Перелом
Перелом
... Действительно, середина декабря оказалась переломной в части, касающейся обвинения Председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова. Что я имею в виду? А следующее. Многочисленные допросы не могли дать следствию ни малейшего шанса на успех. Но я прекрасно знал традиции нашего дознания и следствия — накопление огромного количества фактического материала, нагромождение фактов, подчас подтасованных, витиевато составленное обвинительное заключение, массовая пропаганда в обвинительном уклоне — и, глядишь, “следствие справилось с поставленной задачей” — послало дело в суд. Во всяком случае, для общественного мнения уже есть предмет для сомнений — а может, Хасбулатов, действительно, послал невинных людей на смерть? Уже, как видите, не здорово. К тому же, по старой традиции, следствие даже меня, Председателя Верховного Совета, поставило в положение защищающегося, арестовав и заключив под стражу, не имея на то законного права.
Помнится, когда менее через час полсе того, как меня бросили в “Лефортово”, ко мне приехал помощник генпрокурора Владимир Казаков, я спросил его:
— В каком качестве вы меня допрашиваете?
Казаков отвечает:
— В качестве свидетеля, Руслан Имранович!
— Свидетеля? Для этого надо меня арестовать, окружить взводом автоматчиков и в сопровождении бронетранспортеров везти в “Лефортово”?
— В качестве свидетеля, Руслан Имранович!..
“Новая власть” показывала всем свою “силу”, “новый порядок”, наплевав на понятие “презумция невиновности”, не говоря уже о законе, охраняющем депутата, и Уставе СНГ, в соответствии с которым на Председателя Межпарламентской Ассамблеи распространяются международные права. Этот арест был произведен демонстративно, с целью создать мнение, что правда — на стороне следствия.
Казанник, санкционировав мой арест, показал свое полное пренебрежение к закону, поставил, вопреки Закону, в выгодное положение своих следователей по сравнению с защитой. Вопреки закону, они сделали так, что не обвинение должно было доказывать, что я виноват в конкретных действиях, а я должен был доказывать, что я не виновен в приписываемых мне действиях. Поэтому следственный процесс сместился в сторону моих доказательств невиновности — типичная практика эпохи, когда в теории и судебно-правоохранительной практике господствовали идеи Вышинского. Поэтому следствие мало отличалось от того, которое велось по аналогичным делам к примеру, следователями Берии и Ежова.
Изнурительная борьба со следователем Владимиром Лысейко изрядно надоела мне. А его, по-моему, измучила. Нужен был, помимо мелких штрихов, непрерывно опровергающих его обвинительную версию, какой-то прорыв.
Суть же обвинения вращалась вокруг всего лишь одного эпизода. Эпизод этот — известное мое выступление 3 октября с балкона “Белого дома” перед демонстрантами, прорвавшими омоновские заслоны.
Так вот, Лысейко стремился доказать: во-первых, мое выступление послужило сигналом для захвата мэрии и начала событий в “Останкино”; во- вторых, оно (мое выступление) повлекло кровавые последствия.
Мне предъявили почему-то заключения экспертов относительно причин наступления смерти большого количества людей. Интересно и то, что среди них попадались случаи, когда указывалось, что смерть наступила где-то в районе станции метро “Речной вокзал” от переохлаждения! В общем, несуразиц было множество. Когда я на них указывал, Лысейко мало смущался, добродушно смеялся... Такое складывалось впечатление, что следствие мало интересуется доказательной базой обвинения — нужен был только объем материала...
16 декабря
И вот 16 декабря раскрывается последний пакет, запечатанный, как это полагается, сургучной печатью. Это — видеоматериал, снятый телеоператором Министерства безопасности... Анатолий аккуратно вкладывает кассету в видеомагнитофон. Я довольно равнодушно начинаю смотреть... Но... картины начинают меня захватывать. Смотрю кадры: ...Наплывают люди — крупным планом. Множество людей, их тысячи. Слышны возгласы: “конец ельцинистской хунте!”, “фашизм не пройдет!”, “Вся власть — Х Чрезвычайному Съезду народных депутатов!”, “Ерина — повесить за расстрел мирных людей!”, видны соответствующие транспаранты...
Камера останавливается на цепи омоновцев, они как-то нерешительно переступают с ноги на ногу, топчутся на месте. При приближени демонстрантов — пытаются сопротивляться. Возникает короткая схватка, а затем — они убегают. Демонстрация обрастает новыми рядами — видно, как к ней присоединяются большие группы людей. Вот уже узнаю знакомые места — это на подступах к мэрии. Вдруг раздаются выстрелы — несколько человек из передних рядов демонстрантов падают, оператор показывает кровь. Она, показанная в цвете, буквально светится алым пламенем, губы молодого мужчины, схватившегося за грудь, что-то шепчут. Над ним склонились несколько человек. Потом они выпрямляются и указывают рукой в сторону громадины здания бывшего СЭВ — там сейчас мэрия. Возгласы: “На мэрию, на мэрию!” И тысячи людей бросаются на здание СЭВ — мэрию.
Оператор все показывает очень добросовестно и профессионально, без каких-либо перерывов в цепи событий у мэрии.
Люди вламываются в двери. Огромный грузовик таранит металлические ворота. Один разбивает автоматом большое окно-дверь — собственно, это единственный случай вандализма. Других нет. И вот уже через 3-4 минуты из дверей мэрии выходят милицейские, другие вооруженные люди, под конвоем демонстрантов. Никаких случаев избиений “пленных” видиокамера не показывает. Затем раздаются возгласы: “А теперь — на “Останкино”!”. Камера показывает, как выстраиваются люди в колонну, вижу знакомые лица — вот генерал Тарасов, Константинов... Колонна уходит вдаль. Видимо, на “Останкино”. Грустно видеть эту нелепость.
... Камера возвращается к демонстрантам, не ушедшим с колонной, — как я уже сказал, видимо, к “Останкино”. Эта часть демонстрантов направляется к “Белому дому”...
...Опять кадры. ...Люди идут весело, с песнями, плакатами и знаменами (и не только с красными, как постоянно пишут!). Оператор сопровождает их до самой площади “Свободная Россия” (названной так после агустовских событий 1991 года). Вот выходит Председатель Верховного Совета (то есть я) и начинает произносить речь. Оператор показывает время — 16.52. Все. То, что было ясно всем и давно, становится очевидным для Лысейко.
Адвокаты Фомичев и Сладков ликуют. Но я-то знаю, что не выпустят. Не для того посадили. Начнут что-то грязное придумывать, будут собирать, собирать “улики”, насобирают томов 100-200. Состряпают обвинительное заключение, пошлют в суд. А там — опять... год, два. А я буду сидеть здесь, пока не умру от тоски или еще от чего-нибудь... В общем, не особенно-то я и обрадовался тому, что следствие заходит в тупик.
Таким образом из снятой оператором Министерства безопасности видеокартины вытекало однозначно — демонстрация, шедшая на прорыв к “Белому дому”, была обстреляна из мэрии. Разъяренные убийством нескольких передовых участников, люди спонтанно бросились занимать мэрию. И заняли. Затем часть из них двинулась на “Останкино”, часть — пошла к “Белому дому”. И начало моего выступления на балконе “Белого дома” — точно указано на таймере оператора МБ — 16.52.
Время здесь играло особую роль — ведь следователям было очень важно, если не доказать, — что они оказались не в состоянии сделать, — то хотя бы вызвать какие-то сомнения: им надо было, чтобы Хасбулатов выступал на балконе “Белого дома” до взятия мэрии — и тогда... Тогда они полагали, что “справятся с делом”. Поэтому Лысейко самым добросовестным образом пытался доказать это. Использовалось все — попытки задавать вопросы типа: “Что вы делали утром 3 октября?”, “...в 8 часов, 9 часов, 10, 11, 12, 13?” и т.д.
Ну, скажите пожалуйста, попробуйте вспомнить, что вы делали вчера в 8, 9, 10 часов и т.д. — если в эти дни у вас не было лекций, если вы не гостили у друзей, если вы не заседали в Парламенте и т.д.? Чушь! Спрашивать о каждой минуте, часе у человека, который в течение одного часа, возможно, беседовал с 10-15 лицами; который находился в центре мировой трагедии, и который в эти самые часы думал о судьбах страны и принимал решения, казалось бы, способные повлиять на эти судьбы — ?! Ему, конечно же, надо было бы допрашивать не меня и не Руцкого. А совершенно других лиц — тех, кто считал себя победителем, совершив величайшее преступление — Ельцина, Черномырдина, Ерина, Грачева, Гайдара, Панкратова и т.д. Но допрашивали меня. И надо было отвечать. Конкретно, убедительно. И я это делал. Убедительно опровергал все доводы следователя. Ставил его в тупик. Откровенно говоря, вынужден был иронизировать. Правда, он это не всегда замечал или делал вид, что не замечает. Больше смущался его помощник — следователь из Сибири, Анатолий, совестливый парень, не скрывающий, что Председателя Верховного Совета не в чем обвинять. После просмотра видеокассеты оператора МБ Анатолий однозначно сказал, что надо прекратить дело — Лысейко цыкнул в ответ. Но был растерян, даже подавлен, сказал, что обо всем доложит руководству.
В общем, ситуация у следователей нелегкая, я им сочувствую, но помочь не могу. Их высокому руководству осталось одно из двух — или прекратить обвинение, или решиться на то, чтобы покончить со мной в тюрьме.
Следствие не сумело найти в себе мужества и объявить о полной невиновности Хасбулатова в предъявленном обвинении. Собственно, это и так хорошо всем было известно. Надо сказать, что на имеющейся фактической базе невозможно было предъявить обвинение. И следствие предпочло путь подгонки материалов через опросы других лиц, иногда случайных, вытягивание из них по крупицам нужных сведений, которые попадали в протоколы допросов свидетелей.