От Кубани до Италии

От Кубани до Италии

В 1942 году вошла немецкая армия на Кубань. Наша станица находилась две недели без власти: ни красных, ни немцев.

В станице, которая стояла при устье Лабы, осталось до трех тысяч красноармейцев, которые сложили свои винтовки на площади в кучу.

Приехал один немец, собрал учителей, которые могли писать по-немецки, и начал выдавать всем красноармейцам пропуска домой. Если было два-три и больше из одного села, то выдавал один пропуск на всех.

Наша станица входила в Усть-Лабинский район, откуда получали распоряжения. Была установлена в станице немецкая власть, выбран староста и полиция.

Убрали семечки, кукурузу и сахарную свеклу. Все это было роздано колхозникам, и пшеницу, что полагалось от советчиков, дали, остальное увезли с собой. Началась пахота. Немцы привезли машинами зерно и заставили сеять. Откуда его привозили, не знаю.

Прошло две или три недели. Со всех сторон стали собираться казаки и пошли разговоры, что староста не годится. Иногороднее население притихло, как будто его и не было. Когда казаки ознакомились с положением, то образовалась группа, в которую вошел и я, пошли в район к немецкому коменданту и доложили, кто мы и зачем пришли. Рассказали ему все подробно. Он выдал нам документы.

Вернулись в станицу и предъявили старосте эти документы с тем, чтобы он передал власть нам. Как было приказано комендантом, мы донесли ему, что приняли власть в станице и приступили к выборам атамана. Всего казаков в возрасте от 17 лет собралось 117 человек.

Власть пришлось принимать из рук коммунистов, так как немцы, при своем приходе заявили, чтобы все служащие оставались на местах, и пришлось выбирать только председателя совета, так как председатель его сбежал.

В сентябре 1942 года появились партизаны. Казаки предложили им убраться, так как немцами было заявлено, что за одного убитого [немца] будет расстреляно сто жителей станицы. Опасаясь этого и пригрозив партизанам, казаки потребовали, чтобы они из станицы ушли. Требование это партизанами было исполнено.

Жизнь в станице протекала мирно и спокойно. Немцы не делали никаких злоупотреблений. При своем уходе, они предложили всему мужскому населению, начиная от 14 лет, эвакуироваться, но насильно никого не выселяли.

31 января 1943 года я оставил свою станицу. Мой дальнейший путь был такой: Екатеринодар, станица Славянская, Темрюк, станицы Фонталовская, Ахтанизовская. Далее Керчь, Мелитополь, Джанкой. В Крыму я оставался до начала марта 1944 года, когда на немецком пароходе переехал в Одессу, откуда поездом, через Румынию, в Польшу, в город Радом. Здесь я встретил полковников Е. В. Кравченко и Михайлова. Тут были сформированы две сотни — Кубанская и Донская. Атаманами были избраны: кубанским и донским — есаул Богаевский. Из Радома мы перешли в город Немиров около Равы Русской, а из Немирова — в район Новогрудка, в село Заполье. Тут были перевыборы и я вновь избран атаманом. Из Заполья перешли во Дворец (Дворжец), оттуда в Здунску Волю, где собралась вся группа Походного атамана Доманова. Здесь произошло окончательное разделение по Войскам: донцы, кубанцы и терцы с астраханцами. Тут же кубанцы были разделены по отделам. Я был избран атаманом Майкопского отдела.

В Здунской Воле нас погрузили в поезда и перевезли в Италию. Майкопский отдел был расположен в Озопо. Оттуда мы переехали в Коваццо, из Ко-ваццо — в Лиенц.

Там, после массовой выдачи казаков Стана большевикам, я был схвачен

англичанами и посажен в лагерь, окруженный проволокой, у станции Долзах и просидел под открытым небом четыре месяца.

И. В.

Немцы вошли в Майкоп в сумерках 9 августа 1942 года и пробыли там до 31 января 1943 года.

Эвакуации населения из города и его окрестностей не было, очевидно потому, что красные, отступая, взорвали железную дорогу, и немцы не успели ее восстановить.

Я как переводчица начальника большинства майкопских заводов уехала из города еще утром 23 января на большой немецкой машине, нагруженной винтовками. Ехали до Екатеринодара три дня, так как вся дорога была запружена в четыре ряда отступающими машинами.

В Екатеринодаре я переночевала на заводе Кубаноль (при большевиках имени Седова). Перегрузились в автобус унтер-офицеров и фельдфебелей нашей части и 28—29-го мы остановились ночевать в станице Славянской. В это время там умер войсковой старшина Борзик, раненый при бомбардировке станицы красными. Приехали в станицу Курчанскую, где я пробыла весь февраль и половину марта.

20 марта я, со своей частью, переехала в станицу Ахтанизовскую, в которой оставалась до сентября 1943 года, то есть почти до сдачи немцами Кубанского предмостного укрепления и ничего не слышала об организованном уходе казаков с Кубани. В то время я очень много работала по освобождению казаков из лагерей военнопленных. Казаки эти относились ко мне с доверием, и мне часто приходилось слышать: «Эх! Если бы нам дали оружие, мы бы и сами справились с большевиками!»

В Мелитополе уже был штаб казачьих формирований Кубани, Терека и Дона. Начальником этого штаба был полковник Георгий Павлович Тарасенко.

Из Мелитополя я уехала в Проскуров, на некоторое время осела в Гречанах (в шести километрах от Проскурова), поступив переводчицей в железнодорожное депо.

В это время уже шло в разных местах формирование казачьих отрядов: в Млаве, Варшаве, на Волыни и в других местах.

Беженская масса — женщины, дети, старики отступали самотеком, своими средствами и только в декабре 1943 года полковник Павлов получил разрешение и возможность организации всей казачьей массы. Место рождения Казачьего Стана — село Гречаны, казачий военный городок. Комендант этого городка — донец, есаул Т., бывший военный инженер. Его помощник — кубанец, есаул К. (он умер от тифа на станции Лесной вблизи Барановичей). Начальник штаба в Проскурове, полковник О. Начальник отдела пропаганды есаул или сотник Д.

Доманов в это время был в районе Каменец-Подольска, Павлов — в Проскурове.

Мы должны были уходить из Проскурова-Гречаны организованно: семьи эшелонами, казаки, лошади, телеги — походным порядком. Но Господь судил иначе. Большевики подошли гораздо раньше, чем мы их ожидали.

6 января 1944 года, в сочельник нашего Рождества, нам выдали маршбефель — один на тридцать человек, продукты и объявили, что 7-го с утра мы должны уезжать любыми поездами, только обязательно по тридцать человек, чтобы не остаться в дороге без продуктов. Станция нашей высадки Барановичи-Лесная. И вот панически настроенная масса хлынула 7-го утром к железной дороге (Гречаны).

Что там творилось, трудно передать. Были там немецкие и русские офицеры, но справиться с обезумевшими людьми было трудно. Одна женщина бросила на платформу медленно идущего поезда трех детей, а сама сорвалась со ступенек площадки и упала между соседними рельсами. Над нею прошел встречный поезд, а мы стояли и одним голосом, как бы пели: «Смирно… смирно… не шевелись… вытянись!» Даже сейчас мне жутко вспомнить этот момент.

Мой муж был старшим нашей группы, у него был маршбефель. В ней были инженеры, врачи, священник с сыном и другие.

Наш путь из Проскурова-Гречаны лежал через Волочиск, Тарнополь, трехдневная остановка в Перемышле, Краков, тоже трехдневная остановка. Здесь нас встречал и устраивал дежурный офицер из штаба полковника Духопельникова. Далее — Варшава с недельной остановкой, Брест-Литовск, Барано-вичи и Лесная. Здесь трехнедельный карантин в лагере. Далее станция Ново-Ельня, откуда под сильным немецким конвоем на крестьянских подводах нас перевезли и разместили: кубанцев — в деревне Зарое, терцев — в Козмичах, а донцов — не помню. Штаб в Новогрудке.

Из Новогрудка мы выходили спешно, зажатые со всех сторон большевиками и партизанами, часто по минированным дорогам, ведя перед колонной пойманных партизан. Это был страшный путь с массой разорванных людей и лошадей… Скажу словами нашей песни:

Зной и холод, непогоду

Все узнали мы…

Идем по дороге на Слоним песками и лесами. Нас обтекают машины всех сортов и видов, не знаю каких учреждений. Машины буксуют. Перерезали и остановили нашу колонну (начальник колонны полковник Бедаков). Из первой машины выходит молоденький юноша-донец, родившийся в Югославии, шофер машины, посмотреть, почему она не идет. Он стал на мину. Жуткое и страшное зрелище. Бедного юношу немцы пристрелили, так как все его молодое тело разметалось в разные стороны: там рука, там другая, там нога…

Шли мы на Белосток все время глухими дорогами (с нами было тело Походного атамана Павлова). Шли без довольствия, с короткими ночевками, а часто и без них. Лошади падали от голода и усталости, что сильно отражалось на душевном состоянии людей, вызывая, помимо жалости к ним, чувство величайшего страха отстать от колонны. Чувство страха не покидало меня всю дорогу, и нервы пришли в ужасное состояние. Мы были неприспособленными: не знали, как обращаться с лошадьми и телегами, были жалки, смешны и постоянно слышали от баб: «А еще юрист, а лошадь запрягать не умеет», и другое в том же духе. Ехали, вместо вожжей, на полотенцах и разодранных платьях, часто на трех, а то и на двух колесах.

Страшный путь! Незабываемый путь!

Мы колесили по Польше, проходя губернии Белостокскую, Гродненскую, Калишскую, Ломжинскую, Люблинскую. Помню города Лодзь, Кельцы, Остров, Петроков, много сел и местечек, захватили кусок Восточной Германии, вышли снова в Польшу и около трех месяцев простояли около Здунской Воли.

Дальше опять на подводах километров двадцать до какой-то польской железнодорожной станции. Посадка в поезда с железнодорожниками-чехами. Затем Вена, Зальцбург, Виллах и, наконец, выгрузка в Италии на станции Карния.

Штаб Походного атамана расположился в Джемоне. Казаки — по войскам и станицам в окрестных селах. Потом место расположения было передвинуто в район Толмеццо, а оттуда, в мае, переход через Альпы в долину смерти реки Дравы.

Т. С.