ОГОНЬ (203 г. до н. э.)

ОГОНЬ (203 г. до н. э.)

Все это случилось через пятьдесят лет. А сейчас молодой нумидиец, бывший царь, а ныне атаман разбойников с маленьким отрядом прибыл в лагерь Сципиона. Иначе надеялся Публий свидеться с Масиниссой. Он думал, что союзником его будет могущественный царь массилиев, а вышло, что он принимает у себя нищего изгнанника. Но Публий и виду не подал, что разочарован. Напротив, он высказал столько самой непосредственной радости при виде нумидийца, что и все войско почло его приход для себя величайшим счастьем.

Между тем положение в Африке было таково. Защита Карфагена поручена была нашему старому знакомому Газдрубалу, сыну Гескона. В Испании он проигрывал Сципиону сражение за сражением. Потом он лично увидел римского полководца. Публий произвел на Газдрубала неизгладимое впечатление. Он внушил ему восхищение и сверхъестественный ужас. Больше всего на свете он боялся снова иметь с ним дело. Став во главе обороны Карфагена, он прежде всего заставил карфагенян послать Ганнибалу подкрепление, требуя, чтобы он любыми путями задержал Публия в Италии. Но из этого ровно ничего не вышло. Тогда Газдрубал прибег к совершенно невероятному средству. У него была дочь Софонисба, обладавшая, если верить рассказам о ней, какой-то сказочной красотой, обольстительными чарами, умом и властным характером. Девушка эта была тонким политиком и всецело предана интересам родного государства. Эту-то неотразимую красавицу Газдрубал поспешил познакомить с Сифаксом, и ей удалось поймать престарелого царя в свои сети. Ливийцы вообще от природы влюбчивы, и Сифакс влюбился с бешеной страстью. Не теряя времени, Газдрубал сыграл свадьбу, заставив счастливого жениха поклясться, что у него будут общие друзья и враги с Карфагеном. Сразу же после брака Газдрубал «при содействии ласк девушки» (Ливий) заставил Сифакса написать под его диктовку письмо к Сципиону, где царь предупреждал римлянина, что разорвет с ним союз, если он вздумает приехать в Ливию. Это-то письмо и доставило Сципиону столько хлопот. Но, к ужасу Газдрубала, и это не помогло. Сципион высадился в Африке.

Газдрубал набрал колоссальное войско. У него самого было 30 тысяч пехотинцев и 3 тысячи всадников, а зять привел к нему еще 50 тысяч пеших и 10 тысяч конных. Сципион стоял против них на пустынном берегу с горсткой воинов, без единого союзника. Римский военачальник не стал продвигаться в глубь страны. Он разбил лагерь на голой косе, далеко выдававшейся в море. Место это с тех пор называли Кастра Корнелия (Корнелиев лагерь). Через сто пятьдесят лет в Африке высадился Цезарь. Его восхитили стратегические преимущества выбранного Сципионом места, и он тоже разбил здесь лагерь. «Это отвесный горный хребет, — пишет он, — вдающийся в море, с обеих сторон очень крутой и труднодоступный» (Caes. В. С., II, 24). Действительно, врагу нельзя было подойти к лагерю: со всех сторон его защищало море.

Если крепость Сципиона была неприступна, то надо сознаться, что она очень мало удобна была для житья. Это была узкая голая каменная гряда, со всех сторон открытая свирепым зимним ветрам. Не всякий сенатор, который, сидя дома, упрекал Публия в изнеженности, решился бы провести зиму там, где жил теперь этот военачальник, который всего несколько месяцев тому назад в модном плаще и сандалиях наслаждался прелестью жизни в Сиракузах. Положение маленького войска Сципиона усугублялось тем, что оно подчас не имело самого необходимого. Правда, то один, то другой магистрат в провинции вспоминал о нем и присылал то хлеба, то оружия. Когда один претор отправил им из Сардинии хлеб, Сципион по обыкновению очень вежливо его благодарил, но тут же сказал, что им более всего нужно не хлеба, а теплой одежды. Претор прислал им 1200 тог и 12 000 туник, количество, которого не хватило бы и на половину отряда (Liv., XXIX, 36). Так «проводил он зиму на бесплодном скалистом полуострове, где его бдительно стерегли две враждебные армии».[81] Положение Сципиона можно было назвать отчаянным. «Дать сражение, — говорил он Лелию, — значит погубить армию». По словам Лелия, в эту зиму Сципион перебрал сотни планов, но все его не устраивали (Polyb., XIV, 1, 5). Он искал такой выход, который бы сразу со стремительной быстротой повернул события в его пользу, как взятие Нового Карфагена в Испании. «Он верил, что его собственный гений найдет выход из положения».[82] И план был найден.

Казалось бы, все преимущества были теперь на стороне Газдрубала. Он мог одним ударом раздавить крошечное войско врага. Но нет! Его терзал тот же мучительный страх. Ни за что на свете не хотел он снова дать бой Публию. И вместо того чтобы действовать или хотя бы обдумать план кампании, он стал уговаривать Сифакса завязать мирные переговоры. Сифакс всем сердцем откликнулся на это предложение. От природы вялый и нерешительный, он ввязался в эту злосчастную войну только по настоянию жены. К тому же его грызла совесть за то, что он поднял оружие против Сципиона. И вот теперь к Публию стали ходить посольство за посольством, убеждая его уехать из Африки. Они заверяли его честным словом, что сейчас же после его отъезда карфагенское правительство отзовет Ганнибала. Страх делал Газдрубала совершенно слепым. Он не видел всей нелепости своих предложений и упрямо цеплялся за эту последнюю соломинку. В это же время послы еще пытались переманить Масиниссу, суля ему союз с Карфагеном, золото, обещая признать царем массилиев и выдать за него дочь Сифакса (Арр. Lyb., 71). Но Масинисса и слышать об этом не хотел.

Публий, разумеется, понимал, что речи послов были чистейшим вздором. Он ни на йоту не верил в честное слово Газдрубала, сына Гескона, и знал, что Ганнибал его не послушается. Но, решительно отказав послам, переговоров он не прервал. Дело в том, что он не потерял еще надежду вернуть себе дружбу Сифакса. Он видел, что царь очень к нему расположен, тяготится войной, и полагал, что ему вообще наскучила дружба с карфагенянами, а возможно, и Софонисба, ибо он знал «врожденное нумидийцам непостоянство в привязанностях и их вероломство перед богами и людьми» (Polyb., XIV, 1, 3–4). Но в последнем он ошибся. Царь по-прежнему боготворил Софонисбу. Каждый день ходили к Публию в лагерь послы, умоляя заключить мир. Но возвращались они домой с неутешительными известиями. Сципион был непреклонен. И вдруг очередное посольство сообщило, что он колеблется. Тут царь воспрянул духом. Посольства буквально атаковали Публия. Сципион делался с каждым разом все уступчивее и уступчивее. Постепенно он позволил себя уговорить. Ливиец был в восторге. Он поведал о своей удаче Газдрубалу. Пуниец радовался без меры. Наконец к Сципиону отправилось последнее посольство, чтобы подписать условия мира.

Разумеется, Публий не мог принимать всерьез предложения Сифакса. Просто он наконец нашел тот план, который искал всю зиму. Через своих послов он узнал, что лагерь карфагенян сделан из дерева и листьев, а шалаши нумидийцев — из тростника и соломы. И он решился. О своем плане Публий, как всегда, рассказал одному только Лелию, который оказал ему неоценимую помощь. Каждый день стороны посылали друг к другу послов, но Сципион всякий раз отправлял несколько ловких воинов, переодетых рабами. Послы задавали Сифаксу различные вопросы, пытаясь уточнить условия мира. Порой они задерживались в неприятельском лагере на несколько дней. За это время лазутчики Сципиона успевали осмотреть все ходы и выходы. Возвратясь, они все рассказывали вождю. Он расспрашивал поодиночке каждого, сверял их показания, а потом еще советовался с Масиниссой, который знал местность как свои пять пальцев. Так Сципион составил подробный план обоих лагерей. Но никто из его воинов еще ни о чем не подозревал.

Итак, послы явились к римскому военачальнику за окончательным ответом. Выслушав их, Публий велел им немедленно возвращаться назад и передать, что Корнелий Сципион жаждет мира, но военный совет его отвергает. Поэтому он считает переговоры прерванными, а себя в состоянии войны с карфагенянами. Сделал он так, говорит Полибий, чтобы не напасть на врага во время переговоров и не стать таким образом лжецом. Теперь же «Публий находил свое поведение безупречным, что бы там ни случилось».

Между тем Газдрубал и Сифакс с нетерпением ожидали возвращения послов. Ответ Сципиона был для них как снег на голову. Все их надежды внезапно рухнули. Чем неожиданнее был удар, тем он казался тяжелее. Они сели рядом в одной палатке и целый день до самой темноты просидели так в глубочайшем унынии, спрашивая друг друга в тоске, что же теперь делать. То они хотели запереть Сципиона на узком мысе, то думали выманить его на равнину, где он со своим маленьким войском должен неминуемо погибнуть.^{32} Наконец они пошли спать, отложив решение до утра. Они и не подозревали, какое их ждет пробуждение.

Глубокой ночью, когда все спало, Публий позвал к себе в палатку лучших офицеров и объявил, что сейчас они неожиданно нападут на оба лагеря и подожгут их. Около третьей стражи ночи он велел дать негромкий сигнал трубой и вывел войско из лагеря в глубочайшем молчании. Стояла непроглядная тьма. Публий остановился и разделил свое войско на две части: половину отдал Лелию и Масиниссе, половину взял себе. Лелий и Масинисса должны были поджечь лагерь Сифакса, Сципион взял на себя лагерь Газдрубала, так как это было труднее и опаснее. Сципион сказал воинам несколько слов, чтобы вдохнуть мужество и решимость. Он напомнил, что один неверный шаг может погубить все. Ибо врагов во много раз больше, чем их.[83] Стоит им заметить римлян первыми — и они погибли.

— Нам нужны, друзья, — сказал он, — смелость, быстрота и отчаянная битва. Предупредим врагов, напав на них первыми… Их поразит неожиданность нашего появления и сама невероятность поступка… Смелостью и счастьем мы превосходим их… Мы нападем на них с доброй надеждой и со стремительной смелостью. Обстоятельства более всего требуют этих качеств (Арр. Lyb., 16–84).

Он принес жертвы Страху и Смелости, двум самым нужным им этой ночью богам (ibid.).

Гай Лелий разделил свой отряд на две части, и они с противоположных сторон устремились на лагерь и подожгли его. Скученные, крытые соломой шалаши мгновенно вспыхнули как сухой хворост. Пламя летело по крышам. Сонные, пьяные нумидийцы не понимали, что происходит. Все были уверены, что пожар начался случайно. Люди гибли от огня, оружия врагов и в страшной давке. Море огня бушевало над лагерем. А Сципион ворвался в лагерь Газдрубала и поджег его. Никто ничего не понимал, люди метались по лагерю, пытаясь потушить огонь, «не сознавая ни себя, ни окружающего». Они не могли и помыслить, что все случившееся — «дело отваги и коварства врагов». Тут наконец добудились Газдрубала. Взглянув на все происходящее, он закричал, что это вовсе не пожар, а Сципион; нечего тушить огонь, надо спасаться бегством. И он тут же бежал, бросив войско. С ним спаслись несколько всадников и зять Сифакс. Все же остальные нашли свой конец в эту ужасную ночь.

«Среди многих славных подвигов, совершенных Сципионом, этот мне кажется самым блестящим и поразительным», — заключает свой рассказ восхищенный Полибий (Polyb., XIV, 1–5).^{33}