ТРУДНОСТИ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ТРУДНОСТИ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Публий пустил в ход весь свой кредит и все свое искусство убеждать. Он брал деньги взаймы у частных лиц, а главное, у италийских общин, заверяя их клятвой, что возместит сторицей после победы. Особенно помогли ему этруски, связанные с ним общностью происхождения. Много помогли ему и сицилийцы. Очень нужен был Сципиону флот. И вот благодаря его усилиям через сорок дней у него были прекрасные корабли — тяжелые боевые суда, оснащенные машинами. У Сципиона было 40 военных и 400 транспортных судов.

Хуже всего дело обстояло с армией. По-видимому, Публию удалось набрать около семи тысяч добровольцев. Кроме того, в его распоряжении были штрафные батальоны, состоявшие из беглецов, спасшихся после Канн. Сицилия была для них местом ссылки. Им запрещено было ступать на территорию Италии, пока там находится Ганнибал. Когда на остров прибыл Марцелл, изгнанники, толпой сбежавшись к нему, упали к его ногам и со слезами молили вернуть им честное имя. Они заклинали его дать им место в строю и испытать в какой-нибудь битве. Они кровью смоют свой позор. Марцелл был глубоко растроган и просил сенат разрешить ему исполнить их просьбы. Но отцы сухо ответили, что римский народ в трусах не нуждается. Марцелл был разгневан и опечален без меры (Plut. Marcell., 13).

Этих-то людей сенат передал теперь Сципиону, во-первых, потому, что их было не жалко, во-вторых, желая унизить консула.[74] «Но Сципион, — говорит Ливий, — вовсе не относился с презрением к этого рода людям, так как знал, что поражение при Каннах понесено не из-за их трусости» (Liv., XXIX, 24). И уж конечно эти люди были преданы ему до гроба.

Было у Сципиона еще триста воинов, которыми он особенно дорожил и хотел использовать в коннице. Аппиан и Ливий называют их добровольцами (Арр. Lyb., 29; Liv., XXIX, 1), но скорее прав Плутарх, который пишет, что то были те немногие из испанских солдат, которых ему позволили взять с собой (Plut. Fab., 25). Но как ни выделялись они своим искусством, для Сципиона они были бесполезны — у них не было ни коней, ни вооружения. Зато консулу позволили сделать набор среди сицилийских греков.

Публий записал в конницу триста юношей из самых богатых семей. Они должны были явиться на тренировку в полном вооружении и на конях. Эти изнеженные молодые люди не могли совершить увеселительную прогулку на лодке, не натянув над собой пурпурный тент от солнца. Жизнь они привыкли проводить в наслаждении и роскоши. Можно себе представить, в какой ужас привела их перспектива сражаться в суровой Африке. А когда стратег заставил их целый день под палящим солнцем проделывать сложные и утомительные упражнения, они совсем пали духом. Измученные, едва держась в седле, ехали они домой. Вдруг консул остановил коня и резко спросил, отчего это у них такой унылый вид. Может быть, они не хотят сражаться в римской армии? Разумеется, несчастные новобранцы хором ответили, что очень хотят служить в Африке. Однако Сципион нахмурился и сурово напомнил, что такое Африка, что там нет даже городов, поэтому, если кто-то чувствует, что не в состоянии сражаться, пусть лучше скажет прямо, чем потом своим нытьем отравлять жизнь остальным. Все молча переглядывались. Наконец один, осмелев, выступил вперед и, запинаясь, пробормотал, что ему не хотелось бы ехать в Африку.

Все с тревогой следили за стратегом — не разгневает ли его эта дерзость? Но Публий ободрил юношу, похвалил за откровенность и сказал, что найдет ему заместителя, если грек временно уступит тому своего коня и оружие. Тот с восторгом согласился. Тогда Публий поманил одного из тех трехсот испанских ветеранов, которые не имели лошадей. Остальные новобранцы с завистью смотрели на товарища, поднялся ропот, все говорили, что это несправедливо: они тоже не хотят служить. Сципион сказал, что они могут последовать примеру товарища. Не прошло и получаса, как все сицилийцы разбежались, а воины Публия были экипированы (Liv., XXIX, 1). «И вот у Сципиона вместо сицилийцев стало триста италийских юношей, прекрасно снаряженных чужими конями и оружием. Они сразу же воспылали к нему горячей благодарностью и до конца были ему преданы» (Арр. Lyb., 33).

Однажды Публий стоял на берегу моря и наблюдал за их упражнениями. Какой-то любопытный грек подошел и спросил, на что он надеется, задумав столь смелый план — перенести войну в Африку? Сципион указал на своих воинов, потом на высокую отвесную скалу над морем и сказал:

— Среди них нет ни одного, кто не кинулся бы оттуда вниз головой по моему приказу! (Plut. Reg. et imp. apophegm., Scipio mai., 4.)

И все-таки радоваться было пока нечему. В распоряжении у римского военачальника была какая-то разнородная масса: мальчишки-новобранцы, наказанные солдаты, уже десять лет не бравшиеся за оружие, кое-кто из италиков. Даже вооружение у них было чужое. Надо было в короткий срок спаять их в одно целое, создать из этого жалкого сброда боеспособную армию, обучить ее своей новой тактике и вывести в бой против великого Карфагена и неодолимого Ганнибала. Поэтому он не знал ни минуты покоя. Со своими воинами он проделывал трудные упражнения. Солдатам штрафного батальона и конникам он объявил, что устроит им нечто вроде экзамена перед отъездом в Африку. Кто окажется недостаточно искусен, того он с собой не возьмет. Греческим юношам, освобожденным от военной службы, он приказал дать место для тренировок своим заместителям и следить за их упражнениями, в противном случае они сами поедут в Африку.

Своей ловкостью и искусством его солдаты должны были возместить свою малочисленность. По словам Аппиана, у него было всего 16 тысяч пехоты и 1600 всадников (Арр. Lyb., 51), а Ливий говорит, что его источники дают цифру от 12 до 35 тысяч (Liv., XXIX, 25). Вероятнее всего, что у Сципиона было не более 20–30 тысяч.[75] Однако он мог надеяться на многочисленную и прославленную нумидийскую конницу Сифакса и Масиниссы. Но тут-то судьба приготовила ему самый страшный и неожиданный сюрприз.

В один прекрасный день к римскому военачальнику явились нумидийские послы. Они передали ему письмо от Сифакса следующего содержания. Царь писал, что по-прежнему любит Сципиона, необычайно к нему расположен, но за время их разлуки он вступил в брак с Софонисбой, дочерью Газдрубала, а потому, если Публий вздумает высадиться в Африке, он вынужден будет защищать родину своей жены и тестя. Прочитав это письмо, Публий приветливо улыбнулся, сказал послам несколько приличествующих случаю слов и поскорее выпроводил вон, сунув наскоро написанное письмо, где увещевал Сифакса более для приличия, чем искренне веря в успех. Публий спешил отослать послов, прежде чем кто-либо из римлян узнает о их приходе. Но он опоздал. Многие видели, как ливийцы в своих причудливых одеждах с наброшенными на плечи звериными шкурами прогуливались по Сиракузам. Все ожидали от консула объяснений. Тогда он позвал на собрание воинов и объявил, что получил письмо от своего друга Сифакса, который торопит его скорее переправиться в Африку (Liv., XXIX, 24). Так сделал он потому, что знал, наверное, что, если в Риме узнают об истинном положении дел в Африке, его, конечно, никуда не пустят.

Пришли вести и от Масиниссы (их привез Лелий, который совершил в это время короткую разведочную экспедицию в Африку). Масинисса сообщал, что по-прежнему любит Сципиона, необычайно к нему расположен, но за время их разлуки он успел потерять свое царство, сейчас он ведет жизнь разбойника, скрывается в степях с несколькими товарищами и с нетерпением ждет, когда Сципион приедет и снова посадит его на престол. Все надежды на помощь ливийцев рушились как карточный домик. К несчастью, весь разговор происходил в присутствии солдат, и они могли испугаться, совсем пасть духом. Но все спасло необыкновенное умение Публия владеть собой. Всем, кто наблюдал тогда за Сципионом, показалось, что он чрезвычайно обрадован вестями. Он оживленно расспрашивал обо всем Лелия, заставлял повторять слова Масиниссы о том, что тот все надежды свои полагает на него, и играл свою роль до того правдоподобно, что воины не только не пали духом, но даже приободрились, уверенные, что получили самые радостные вести, какие только можно себе представить (Liv., XXIX, 5).[76]

Так сенат и не узнал о катастрофе в Африке. И все же над головой Сципиона снова сошлись тучи. Однажды в сенат явились послы из греческого города Локры, расположенного в южной Италии. Этот город издревле был в союзе с Римом, но во время войны изменил и перешел к Ганнибалу. Сейчас там стоял пунийский гарнизон. Послы буквально ворвались в сенат, кинулись к ногам отцов и, плача и рыдая, со свойственной грекам экспансивностью молили избавить их от гибели, убрать от них Племиния. Сенаторы были растроганы их жалостным видом, но греки так кричали, что они сначала ровно ничего не могли понять. О чем они просят? Кто такой Племиний? Наконец они с большим трудом поняли, что Племиний — это римский офицер. Он ограбил весь город, кричали послы, обобрал даже священнейший храм Персефоны, и, если его не уберут, они умрут от отчаяния. Но как в городе вообще мог очутиться римский офицер, ведь там войска Ганнибала, спросили изумленные сенаторы. Да ведь город захватил Сципион, отвечали послы, и поставил там гарнизон с этим ужасным Племинием.

Сенаторы буквально окаменели от изумления. Как мог Сципион, находясь в Сицилии, захватить италийский город? Как допустил это Ганнибал? А дело было так. Жители Локр давно уже втайне возмущались жестокостью и наглостью карфагенян, которых они так необдуманно сделали своими владыками. Многие бежали из города. Беглецы и изгнанники собрались в близлежащем городе Региуме. Им удалось войти в тайные сношения с жителями Локр, составился заговор против пунийцев. Но нужна была помощь римлян. Однако вместо того чтобы сообщить обо всем наместнику Южной Италии Крассу, они почему-то обратились к Публию Сципиону, хотя его отделяло от них море, хотя он готовился вот-вот переправиться в Африку и вообще по закону не имел права вмешиваться в дела чужой провинции. Они не ошиблись. Публия все эти соображения нимало не смутили, и он послал к Локрам трехтысячный отряд во главе с Племинием. Ночью римляне поднялись на стены и вступили в бой с карфагенянами. Жители помогали римлянам. Кончилось тем, что римляне овладели одной укрепленной частью города, а пунийцы — другой.

Единственный сохранившийся портрет Сципиона на медной монете из Канузия. Работа довольно грубая. Изображение лишь приблизительно передает черты лица нашего героя.

Финикийский бог Решеф. Древнее изображение из Библоса. Бронза. XIX–XVIII вв. до н. э. Храм Решефа в Карфагене поражал своей роскошью.

Терракотовая маска из Карфагена. VII–VI вв. до н. э.

Финикийский бог Бес. Очень популярное у пунийцев божество, изображения которого во множестве находят в Карфагене. Бронза. XIX–XVIII вв. до н. э.

Финикийская богиня плодородия. Угарит. Слоновая кость. XIV в. до н. э.

Изображение финикийской женщины. Угарит. Слоновая кость и золото. XIV в. до н. э.

Изображение финикийца. Бронзовая статуэтка. XIX–XVIII вв. до н. э.

Женская фигура из Карфагена. Терракота. VI в. до н. э.

Золотые драгоценности из Карфагена. VII–VI вв. до н. э.

Золотое кольцо из Карфагена. VI в. до н. э.

Карфаген. Мужская фигура. Найдена в тофете — священном месте, где сжигали детей. Терракота. VII–VI вв. до н. э.

Западный берег Сицилии. Карфагенская колония Тофет. VII–III вв. до н. э.

Кливус Палатини — улица, которая вела с Форума на Палатин.

Современный вид Форума. На первом плане видны три колонны — это остатки храма Кастора. На его высоком постаменте стоял цензор во время смотра всадников. Возле этого храма был дом Сципиона.

Алтарь Ларов. Такие маленькие алтари были в каждом римском доме. Лары в коротких туниках. Между ними одетый в тогу Гений, которого всегда сопровождает изображение змеи.

Великий цирк, где проходили состязания колесниц.

Круглый храм на Бычьем Форуме. Древнейшее из сохранившихся римских святилищ. Так выглядели римские храмы в описываемую эпоху.

Карфагенские монеты из Испании, вероятно, изображающие братьев Ганнибала. Вверху — Газдрубал, внизу — Магон. Он в диадеме, как царь. На обороте боевой корабль.

Испанка времен Сципиона. Иберия. IV–III вв. до н. э.

Голова женщины из Великой Греции. Терракота. IV в. до н. э.

Аппиева дорога, ведущая из Рима на юг. Современный вид.

Пуниец из Испании. Терракотовая статуэтка с о. Ивисы (маленький остров у восточного побережья Испании). IV в. до н. э.

Знатная богато одетая пунийская женщина. Терракотовая статуэтка с о. Ивисы. V–IV вв. до н. э.

Развалины театра в Сиракузах.

Греческий театр. Сицилия.

Греческий пир. Изображение на вазе. Юноши возлежат с чашами в руках. Их развлекают танцовщица и флейтистка.

Греческая танцовщица из Южной Италии. Изображение на вазе.

Фреска из Рима. Одиссей и лестригоны. Изображен пейзаж Сицилии или Южной Италии.

Терракотовая маска из Карфагена. VIII–VI вв. до н. э.

Пунийская крепость близ Карфагена.

Тут только Ганнибал узнал, что происходит буквально в нескольких шагах от него, и поспешно двинулся к городу. Подойдя к стенам, он собирался приступить к штурму, но ворота внезапно распахнулись и оттуда вышло римское войско во главе со Сципионом. Ганнибал, быть может, пораженный его стремительностью, без боя повернул прочь.

Сципион, по словам локрийцев, тут же покинул город, так как безумно спешил. Поэтому он сказал, что не станет ничего решать относительно Локр, пусть они поскорее шлют послов в Рим, и сенат, конечно, примет справедливое решение. Он убежден только, что, хотя в несчастие локрийцы и предали римлян и те имеют все основания на них гневаться, их положение под властью оскорбленных римлян будет много лучше, чем под властью друзей-карфагенян (Liv. XXIX, 6–8). В Локрах остался римский гарнизон во главе с Племинием, который так отличился при взятии города. Но этот Племиний, по словам локрийцев, оказался просто каким-то чудовищем. Его алчности и бесстыдному произволу не было границ. Он обобрал весь город, не стыдясь ни богов, ни людей…

Наконец сенаторы обрели дар речи и спросили, пробовали ли они жаловаться на Племиния Сципиону. Послы отвечали, что стратег сейчас уже, вероятно, в Африке. Один раз они к нему посылали, но он был страшно занят и ни в чем не пожелал разбираться. Сенату и прежде приходилось слышать жалобы на римских наместников. Не так давно сицилийцы умоляли защитить их от Марцелла. Отцы были тронуты, но не решились оскорбить знаменитого полководца. Но теперь все было по-иному. Фабий был восхищен тем, что нежданный случай дал ему в руки неоценимое оружие против Публия Сципиона. До этого он был неуязвим. Теперь же разом наделал уйму правонарушений. Прежде всего он не имел никакого права покидать свою провинцию. Сколько объяснял ему Фабий незаконность и преступное легкомыслие такого образа действий, говоря о его поведении в Испании. И что же? На Публия его слова, оказывается, не возымели ни малейшего действия. Случай с Племинием воочию показал полный развал дисциплины, царивший в лагере Публия. Фабий и тут оказался прав! «Этот человек рожден на погибель военной дисциплины!» — воскликнул старый диктатор (Liv., XXIX, 19).

Все сошлось одно к одному. Тут явился Катон и донес сенату о непристойном поведении полководца. «Катон вместе с Фабием в сенате обвинили Сципиона в том, что тот бросил на ветер огромные деньги и вел себя как мальчишка, пропадая в палестрах и театрах, точно не на войну, а на праздник приехал» (Plut. Cat. mai., 3). Кроме того, Сципиона обвинили в том, что он делит награбленное добро с Племинием и этим-то и объясняется его странное поведение. Фабий потребовал, чтобы полководца немедленно лишили командования, вызвали в Рим и предали суду как святотатца и преступника. Но именно последнее обвинение и было ошибкой Кунктатора. Метелл, верный друг Сципиона и его всегдашний защитник в сенате, с возмущением спросил отцов, неужели они могут хоть на минуту поверить, что Публий Корнелий Сципион — грабитель и насильник?! Даже злейшие враги Сципиона должны были признать, что это низкая клевета.

В конце концов приняли следующее решение. В Локры посылается комиссия, которая должна расследовать преступления Племиния, возместить гражданам все причиненные им убытки, самого же преступника немедленно арестовать и в оковах отправить в Рим. Им надлежало выяснить, сколь велика ответственность главнокомандующего. Сенат не знал, где находится сейчас вездесущий Сципион — в Сицилии, Италии или Африке. Но послам велено было найти его, где бы он ни был, и, если он виновен, плыть за ним хотя бы в самую Африку и вернуть его в Рим немедленно. Замечательно, что с послами отправили и трибунов, так как отцы боялись, что этот гордый и своевольный человек не пожелает им повиноваться. А уж авторитет трибунов обязан признать даже сам Публий Сципион.

Публия Корнелия часто сравнивали с Алкивиадом, столь же красивым и обаятельным героем, задумавшим столь же фантастическую экспедицию. Сейчас ему и впрямь грозила опасность подвергнуться участи Алкивиада. Этот блестящий полководец, как известно, с огромным трудом убедил сограждан предпринять грандиозную Сицилийскую экспедицию, но, когда флот был уже у берегов Сицилии, появился афинский корабль и потребовал, чтобы Алкивиад сложил с себя полномочия и явился перед судом. Это безумное решение привело афинян к ужасающей катастрофе. Теперь сенат готовил такую же судьбу Сципиону.

С чисто римской четкостью, быстротой и умелостью послы разобрали дело и возместили убытки локрийцам. Они составили точный список всех отнятых у них вещей, и все до последней драхмы было возвращено. При этом послы, разумеется, убедились, что награбленным Племиний с консулом не делился. Тем не менее, закончив все свои дела в Локрах, они спросили граждан, есть ли у них претензии к Сципиону. Если они считают его виновным, он будет немедленно лишен командования. Греки горячо поблагодарили римлян. Они решительно заявили, что им доподлинно известно, что злодеяния свои Племиний совершил без ведома консула. Они не желают быть врагами этого великого человека. Они думают, что Сципион принадлежит к людям, которые, будучи сами безупречны, не могут в то же время карать чужие грехи (Liv., XXIX, 21).

Не довольствуясь этим, послы спросили сицилийцев, нет ли у них жалоб на Сципиона. Но тут вместо жалоб на них полился поток восторженных похвал. Итак, с этим было покончено, и теперь члены комиссии отправились в Сиракузы к Сципиону, чтобы лично проверить слухи о «внешности и бездеятельности императора и распущенности военной дисциплины» (Liv., XXIX, 21).

Сципион не мог не знать о деятельности послов. Они приехали его судить. Но, по словам одного автора, у него был слишком высокий дух и слишком гордый характер, а потому он не умел быть обвиняемым и не мог унизиться до оправданий (Liv., XXXVIII, 52). Он всегда считал, что не обязан отчитываться в своих поступках ни перед кем (Polyb., XXIII, 14, 8). И он принял следующее решение. Когда прибыли послы, он принял их с той особой светской любезностью и изысканной учтивостью, которыми не устают восхищаться современники. Он так повернул дело, будто они гости из Рима, и они так и не сумели объяснить цели своего визита. Словно выполняя долг гостеприимства, он показал им свое войско и флот. Говорят, они замерли от восхищения. Они поздравляли Публия, уже уверенные, что он с триумфом вернется из Африки (Liv., XXIX, 22).

Это было последнее приключение Публия в Сицилии. Настал наконец день отъезда. Много дней до того прошло в хлопотах и сборах. Публий за всем следил лично.

Много огромных кораблей отплывало из сиракузской гавани за последние полстолетия, но никогда не видели сицилийцы такого блистательного зрелища (Ливий). Хотя армия Сципиона была ничтожна по сравнению с прежними, грандиозность его замысла и совершенно особенное, ему одному свойственное счастье привлекали все взоры. Поэтому с утра в гавани толпилось несметное множество народа. Сошлись все жители окрестных мест, пришли посольства от всех греческих городов пожелать удачи этому необыкновенному человеку. Пришли и многочисленные римские солдаты, когда-то сражавшиеся под его началом. Вся эта разношерстная толпа, озаренная ярким солнцем, представляла столь живописное зрелище, что «не только смотревшие с суши любовались флотом, но и отплывавшие любовались землей, которая вся кругом была усыпана народом».

Все взоры были устремлены на молодого полководца, стоявшего на палубе. Через глашатая Публий водворил молчание, затем сказал:

— О, боги и богини, населяющие моря и землю! Вас молю и прошу, чтобы все, что я совершил, совершаю и собираюсь совершить, пошло на благо мне, римскому народу и плебеям, союзникам и латинскому племени, которые следуют за римским народом и мной, которые на суше и на море подчиняются нашей власти, и чтобы всем моим начинаниям вы оказали свое милостивое содействие и благословили добрым успехом. Чтобы воинов вы вернули вместе со мной домой здравыми и невредимыми, одержавшими над врагом победу, украшенными трофеями, обремененными добычей и празднующими триумф. Чтобы бы дали нам отомстить недругам и врагам, чтобы вы дали народу римскому сделать с карфагенянами то, что народ карфагенский хотел сделать с нашим государством.

Сказав это, Публий обратился с горячей молитвой к волнам, прося их хранить римские корабли. И подал знак к отплытию (Liv., XXIX, 25, 5 — 27, 13) (204 год до н. э.).