его ногой к вершине кучи. Когда он оказывается достаточно высоко, я хватаю его рывком — не без острого приступа боли в зажатом запястье — и кладу наверх своего валуна, рядом с ножом. Камень весит около пяти килограммов. Я уже отказался от идеи раскрошить валун булыжниками из-за того, что все доступные мне инструменты сделаны из более мягкого, чем сама каменная пробка, розового песчаника, как и стены каньона. Вместо этого я хочу загнать нож в валун булыжником, как стамеску — молотком.
Готовясь к удару, я устанавливаю кончик ножа в борозду, которую проковырял в выемке на верхней правой части валуна, чуть выше пойманного запястья. Ручку ножа я прислоняю к стенке каньона. Крепко берусь за каменный молоток: я должен очень точно попасть по ручке ножа для пробного, легкого удара. Больше всего я боюсь того, что булыжник собьет нож за валун или в кучу камней под моими ногами. Конструкция устойчива ровно настолько, насколько это возможно, но стопроцентной уверенности нет, поэтому и во второй, и в третий раз я ударяю по ножу легонько, дабы убедиться в том, что он не соскочит. Нож стоит, но мне нужно бить сильнее.
Пошел… Я ударяю каменным молотом по ножу с удесятеренной силой. Хрямс! Камень взрывается в руке, распадаясь на один большой и десяток мелких кусочков, шрапнель брызжет мне в лицо, в ладони остается лишь горсть крошащегося песчаника. Под силой удара нож слетает с валуна, рикошетит от штанов и шмякается в песок в полуметре от моих ног. «Я не смогу победить, ничего не получается», — думаю я, но, к счастью, мимолетное уныние быстро проходит.
Я облизываю губы и чувствую вкус мельчайшей пыли, прилипшей к высохшему на моем лице поту. Я не могу достать нож левой рукой, а ногой только глубже закапываю его в песок (но, во всяком случае, я теперь знаю, что смогу достать его). Я тяжело вздыхаю, оглядев каменные обломки, рассыпанные по валуну и моей правой руке. Остатки каменного молотка я бросаю себе под ноги, не теряя нож из виду. Опять снимаю левую кроссовку и носок, подтягиваю к себе мультитул вытянутыми пальцами и легко поднимаю.
«Эй, Арон! Больше не делай таких глупостей! — укоряю я себя; очевидно, что попытку с каменным молотком повторять не стоит. — Последнее дело — потерять в такой ситуации нож». Я почему-то уверен, что мультитул сыграет ключевую роль в моем освобождении. Нож слишком тупой, чтобы пилить кости, но он может пригодиться для массы других вещей: отрезать стропу, сделать из рюкзака что-то вроде куртки для сохранения тепла ночью.
Уже почти восемь вечера. В каньоне дует легкий бриз. С каждым порывом он становится все сильнее. Песок с каменной полки летит прямо мне в лицо, и я наклоняю голову, пытаясь защититься козырьком кепки. От большей части песка я спасен, но чувствую песчаную пыль на контактных линзах. После нескольких порывов ветра я ловлю себя на том, что стою на полке, ни о чем не думая и ничего не делая. Как только я сосредотачиваюсь, задумчивость улетучивается. Возвращая себя к текущей реальности, смотрю на рыхлую грязь и песок, засыпавшие правую руку. Сначала пальцами, а потом ножом — пролезая лезвием туда, куда иначе не дотянуться, — я счищаю грязь.
Сморщив губы, сдуваю с руки оставшиеся частички пыли. В моем положении этот порыв — содержать правую кисть в чистоте — смешон, но это одна из немногих вещей, которые я могу сделать, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию.
Пора продолжать раскопки. Темнота просачивается из моей норы вверх и растекается по пустыне, превращая сумерки в ночь. Включаю налобник и выбираю на валуне очередную цель. На сей раз это бежево-розовая сердцевина из песчаника, окруженная твердыми черными вкраплениями. Пятно песчаника расположено на несколько сантиметров выше моего правого запястья, и я бью предельно осторожно, пока не выдалбливаю достаточно большое отверстие, из которого нож уже не соскальзывает. Я устанавливаю ритм работы: два удара в секунду и перерыв на то, чтобы сдуть пыль, каждые пять минут. Время летит стремительно. Теперь я вижу медленный прогресс: рядом с мелкой впадиной, которую я выцарапываю на валуне, появляется маленькая розоватая пластинка. Если я угадал, то смогу выковырять достаточно породы вокруг этой пастельной крупинки и потом вытащить ее одним куском.
Я весь в работе, не успеваю оглянуться, как проходит три часа, — уже почти полночь. Я изолировал пластинку с трех сторон — слева, сверху и снизу — канавкой шириной в три миллиметра. Уже можно выковыривать ее из валуна. Опасаясь отломать кончик ножа, я опять вытаскиваю из мультитула напильник. Помимо того что напильник толще и крепче, его не так жалко, если сломается. Я вставляю наконечник напильника в прорубленный паз и начинаю поднимать ручку ножа в направлении к скале, внимательно следя за пластинкой, чтобы она не отлетела мне в глаз. Ручка мультитула врезается в ладонь, и пластинка отламывается. Ура! Кусок камня размером с мелкую монетку откалывается от валуна и падает на зажатое запястье. Конечно, кусок не такой большой, как мне хотелось бы, но я рад, что метод верен, пусть результат и мал. А главное, что, удалив эту пластинку, я обнажил более мягкую породу внутри валуна, мне будет проще выкрошить ее. Колупаю еще час и отковыриваю примерно столько же камня, сколько и в первый раз. Я ловлю самые большие куски, которые падают на мою зажатую руку, и складываю их в ряд на верхней части валуна. Воронка расширяется, коллекция кусочков растет, но вместе с коллекцией растет и усталость. Ноющая боль в руке слишком сильно терзает мой разум, чтобы я поддался сонливости: надо выбираться отсюда, пока еще есть силы, а значит, надо работать. К тому же, даже если бы я и решил поспать, я не смог бы. Пронизывающий холод ночного воздуха и порывы ветра вынуждают бороться со скалой хотя бы для того, чтобы не замерзнуть. Иногда мое сознание угасает, колени подгибаются, и я всем весом повисаю на правой руке. В ту же секунду дикая боль будит меня.
Вероятно, от растущей усталости в моей голове звучит одна и та же мелодия, замыкаясь в бесконечное кольцо. Эта музыка сопровождает титры первого «Остина Пауэрса» — фильма, который несколько дней назад я смотрел с соседом по комнате.
«Неужели тебе еще не надоело, Арон? — иронизирую я над собой. — Закажи что-нибудь другое в этом музыкальном автомате». Но что бы я ни пытался напевать, даже песни с любимых альбомов, я не могу избавиться от «Остина Пауэрса», завладевшего моим сознанием.
Во время очередного перерыва я вытаскиваю из большого отделения рюкзака мешок с веревкой, обвязку, все альпинистское железо, кэмелбэк и бутылку с водой. Затем надеваю рюкзак на спину — в первый раз за время заточения. По моим расчетам — и они верны, — сейчас подкладка рюкзака поможет мне сохранить тепло. Затем я вытаскиваю из кэмелбэка голубой резервуар для воды и прокладываю пустой мешок вдоль правой руки. Изоляция толщиной в пару сантиметров пролезает не дальше локтя зажатой руки. От кисти до середины предплечья рука крепко прижата к стенке каньона. Но остальная часть руки и плечо теперь защищены от соприкосновения с холодным камнем. Я вытаскиваю веревку из упаковки, не разматывая бухты, и кладу ее на камень возле моих коленей. Теперь я могу согнуть их и опереться на прокладку из мягкой веревки, слегка разгружая ноги. Расслабиться по-прежнему не удается, но есть хотя бы возможность время от времени менять позу и стимулировать кровообращение в ногах.
Незадолго до половины второго ночи я второй раз достаю бутылку и позволяю себе сделать один маленький глоток. О глотке воды я мечтал уже как минимум два часа, но преднамеренно откладывал этот момент до середины ночи. Четыре с половиной часа прошло, четыре с половиной осталось. Как я и ожидал, глоток освежает меня как награда за долгое ожидание и труды после того, как я изрядно отхлебнул из бутылки восемь часов назад. Однако меня сильно волнует проблема — как сложить водяной пазл? Все, что осталось — чуть больше полулитра, — ключ к моему выживанию. Как их распределить? Сколько стоит выпить, сколько сохранить, на какой срок пытаться растянуть имеющееся количество? Обдумав этот вопрос, я решаю делать по маленькому глотку каждые полтора часа. Это даст мне какое-то занятие посреди ночи, мне будет чем отмечать время, будет чего с нетерпением ждать.
От усталости у меня периодически подгибаются колени. Я решаю сделать какое-нибудь сиденье, чтобы полностью снять вес с ног. Надеть обвязку — самая простая часть задачи. Я пролезаю ногами в ножные петли, подтягиваю толстый широкий ремень до поясницы и пропускаю толстую тесьму в пряжку. Когда надеваешь обвязку для того, чтобы лазать по скалам, поясной ремень обязательно нужно протащить через пряжку второй раз. Но из-за ограниченной подвижности единственной руки я пропускаю этот шаг: повышенный уровень надежности в нынешней ситуации мне не нужен. Теперь предстоит самая сложная часть: что-то из моего небогатого альпинистского арсенала надо закрепить на нависании над моей головой и закрепить так, чтобы оно выдержало мой вес.
Я облюбовал себе систему трещин, которая начинается на южной стене выше и левее моей головы метра на полтора. Это даже не трещина, а зазор между стеной и большой — около двух с половиной метров в диаметре — каменной пробкой, застрявшей передо мной метрах в двух. Валун, образовавший четырехметровый сброс, к которому я вышел после того, как преодолел ряд каменных пробок. Именно по этому сбросу я спускался, когда наступил на камень, зажавший мое запястье. До сих пор я к нему не приглядывался, а сейчас вижу две особенности, позволяющие закрепить якорь. Первое, что я вижу, — большая трещина, которая конусом спускается от дыры между камнем и стенкой к самому узкому месту, точке зажима. К сожалению, она мне не подходит, потому что широко распахивается как раз в мою сторону. Второе — явно выступающий откол, на который я могу забросить либо веревку, либо кусок своей желтой стропы и на ней закрепить якорь. Но как сделать блок, чтобы бросить его в трещину, а потом тянуть вниз, пока не заклинится в точке зажима? Варианта два: либо встегнуть в узел на веревке связку карабинов, либо навязать несколько узлов непосредственно на веревке или же на стропе. Связка или узел застрянут в точке зажима. В любом случае будет очень трудно забросить веревку так, чтобы попасть прямо в щель и заклиниться там. Но стоит попытаться. Сначала я отматываю десяток метров веревки, затем вяжу несколько простых узлов, чтобы получился веревочный блок с кулак размером. Еще несколько колец я выложил на валун. Я бросаю блок вверх, в трещину, но он отскакивает от стены. Я понимаю, что сложилась неудачная комбинация нескольких факторов: я очень неловко и неуклюже бросаю левой рукой, а увеличивающийся вес брошенной веревки все сильнее тянет ее вниз. Необходим снайперский бросок. Может быть, получится с более тяжелым предметом? Я решил встегнуть в узел-восьмерку на конце веревки три карабина из своих запасов.
Каждый бросок требует двух минут на подготовку. Первый десяток бросков неудачен: карабины отскакивают либо от стенки, либо от лицевой части валуна либо проскакивают через трещину прежде, чем успевают плотно в ней заклиниться. С каждым разом я бросаю все точнее и укладываю веревку аккуратнее, чтобы она разворачивалась с наименьшим усилием. Во время следующих попыток пять раз карабин застревает в трещине, но, как только я тяну, он вылетает. Я добавляю еще один — четвертый — карабин к своему импровизированному якорю. И вот — удача, следующий бросок выходит просто замечательно, просто великолепно. Связка карабинов ударяется о край трещины и падает в самую узкую точку, а затем, в самый правильный момент, блок заклинивает. Я проверяю конструкцию, тяну веревку и вижу, как карабин закусывает скалу. Я беспокоюсь, что песчаник в точке сжатия не выдержит напряжения и сломается, а карабины вылетят, но они встают жестко друг относительно друга, а скала держит нагрузку без проблем. Волна счастья охватывает меня. Второй конец жестко закрепленной веревки свисает с валуна и болтается где-то около моего пояса. Я вяжу на своем конце еще одну восьмерку и пристегиваю ее к системе. Пару раз узел пришлось перевязывать, поднимая точку крепления обвязки выше, для того чтобы не нагружать правую руку. И вот наконец я могу откинуться назад и хотя бы частично расслабить ноги. О-о-о-ох-х-х. Больше двенадцати часов я провел стоя, сейчас тело блаженствует.
Я достаю бутылку с водой и ровно в три часа ночи делаю маленький глоток. Мое блаженство абсолютно, но разочаровывающе кратко — минут через пятнадцать петли обвязки передавливают сосуды на ногах, и ноги начинают затекать. Приходится опять встать. Если долго висеть в обвязке, есть риск повреждения сосудов, может даже образоваться тромб. Но и задолго до того, как это может произойти, начинают нестерпимо болеть подколенные сухожилия в тех местах, где я всем весом давлю на ножную часть обвязки. Остается только одно: менять положение через короткие интервалы, и я встаю или повисаю каждые двадцать минут.
От трех до шести утра — самое холодное время ночи. Я беру нож и начинаю снова рубить валун. Хорошо, что я могу работать в любом положении — что стоя, что сидя в обвязке. Мое продвижение внутрь камня незначительно, но все-таки заметно. В половину пятого и в шесть я делаю по глотку. После второго глотка я опять изучаю валун и смотрю, сколько же мне удалось вырубить за пятнадцать часов напряженной утомительной работы. Результат не очень утешителен: по моим прикидкам, для того чтобы выковырять достаточное количество породы и освободить руку, мне предстоит долбить скалу полторы сотни часов кряду. Я обескуражен. Придется срочно придумывать что-то еще.
В восемь утра я слышу шум, идущий сверху вниз по каньону, как будто порыв ветра, повторившийся три раза. Поднимаю глаза и вижу, как большой черный ворон пролетает над моей головой. Он летит вдоль каньона, и с каждым взмахом крыла до меня докатывается эхо. На третьем взмахе ворон издает громкое: «Кар-р-р-р!» — и исчезает в просвете наверху. В глубинах каньона все еще хранится липкий ночной холод, но на северной стене, выше меня на двадцать метров, уже виден солнечный свет. Над головой проплывают изломанные пряди слоистой облачности. Пора выключать фонарик. Я пережил эту ночь.
Около половины десятого утра первый луч солнца, узкий, как клинок кинжала, проникает в мою нору и ложится на дно каньона. Этот луч соблазнительно близок, но все-таки в метре от меня, а я еще не отогрелся от ночного холода и тоскую по малейшему прикосновению солнечного тепла к своей коже. Через пять минут кинжал луча перемещается и оказывается достаточно близко для того, чтобы, шагнув назад, в сторону трещины, из которой вчера вытаскивал ключи, и откинувшись настолько, чтобы не напрягать правую руку, я смог подставить теплу лодыжку и икру левой ноги. В течение десяти минут я стою на месте, вытягивая поочередно то левую, то правую ногу. Эта растяжка похожа на позу йоги, я приветствую новый день. Сколько еще дней я буду встречать солнце этим утренним обрядом, спрашиваю я себя, но гоню эту мысль прочь и просто наслаждаюсь успокоительным ощущением тепла на икрах. Поднимаясь по северной стене, кинжал света проходит, меняя форму, по бугристому песчанику, пока не поднимается настолько, что мне уже не достать его ногой. Пучок света проходит еще метр, затем его пресекает каменная пробка, и я понимаю, что это единственное открытое солнце, которое достанется мне за весь день.
Солнечные лучи поднимают мне настроение, на какое-то время я чувствую прилив сил. Пользуясь этим, беру нож и начинаю очередной двухчасовой цикл долбежки. Мысленно прикидывая, какие шансы, что меня найдут. Сколько времени пройдет, прежде чем начнется поиск? Шансы, увы, невелики со всех точек зрения. С Кристи к Меган мы едва знакомы. Вчера, когда я не пришел к их пикапу, они, должно быть, подумали, что я их надул. Они даже не знают, что у меня за машина, как она выглядит. Даже если бы они подъехали к стоянке в начале каньона Хорсшу, то не смогли бы определить, стоит там мой пикап или нет. Я не говорил Брэду и Лии буду ли я точно на вечеринке Скуби-ду, поэтому они не начнут беспокоиться. Мои соседи могут хватиться меня, но они не знают, куда я поехал. Даже если они забеспокоятся настолько, чтобы поставить в известность полицию Аспена, все равно власти не начнут никаких поисков, пока не пройдут еще сутки, то есть до вечера вторника.
Скорее мой начальник в магазине «Ют маунтинир» позвонит родителям, чтобы выяснить, почему я не вышел на работу. Возможно, что в этот момент они через полицию и банк проследят по платежам кредитной картой мои перемещения до Моаба. Здесь остается только мысленно аплодировать моей везучести — я использовал кредитную карту только на заправочной станции в Гленвуд-Спрингс, в том месте, где шоссе из Аспена пересекается с трассой между штатами. Оттуда я мог поехать хоть на восток, хоть на запад. Прежде чем поехать к Хорсшу, в Моабе я наполнил бак и покупал еду. Но там я платил дебетовой карточкой. Вроде бы… Или нет? Возможно, я использовал кредитную карту, но теперь уже не могу вспомнить подробностей. Остается только надеяться, что проверка платежей по дебетовым картам тоже является частью поиска пропавшего без вести.
Если полиция уведомит службу национальных парков и поиск объявят в среду, сначала они сосредоточатся на окрестностях Моаба и вряд ли сразу отыщут мой автомобиль. Согласно информационному стенду, установленному на подходе к Хорсшу, рейнджеры в выходные дни водят группы по каньону, к пиктограммам. Поэтому наиболее вероятно, что рейнджеры отыщут мой автомобиль в субботу, когда придут к стоянке у Хорсшу, если к тому времени поиск уже будет объявлен. Большая удача или тщательнейший поиск с опросом населения позволят им найти пикап в первый день поисков — это будет четверг. Потом еще спуск по каньону и поиск меня во всех трещинах каньона Блю-Джон — это пятница.
Только в пятницу, может быть, кто-то просунет голову над этим валуном в трех метрах выше меня.
Только в пятницу.
Но это самое раннее. А если учесть график рейнджеров, то спасатели доберутся до меня только в воскресенье. Воскресенье — это через неделю, считая от сегодняшнего дня. Люди умирают от обезвоживания гораздо раньше, чем через неделю. Это будет большая удача, если я протяну до утра вторника. Никаких шансов дожить до пятницы нет. Никаких.
А к воскресенью я уже буду мумией.