ПРЕКРАСНЫЙ ОСТРОВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПРЕКРАСНЫЙ ОСТРОВ

Разрешив все вопросы с сенатом, консул Сципион уехал в Сиракузы. «Вы не раз слышали, что Сиракузы — самый большой из греческих городов и самый прекрасный в мире; оно на самом деле так», — пишет Цицерон. Он не устает восхищаться стройной планировкой города, поразительной красотой храмов, чудесными статуями и картинами. Одни только двери знаменитого сицилийского храма привлекали толпы паломников со всего света. «Трудно перечислить, сколько греков писало о их красоте» (Cic. Verr., IV, 117–124). Видимо, сицилийские тираны напоминали великолепных и пышных правителей Флоренции и, подобно этим последним, не жалели усилий, чтобы превратить свой город в прекраснейший дворец. Замечательная библиотека и огромный театр были гордостью Сиракуз.

Удивительная красота этого города поражала даже эллинов, привыкших к утонченной прелести, но после Рима с кривыми улочками и жалкими уродливыми домами он производил впечатление какого-то волшебного сна. И жизнь Сиракуз резко отличалась от римской.

На первый взгляд жизнь эта казалась сплошным веселым праздником, где можно было отдохнуть душой после суровых римских будней. Нарядные толпы людей с утра устремлялись на улицы и окружали какого-нибудь философа с длинной бородой, в потертом плаще, который рассказывал о природе богов. Юноши жадно внимали ему, засыпали вопросами, брели за ним по палящему солнцу. Но вот раздавался зов с палестры, и все бежали в гимнасий упражняться, ибо «жадная, благоговейная влюбленность в жизнь»,[72] свойственная эллинам, заставляла их горячо восхищаться красотой тела. А по праздникам устраивали великолепные театральные представления. Но за всей этой легкомысленной радостью скрывалась глубочайшая мудрость. Пребывание в течение хотя бы нескольких дней в греческом городе было равносильно обучению в университете. Эллада, даже покоренная, сохранила какое-то волшебное обаяние. Под власть ее чар подпадали великие цари и полководцы, мало того, целые народы и племена.

Вот в такую страну и к таким людям попал внезапно Публий Сципион. Он был поражен, восхищен и полностью отдался вихрю стихии. Многие римляне его времени и последующих веков тоже глубоко восхищались Грецией. Но они не давали чувству увлечь себя и сохраняли вид холодного и презрительного равнодушия. Прекрасно зная греческий, они делали вид, что его не понимают, и упорно объяснялись с эллинами через переводчика. И во всем прочем они не давали грекам заметить, что их настолько интересует греческая культура, чтобы они когда-нибудь тратили время на ее изучение. Цицерон рассказывает о двух знаменитых ораторах — Люции Крассе и Антонии, блиставших в дни его ранней юности. Обычно считалось, что они совершенно чужды эллинской культуре. Цицерон, однако, будучи еще мальчиком, подолгу гостил в доме Красса и заметил, что по-гречески оратор говорит так, будто никогда не знал никакого другого языка, что он принимает у себя ученых греков и подчас охотно обсуждает с ними сложные и отвлеченные философские вопросы. Наведя справки, Цицерон узнал, что и Антоний, будучи в Афинах, вел беседы с учеными мужами и иногда мог блеснуть совершенно неожиданными для него знаниями.

Почему же об обоих ораторах сложилось такое мнение? Цицерон объясняет это так: «Красс не скрывал, что он учился, но старался показать, что учением этим не дорожит и что здравый смысл соотечественников ставит выше учености греков; а Антоний полагал, что у такой публики, как наша, его речь встретит больше доверия, если будут думать, что он вовсе никогда не учился. Таким образом, и тот и другой считали, что впечатление будет сильнее, если делать вид, что первый не ценит греков, а второй их даже не знает» (Cic. De or., II, 4). Именно так должен был поступать римлянин, дороживший своей репутацией. К подобным уловкам часто прибегал и сам Цицерон. Когда по молодости лет он неловко выставил напоказ свое восхищение эллинами, он стал часто слышать, как за его спиной с насмешкой говорили: «Грек!» и «Ученый!», — «распространенные среди римской черни бранные слова» (Plut. Cic., 5). И потом всегда умело скрывал свое восхищение перед греческой культурой.

Вот почему римлянин, открыто проявлявший интерес к эллинам, бросал вызов общественному мнению. Но Публий Корнелий был так горд, что не мог унизиться до притворства. И вскоре в Риме с возмущением заговорили о его непристойном поведении. Консул римского народа должен был важно шествовать по улицам в военном плаще. А впереди шагали и расчищали ему дорогу ликторы со связками прутьев и секирами. Вид его должен был быть неприступен, поступь величава, обеды же должны были отличаться чинностью и тишиной (Cic. Verr., V, 28). Что же сказать о консуле, который один, без всякой охраны, без приличествующей его сану свиты, бегает по городу в греческом плаще и сандалиях, беседует с философами, с утра до ночи пропадает в театрах и даже — о ужас! — занимается гимнастикой в палестре (Liv., XXIX, 19; Plut. Cat. mai., 3). Чтобы понять, какое впечатление на римлян должны были производить рассказы о поведении их молодого консула, достаточно вспомнить, что у Цицерона в речи против наместника Сицилии Верреса в одном ряду с обвинениями в чудовищных злодеяниях — убийствах, вымогательствах, грабежах, попрании всех законов божеских и человеческих — стоит: «Ты в звании наместника провинции[73] показывался людям в тунике и пурпурном плаще», то есть в греческой одежде (Cic. Verr., V, 137; ср. IV, 54; V, 31). Тацит приводит забавный рассказ, как Германик вызвал недовольство Тиберия тем, что попытался подражать Сципиону: «Он повсюду ходил без всякой стражи, в открытой обуви и таком же плаще, какой носили местные греки, подражая в этом Публию Сципиону, который, как мы знаем, сходным образом поступал в Сицилии, хотя война с карфагенянами была в полном разгаре» (Тас. Ann., II, 59).

Особенно возмущали римлян упражнения в палестре. Цицерон передает общее мнение всех своих соотечественников, уверяя, что палестра — источник безнравственности и развращенности. Юношам, говорит он, следует законом запретить обнажаться и заниматься гимнастикой (Cic. De re publ. IV, 4; ср. Plut. Qu. Rom., 40; Cic. Tusc., IV, 33). Войско Сципиона подражало во всем полководцу. Следуя влечению своего веселого и щедрого характера, он устраивал непрерывные празднества и увеселения, словно был не полководцем, а устроителем игр (Plut. Cat. mai., 3). Пиры, карнавалы, подарки, которыми он щедро осыпал окружающих, — все эти безумства, казалось, занимали все его внимание. Греки были восхищены и очарованы новым римским консулом (Val. Max., III, 6, 1; Liv., XXIX, 1). Он дарил их милостями и оказывал ряд важных услуг. Он поспешил загладить все несправедливости, причиненные им Марцеллом (Liv., XXIX, 1).

Естественно, в Риме были в ужасе от поведения консула. Отцы не верили своим ушам. Узнали же они об этом вот как. Квестором Публия в Сицилии был Марк Порций Катон, столь знаменитый впоследствии. В то время это был еще совсем молодой человек, ровесник Сципиона, но уже тогда он отличался суровым и непреклонным характером. Он был близок к Фабию, и тот успел еще в Риме настроить его против консула. Теперь же поведение этого повесы глубоко возмутило Катона. Порций всегда гордился своей грубой прямотой, считая ее свойством настоящего мужчины. Вот почему он, подойдя к Сципиону, «без всяких обиняков» обличил его, «ставя ему в упрек не величину расходов, а то, что он губит исконную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности. Сципион отвечал, что на всех парусах идя навстречу войне, он отнюдь не нуждается в таком чрезмерно аккуратном квесторе — ведь не в деньгах, а в подвигах ему придется отчитываться перед римским народом» (Plut. Cat. mai., 3). Катон был оскорблен до глубины души. Он сейчас же уехал, чтобы донести сенату о преступном поведении консула. В Риме с возмущеньем заговорили о легкомысленном молодом человеке, который словно приехал не на войну, а на прогулку, который «занимается книжками и гимнастическими упражнениями» и «проводит жизнь в праздности и изнеженности» (Liv., XXIX, 19).

Над головой Сципиона собиралась гроза, но он ни о чем не подозревал, занятый другими заботами. Перед ним стояла задача из народной сказки: в кратчайший срок собрать армию, обучить ее, вооружить, построить флот и приготовить припасы — и все это без денег! Кажется, мало кто, глядя на этого веселого, беспечного юношу в греческом плаще и сандалиях, так увлеченного театром, догадывался, какой сложной и тяжкой работой он занят.