Глава 12 Прекрасный принц на белом коне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

Прекрасный принц на белом коне

Ветхое грузовое суденышко, на котором он плыл в Аргентину, неторопливо рассекало гладь Средиземного моря. У Аристотеля было достаточно времени, чтобы вдоволь налюбоваться сверкающей огнями Ривьерой… В его ушах звучали волшебные слова: Канны, Ницца, Монте-Карло… Семнадцатилетний эмигрант, направлявшийся в поисках лучшей доли в страну гаучо, конечно, в тот момент и думать не мог о том, что в один прекрасный день на этих берегах его будут встречать вместе с князем Монако как истинного властелина Монте-Карло. Нет, в тот вечер 1923 года юный Аристотель Онассис не заносился в своих мечтах столь высоко и далеко. Прошло всего несколько дней после того, как он бежал из родного города Смирны, где были убиты почти все его родственники. Когда регион, оккупированный греками с конца Первой мировой войны, перешел к туркам, последние осуществили карательные операции против потомков эллинов. Семья Онассис, по крайней мере те ее члены, которые сумели остаться в живых, в одночасье разорились и с трудом пережили столь сокрушительный удар судьбы. Возможно, именно это печальное событие открыло глаза юноши на роль денег в жизни человека.

«Во время семейных ссор меня охватывало странное чувство собственной ничтожности, — сказал впоследствии Онассис. — Я пришел к выводу, что найду свое счастье в далекой стране».

Сойдя на берег в Аргентине, молодой человек пошел по пути всех бедных эмигрантов. Прочитав короткое объявление в газете, Аристотель устроился на должность ночного телефониста с нищенской зарплатой. Почувствовав, что в Новом Свете наступило время «легких» денег, он занялся перепродажей сигарет — в Смирне его отец занимался экспортом табака, — что принесло ему первые заработанные доллары. Затем деньги пошли к деньгам. В тридцатые годы он уже был судовладельцем, правда, совсем мелким. Но уже некоторое время спустя он заработал на перевозке нефти миллионы, а затем и миллиарды.

«В то время многие люди считали меня сумасшедшим, — вспоминал он. — Они воспринимали нефтеналивное судно так же, как в наши дни воспринимают атомную бомбу: очень опасно в обращении… Я же смотрел в будущее…»

Будущее все больше и больше принадлежало ему. После войны он перекупил у правительства Соединенных Штатов корабли «Lyberty Ships», которые бороздили море во время войны. Вскоре он стал владельцем самого мощного в мире торгового флота и авиакомпании «Middle Est Air Line».

В 1946 году он заключил самую выгодную в своей жизни торговую сделку — женился на Тине Ливанос, дочери своего самого опасного конкурента. Прелестная Тина подарила ему двоих детей, которых он воспитывал как наследников империи… Империи, приносившей в 1957 году 2 миллиона старых франков… в час!

Таков был человек, решивший завоевать Марию Каллас; таков был мужчина, перевернувший ее жизнь.

С начала 1959 года Мария вела кочевой образ жизни звезды бельканто. Она вновь прибыла в Соединенные Штаты, чтобы дать там множество концертов. Менегини подсчитал, что концерты втройне выгодны, поскольку не требовали, как оперное представление, большого числа репетиций и позволяли Марии выбирать уже известные ей арии, которые она знала назубок, а также приносили больше денег, чем классический спектакль. Помимо всего прочего, концертная деятельность позволяла оперной диве обманывать себя в тот момент, когда для нее были закрыты сцены многих престижных оперных театров: «Ничего не изменилось в моей жизни… Я по-прежнему почитаемая всеми в мире певица… Единственная и неповторимая примадонна…»

Возможно, Мария предавалась подобным успокоительным размышлениям, чтобы не признавать очевидное: артистка в ней мало-помалу уступала место женщине, или, скорее, женщина отстаивала свои права в ущерб таланту артистки. Музыковеды уже неоднократно указывали певице на то, что ее голос слабеет. Неужели по этой причине Мария вдруг изменила свой аскетический образ жизни? Почему ее потянуло в мир пустых развлечений? Или же, напротив, ее голос слабел именно потому, что она перестала приносить себя как женщину в жертву певице? На эти вопросы нельзя дать точный ответ. И все же, как бы там ни было, нельзя говорить, что именно с этого времени Мария потеряла голос. По этому поводу весьма справедливо высказался Мишель Глотц: «Голос у Марии был всегда; только нервов больше не стало». Его мнение разделяла и сама Мария Каллас.

Достоверно только одно: Каллас, которой руководил Висконти, певица, которой не составляло труда переходить от исполнения оперы Вагнера к произведению Беллини, то есть Каллас пятидесятых годов никогда не могла бы хлопнуть дверью ни в «Ла Скала», ни в «Метрополитен-опере»; Каллас тех времен была душой и телом предана искусству.

Жан Поль Реми подвел итог выступлений певицы, где цифры говорят больше, чем любые комментарии по поводу охлаждения певицы к своему творчеству: в 1958 году Мария пела двадцать восемь раз; в 1959-м — одиннадцать; в 1960-м — семь раз; в 1961-м — пять раз; в 1962-м — два раза; в 1963 году — ни одного! Печальная статистика, притом что и репертуар певицы сокращался на глазах.

Карьера оперной дивы была короткой, даже слишком короткой, чтобы мы могли в полной мере насладиться ее талантом. Словно разочарованные влюбленные, мы спрашиваем вновь и вновь, почему так случилось, и ищем виновного…

Здесь следует вспомнить установленный ее супругом безумный ритм сценической деятельности певицы. Однако была еще одна причина: Онассис с его роскошью, обещаниями, любовью или, скорее, Онассис с фальшивой роскошью, лживыми обещаниями и обманчивой любовью… И в то же время был и другой Онассис — человек, наделенный мужским обаянием, веселым нравом, душевной щедростью… В 1959 году обновленная Каллас представляла весьма легкую добычу для такого опытного охотника, каким был в то время Онассис…

Однако никогда еще супруги Менегини столь демонстративно не выставляли напоказ свое семейное счастье. По некоторым высказываниям Марии можно было предположить, что Титта уже давно перестал играть роль «папика» и превратился в партнера. В своих воспоминаниях Баттиста из кожи вон лез, чтобы доказать, будто его красавица-жена пылала к нему неземной страстью. Мы знаем, что он разыгрывал перед нами комедию. Мария была великой актрисой и умела ввести в заблуждение публику, под пристальным вниманием которой находилась не только на сцене, но и в частной жизни. Если бы ее сердце не было свободно, разве смог бы ее покорить за столь короткий срок другой мужчина? Она сто раз бы подумала, прежде чем перейти Рубикон. Игра была предопределена еще задолго до фатального путешествия на яхте миллиардера.

А пока, повторяю, супруги Менегини продолжали показывать на людях пример брачного союза, совершенного во всех отношениях. В ресторане «У Максима», отмечая десятую годовщину со дня свадьбы, Каллас во всеуслышание заявила: «Я — голос, а он — душа». Слова стоят недорого и очень быстро выходят из моды.

Некоторое время спустя в Венеции одна местная знатная особа, походившая своими манерами на даму прошлого века, — графиня Кастелбарко устроила в честь Каллас праздник. Среди приглашенных был некий грек… Человек, который мог позволить себе все. Вынашивал ли он еще до этого свой коварный план соблазнения самой известной женщины в мире? Мечтал ли раньше этот выскочка-миллиардер завладеть мировым достоянием, какое представляла собой Мария? Или же такое желание возникло у него внезапно средь венецианского бала? В городе дожей, где тени прошлого каждую ночь до самого рассвета танцевали фарандолу, сбывались самые безумные мечты…. Несмотря на присутствие своей жены Тины и супруга оперной дивы Баттисты, Аристотель ни на шаг не отходил в тот вечер от Каллас. Конечно, она так походила на прекрасную античную греческую статую, что судовладелец пожелал привязать ее к своей корме… В конце бала он уже не мог больше сдерживаться и пригласил супругов Менегини принять участие в ближайшем круизе на своей яхте-дворце «Кристина».

Мария тотчас клюнула на эту приманку, хотя ничем себя не выдала и дала, как всегда, туманный ответ в полном соответствии со своими привычками. Она сослалась на множество ангажементов, в частности на выступление в «Ковент-Гардене», где должна была петь Медею. «Я приеду в Лондон за вашим ответом», — твердо произнес Аристотель.

Нельзя сказать, чтобы Тина и Титта пришли в восторг от такого дерзкого предложения, но Каллас была польщена. Рыцарское и в то же время раболепное внимание судовладельца, ходившего за ней по пятам на протяжении всего вечера, не оставило ее равнодушной.

«У Ари было море обаяния, — поведал нам Мишель Глотц. — Если он задумал кого-либо обворожить, то действовал с умом… Простота общения, широта жестов и веселый нрав удивляли и подкупали любого человека, на которого он хотел произвести благоприятное впечатление, особенно из-за того, что о нем ходили самые нехорошие слухи».

Вот и Мария попалась на удочку этого волка в овечьей шкуре. Помимо всего прочего, они были соотечественниками, что весьма сближает людей, когда они находятся вдали от родных берегов.

В своих воспоминаниях незадачливый Титта старается убедить нас в том, что Мария тогда с пренебрежением отнеслась к ухаживанию Аристотеля. На его жену якобы не произвело никакого впечатления приглашение миллиардера принять участие в сказочном круизе, и будто бы он сам уступил настойчивым приглашениям грека.

Конечно, подобная трактовка событий вполне соответствовала мифотворчеству Менегини, однако нисколько не отражала реальное положение вещей. В действительности все происходило с точностью наоборот. Если вначале Мария не сразу приняла приглашение Онассиса, то именно она заставила своего мужа почти против его воли совершить морское путешествие на яхте «Кристина». Он отправился в путь с тяжелым сердцем. Баттиста знал по опыту, что спорить с Марией бесполезно, если речь шла об исполнении ее очередной прихоти.

Накануне поездки певица дала концерт в Испании, а 17 июня уже прибыла в Лондон, чтобы петь в опере композитора Керубини. Публика «Ковент-Гардена» устроила ей, как обычно, самый теплый прием, а музыкальные критики отдавали должное больше артистическим качествам Каллас, ее умению держаться на сцене и выразительности исполнения роли Медеи, чем ее вокальным данным.

Несмотря на то, что Онассис ничего не понимал в оперном искусстве, он приехал в «Ковент-Гарден» одним из первых, как самый страстный любитель оперы. Оплатив несколько десятков мест, он отправился в театральный бар, где вручал эти дорогие билеты своим друзьям вместе с приглашением, текст которого напоминал рекламное объявление, что было в духе Онассиса: «Господин и госпожа Онассис имеют удовольствие пригласить на прием в честь Марии Каллас. Прием состоится в отеле «Дорчестер» в четверг 17 июня в 23 часа 15 минут».

Описывая этот вечер, ставший предвестником перемен к худшему в его жизни, Менегини уверял, что его супруга вовсе не собиралась идти на прием и инициатива заглянуть на короткое время в «Дорчестер» принадлежала исключительно ему… Бедный Менегини! Его слова опровергает фотография, опубликованная во всей европейской прессе: мы видим между Баттистой и Аристотелем оперную диву, которая на целую голову выше как своего «бывшего суженого», так и будущего. Онассис положил руку на плечо Каллас, в то время как Менегини опустил свою ладонь, словно в знак согласия с будущей «передачей прав» на Марию. Конечно, это было не так, о чем свидетельствует немного вымученная улыбка Менегини, в то время как за темными стеклами очков глаза Онассиса сверкают, как у хищника, схватившего свою добычу.

Само собой разумеется, что столь впечатляющий снимок был сделан для публики, однако он свидетельствует о том, что Каллас, похоже, не считала зря потраченным время, проведенное в «Дорчестере», где оставалась до трех часов утра. Могло бы такое произойти, если бы она смертельно скучала на этом приеме? Онассис предпринял все, чтобы вскружить ей голову: бесчисленное количество цветов, оркестр, игравший танго, поскольку Мария высказала такое желание, и миллиардер тут же широким жестом раздал музыкантам королевские чаевые, горы самых изысканных угощений, море шампанского, а главное, вездесущий, всемогущий, предупредительный, жизнерадостный, веселый и обаятельный Ари… Короче говоря, Мария была тронута его вниманием до глубины души. Если нужно доказательство, то достаточно взглянуть на вытянутые лица Тины Онассис и Титта Менегини. На фото невооруженным глазом видно, что они испытывают чувство глубокой досады.

Когда Мария вернулась с Баттистой в свой гостиничный номер в «Савойе», она уже приняла решение, хотя супругу пока ничего не сказала: она примет приглашение Ари. Последний, впрочем, не заставил себя долго ждать и вскоре позвонил. Он настолько ловко добивался своей цели, что привлек для этого свою жену Тину. Менегини цеплялся за любой предлог, чтобы отложить путешествие, которое не сулило ему ничего хорошего: он устал, его престарелая мать была больна, его мучила морская болезнь, стоило ему ступить на палубу корабля, он плохо говорил по-французски и еще хуже по-английски… Все приводимые им аргументы тотчас же оборачивались против него. «Зачем мне нужен такой спутник жизни?» — могла думать Мария. Желание супруги отправиться в круиз на «Кристине» вызвало у Баттисты смутное беспокойство. Он еще больше разволновался бы, узнав, что Мария дала указание организаторам двух ее концертов в Амстердаме и Брюсселе не переводить ее гонорар на общий с мужем счет, а хранить деньги до нового указания. Интересно, до какого?..

Пока Баттиста брюзжал себе под нос в Милане, Мария готовилась к круизу. Она накупила нарядов «на много миллионов лир», как поведал нам ее муж с заметным неодобрением. Похоже, оперная дива собиралась блистать под средиземноморским солнцем так же ослепительно, как в свете прожекторов на сцене. Под открытым небом в ярких солнечных лучах нельзя было появиться в бумажной короне и украшениях из поддельного золота, как это было уместно в театральных декорациях. Певице хотелось доказать, что она не нуждалась в искусственном приукрашивании, чтобы быть самой красивой… На палубе роскошного судна собиралось избранное общество… Уинстон Черчилль, политический деятель, сыгравший исключительно важную роль во Второй мировой войне, конечно, весьма с тех пор постаревший, но оставшийся легендой в народной памяти; несравненная Гарбо, обещавшая присоединиться к приглашенным на одной из стоянок яхты по ходу круиза… В числе гостей был также и Умберто Аньелли, всемогущий хозяин концерна «Фиат». Как мы видим, Онассис собрал в партере самую изысканную публику, чтобы аплодировать королеве или, скорее, чтобы пустить королеве пыль в глаза. И его выстрел попал в цель.

Марию буквально завораживали имена знаменитостей, которых Ари пригласил ради нее. Перед ней открывалась дверь в волшебный мир. Она чувствовала себя сказочной «спящей красавицей», которую пробуждал к жизни современный прекрасный принц. В действительности же она была похожа на маленькую девочку, не способную оторвать глаз от сверкавшей мишурой новогодней витрины…

22 июля Мария в сопровождении не прекращавшего брюзжать Баттисты прибыла в Монте-Карло, где их уже ожидала «Кристина»… а также письмо от Максвелл.

Старая сплетница была в курсе готовившегося круиза и по привычке совала нос не в свои дела: «Дорогая Мария, спешу пожелать тебе и Баттисте великолепного путешествия на борту восхитительной яхты с таким чудесным и умным хозяином, каким является Ари… Начиная с сегодняшнего дня наслаждайся каждым моментом своей жизни. Бери от жизни все. Отдай все, что ты можешь себе позволить отдать: вот путь, ведущий к истинному счастью, который ты должна найти в пустыне сомнений. Я больше не ревную тебя. Мои чувства к тебе перегорели. Я даже не хочу тебя больше видеть. Люди скажут, и они уже говорят, что ты хотела только использовать меня. Я категорически отрицаю это. То малое, что я для тебя сделала, я делала с открытой душой и от чистого сердца. Ты — великая и будешь еще более великой…»

Чем не письмо отвергнутого возлюбленного? Сколько бы она ни говорила о том, что больше не желала видеть Марию, светская сплетница нашла способ, чтобы получить приглашение на обед, на который перед отъездом в круиз собрались Онассисы и Менегини.

Утром 23 июля Мария ступила на палубу «Кристины», сделав шаг навстречу главной любовной истории в своей жизни…

Ее встретил судовладелец, цирковой фокусник и маг в одном лице, готовый перед ней вытащить из шляпы весь свой реквизит иллюзиониста, все волшебные миражи, начиная с самой «Кристины»… Пятипалубное судно в сто метров длиной и двенадцать шириной, с тридцатью членами экипажа и многочисленным обслуживающим персоналом. В то же время, если небо заволакивали тучи, нельзя было догадаться, что находишься на борту плавучего средства, поскольку оно походило одновременно на музей, дворец и королевское жилище. Так же как его соотечественник Ясон, Аристотель Онассис добыл золотое руно, сияние которого распространялось повсюду: в холлах, где по стенам были развешаны полотна известных художников, в каютах, обставленных венецианской мебелью, в ванных комнатах из сиенского мрамора с мозаикой и кранами из золота, в бассейне, дно которого украшали барельефы из дворца Кноссос. Самое удивительное заключалось в том, что вся эта мишура и позолота, вся кричавшая роскошь не были безвкусицей. Все собранные здесь разнородные сокровища сосуществовали в продуманной гармонии. Как Мария могла устоять перед столь пышными декорациями, которые Онассис поспешил ей показать, едва она ступила на борт корабля? Как при виде старого льва Уинстона Черчилля не вспомнить ей о том дне 1944 года, когда бедная юная гречанка под шквальным ветром гражданской войны увидела его, проходившего мимо как символ свободы? Какой длинный путь прошла Мария Калогеропулос всего только за пятнадцать лет! Мог ли круиз на яхте «Кристина» не будоражить ее воображение? Мог ли бедный Титта бороться с дьяволом-искусителем в образе Онассиса? Игра велась на заведомо неравных условиях. У грека в руках были крапленые карты: выигрыш уже лежал у него в кармане.

Пока Ари, как услужливый экскурсовод, знакомил гостей со своим плавучим дворцом и рассказывал историю каждой бесценной безделушки, Каллас чувствовала, что он метал бисер именно перед ней, чтобы своим могуществом и богатством потрясти ее воображение.

А Тина Онассис, что чувствовала она, находясь рядом с мужем? Ощущала ли она угрозу, которую принесла с собой на корабль вместе с грудой чемоданов знаменитая певица? Надо сказать, что до этого момента семейный союз Онассисов был счастливым только для посторонних глаз. Главной страстью Ари была гонка за миллиардами, и они текли к нему рекой. Ему всегда не хватало времени, чтобы изображать любящего и внимательного супруга. К тому же стоило ему нахмурить брови, как любая красавица тотчас же оказывалась в его постели. Поскольку последнее развлечение он предпочитал всем остальным, Ари часто приходилось хмуриться… Безусловно, Тина не пребывала в неведении по поводу измен своего мужа, но богатство и известность налагали на нее определенные обязательства. Тина скорее всего догадывалась, что ее муж увлекся Марией, ибо с чего бы он, ничего не понимающий в музыке, вдруг заделался любителем оперы? Однако привыкшая к любовным похождениям своего повелителя, Тина надеялась, что увлечение Ари пройдет так же быстро, как легкий бриз над морем…

И вот «Кристина» рассекала гладь Средиземного моря со знаменитостями на борту и двумя греками, современными Улиссом и Цирцеей. В тот момент Цирцея была воплощением гордости и успеха. Аристотель вскоре сделает из нее униженную и порабощенную Пенелопу.

На борту гости шумно и весело ужинали, когда хотели, перешептывались с самым таинственным видом, флиртовали друг с другом… Бедняга Менегини был шокирован свободой нравов этих почти обнаженных людей, без всякого стеснения обменивавшихся партнерами. Вместе с тем он отдавал должное хозяину яхты, постоянно проявлявшему заботу о том, чтобы его гости чувствовали себя так же хорошо, как у себя дома. Вскоре Баттиста переменит свое мнение.

Мария пребывала на седьмом небе от счастья. Она с наслаждением купалась в роскоши, предоставленной Аристотелем. Он окружил ее вниманием, достойным королевы. Этот новый Али-Баба широко распахнул перед ней двери своей пещеры с несметными сокровищами. Остальные приглашенные присутствовали здесь в роли статистов или же в качестве алиби. Незаметно для себя Мария попала в расставленные греком сети, сплетенные из золотых нитей. Не догадываясь ни о чем, молодая женщина с удовольствием проводила время в обществе своего веселого и изобретательного соотечественника.

Мало-помалу певица оказалась втянутой в атмосферу, царившую на борту яхты. На первой стоянке «Кристины» в Портофино Мария сошла на берег в экстравагантном ярком наряде и накрашенная сверх меры. Она не отказывалась от подарков Онассиса, которые тот покупал ей во всех дорогих бутиках, куда она заглядывала. Окружавшие делали вид, что ничего не замечают. Кто бы посмел осудить поведение миллиардера? Все вели себя так, словно сговорились. Даже Тина смотрела на все сквозь пальцы.

И только один Титта еще ни о чем не догадывался. Если он и пребывал в плохом настроении, то вовсе не по причине ревности, а потому, что чувствовал себя всеми забытым и чужим на этом празднике жизни. Он не танцевал, не флиртовал и не пьянствовал. У него все время что-то болело… Этот престарелый господин решительно не вписывался в компанию, о чем ему не стеснялись намекать окружающие. И все же еще несколько дней они с Марией выглядели самой счастливой супружеской парой на земле или же старались таковой казаться. Однако пока «Кристина» плыла на восток, откуда они были родом, оперная дива и судовладелец вели нескончаемые разговоры, стоя на корме яхты. Онассис рассказывал о своей юности, честолюбивых и безденежных первых шагах, первых победах, первых миллионах… Время от времени раздавался громкий и по-девичьи звонкий смех Марии, которого Баттиста никогда раньше не слышал, что должно было бы насторожить его.

Высадка в Греции нанесла последний удар по семейной лодке Менегини. Можно сказать, что, ступив на землю предков, Мария и Ари почувствовали себя так, словно вознеслись на небеса… Когда у берегов Пелопоннеса к гостям присоединился режиссер Карл Форман и предложил Марии сняться в кино, Онассис воскликнул: «Замечательная идея! Я охотно дам деньги на этот фильм».

Произнося эти слова, он обнял певицу за плечи. Это был отнюдь не жест друга, а влюбленного мужчины, как и его обещание дать деньги на фильм больше походило на признание в любви, чем на деловое предложение бизнесмена. У Менегини наконец-то упала повязка с глаз. Он ясно увидел, что между его женой и посторонним мужчиной неожиданно возникла духовная близость. Ему было неприятно думать об этом, и он попытался прогнать от себя эту мысль: естественно, что Мария с удовольствием беседовала с Аристотелем, ведь они оба — греки, а ей не так уж часто доводилось общаться со столь интересным собеседником, к тому же соотечественником… Пусть себе веселится на здоровье! Пусть танцует под джазовый оркестр (игравший, к слову сказать, только медленные мелодии, когда партнеры двигались в танце, тесно прижавшись друг к другу, щека к щеке)… Пусть поживет в роскоши, которую не мог ей предоставить слишком прижимистый супруг… Менегини не хотел ничего видеть и понимать. Он все еще цеплялся за ускользавшее из его рук призрачное счастье…

А что же Мария? Какие чувства испытывала она? Что происходило в ее душе, жившей до сих пор одними только театральными страстями и переживаниями? Если в ее душе и происходила борьба между любовью и долгом, то совсем недолгое время. А как могло быть иначе? Как могла она бороться с происходившим с ней чудом: она была влюблена впервые за тридцать шесть лет жизни! Пламя неожиданно вспыхнувшей страсти разгоралось так стремительно еще и потому, что это была поздняя страсть. Ее огонь мгновенно распространялся, сжигая все на своем пути… Любовь Баттисты была слишком пресной и праведной, почти отеческой. Безнадежное чувство к Лукино Висконти оказалось лишь прелюдией к великой страсти. И только Ари сумел разбудить ее чувственность и заставить учащенно биться сердце. Только теперь Мария поняла, что вовсе не являлась бесчувственным идолом, античной статуей, почитавшейся толпой восторженных и платонических поклонников, а женщиной, состоящей из плоти и крови… Когда они танцевали с Ари так близко, когда вели бесконечные беседы на палубе «Кристины», когда, встретившись нечаянно взглядом, чувствовали себя наедине друг с другом, хотя вокруг было полно других пассажиров, — каждую секунду она открывала для себя новый, неведомый ей мир. И это открытие будоражило и волновало ее кровь. И тогда Мария решила дать волю своим чувствам и как в омут бросилась в объятия Ари.

Онассис, в свою очередь, приложил все усилия, чтобы вызвать в душе Марии эту бурю чувств, не теряя времени даром. Неутомимый ловелас, вечный охотник за свежей плотью, он никогда не делал передышки в постоянной гонке за земными утехами. На этот раз он серьезно увлекся погоней: желание обладать прекрасной женщиной подкреплялось престижностью выбранной жертвы. Несмотря на то, что Онассис ничего не понимал в оперном искусстве, идея стать любовником одной из самых известных в мире женщин чрезвычайно льстила его самолюбию. Какая эффектная визитная карточка — на одной стороне слава, на другой миллиарды! О такой выгодной сделке можно было только мечтать!..

Когда же случилось непоправимое? Трудно назвать точную дату, но, судя по некоторым признакам, это могло произойти 6 августа. В тот день яхта бросила якорь в бухте у горы Атос и все веселое племя путешественников спустилось с борта «Кристины» на берег, чтобы посетить знаменитый монастырь. Патриарх Константинопольский прибыл в обитель, чтобы встретить именитых гостей, а именно двух греков. Мария и Ари встали перед ним на колени. Молодая женщина была растрогана до слез, когда патриарх назвал ее «самой знаменитой в мире певицей», а ее спутника «современным Улиссом». Волнение Марии возросло еще больше, когда благообразный священник, по всей видимости, знавший толк в жизни, благословил влюбленную парочку со всей подобавшей случаю торжественностью. Еще немного и Мария, чье воображение разгорелось не на шутку, поверила бы в то, что служитель культа обвенчал ее с Аристотелем. У стоявшего в сторонке Багрянисты создалось почти такое же впечатление. Это было самое неприятное из всех терзавших его в тот момент сомнений.

Когда Мария возвратилась на борт яхты, она была уже совсем другой женщиной. Остатки угрызений совести улетучились. Былая нерешительность уступила место желанию отдаться чувству, охватившему все ее существо. Можно предположить, что вечером того памятного дня Аристотель Онассис перестал быть для Каллас простым поклонником ее таланта…

В своих воспоминаниях Менегини подробно описал свой путь на Голгофу, чем обернулись для него последние дни круиза: «Вечером 6 августа, когда мы вернулись на борт, я увидел, что она изменилась до неузнаваемости. Она отказалась идти спать. Когда же я сказал ей, что устал, она ответила: «Делай, что хочешь, а я останусь здесь». С этого вечера началась их связь…»

Следующий вечер не принес Менегини облегчения. Напротив, Мария в самом приподнятом настроении танцевала с Онассисом, тесно прижавшись к нему и не обращая внимания на остальных пассажиров. Уинстон Черчилль попросил ее что-нибудь спеть, в ответ она небрежно ответила ему отказом. И старый лев остался ни с чем. Казалось, музыка больше не интересовала оперную диву. Она взяла с собой в круиз партитуру одной из опер Беллини, но за все время путешествия даже не прикоснулась к ней. Все ее помыслы и желания были связаны с Ари. Она практически не расставалась с ним ни на минуту. «Кристина» встала на якорь в порту Пирей. Влюбленным представилась возможность спуститься вдвоем на берег. Держась за руки, они гуляли по узким улицам квартала Плак, с наслаждением вдыхая воздух родины, с которой находились в слишком долгой разлуке.

Казалось, Афины да и вся Греция благословляли двух своих самых знаменитых детей…

В последующие дни страдания Баттисты продолжились. Мария взяла в привычку возвращаться на рассвете в каюту, которую занимала вместе с супругом. Он сделал ей замечание по этому поводу. Влюбленные не любят, когда кто-то становится на их пути, так и Мария, не в силах более сдерживать переполнявшее ее раздражение, высказала все, что накопилось в ее душе.

«Можно подумать, ты мой тюремщик! — воскликнула певица. — Ты ходишь за мной по пятам. Ты подглядываешь за всем, что я делаю. Долгие годы ты держал меня на цепи. Ты похож на мерзкого тюремного надзирателя. С меня хватит!.. Ты не занимаешься спортом, ты не знаешь иностранных языков, у тебя всегда всклокоченные волосы, ты не умеешь элегантно одеваться…»

В продолжение целого часа лился поток упреков на голову несчастного Баттисты, который все еще надеялся, что это лишь мимолетное увлечение Марии. Однако каждую ночь она выпархивала из супружеской каюты, оставляя Титта наедине со своей ревностью.

Можно только посочувствовать этому шестидесятичетырехлетнему мужчине, наблюдавшему, как на его глазах молодая жена неумолимо ускользает от него. Как часто бывает в подобных случаях, все, что он ни делал, чтобы удержать Марию, оборачивалось против него. Ему было не по силам тягаться с наглым и дерзким соперником. Что бы там ни говорили об алчности Баттисты, о его способности добиваться самых высоких гонораров для жены, заставляя ее работать на износ, как строго мы ни осуждали бы его действия и методы, надо признать, что без своего супруга Каллас никогда бы не достигла таких высот в творчестве. Он служил ей верой и правдой до последнего дня их совместной жизни. Впрочем, как только оперная дива рассталась с Баттистой, она тут же свернула с пути, по которому следовала до сих пор.

Когда Мария Каллас сошла на берег с борта яхты «Кристина», это уже была совсем другая женщина, которой руководила самая мощная из всех побудительных сил, не признававшая ни моральных, ни нравственных преград: она была влюблена. Со свойственной ей одержимостью Мария приняла решение во что бы то ни стало преодолеть все препятствия на пути к осуществлению своих заветных желаний.

Что до Онассиса, то он также увлекся не на шутку. Завоевание Каллас было высшей роскошью из всего, что мог позволить себе миллиардер. Он тоже решил начать жизнь с чистого листа, чтобы ничто не мешало ему эксплуатировать только что открытую им золотую жилу. Когда в голове Онассиса созревал какой-либо план, его не могли остановить никакие угрызения совести. И в этом случае он не стал скрывать правду от Тины. Впрочем, его супруга восприняла эту новость совершенно спокойно. Можно было подумать, что она тоже собирается изменить свою жизнь. Супруга миллиардера признавалась своим близким, что совместная жизнь с Аристотелем окончательно опостылела ей! За респектабельным фасадом Онассисы грызлись между собой, как базарные торговки, в те редкие дни, когда вынуждены были находиться под одной крышей. Как оказалось, Тина была совсем не прочь обрести свободу. Конечно, Аристотель намеревался до поры до времени скрывать свои намерения от вездесущих журналистов, только и стремившихся напасть на какую-либо сенсацию.

Что же касалось супругов Менегини, то они сразу же направились в свой дом в Сирмионе. После высадки на берег они почти не разговаривали друг с другом. Да и о чем они могли говорить после того, что произошло? Мария предавалась сладким мечтам: поскорее бы увидеться с Ари. В ее сердце не существовало больше ни прошлого, ни настоящего. Находившийся рядом с ней мужчина, бывший ее мужем на протяжении целых одиннадцати лет, казался ей чужим человеком. Ей было все равно, что станет с ее карьерой, которой было отдано столько сил. Еще вчера она была Тоской, Медеей, Нормой, сегодня же она хотела быть просто Марией… Только бы ее не преследовали эти проклятые репортеры! С каким удовольствием она бросила бы вызов всему миру и открыла бы всем людям свой главный секрет: актриса уступила место женщине…

Можно только удивляться, как всего за каких-нибудь несколько дней с певицей произошла метаморфоза, перевернувшая полностью ее мировоззрение и заставившая пренебречь ценностями, в которые она свято верила всю свою жизнь. Все произошло настолько стремительно… Подобный поворот в жизни Марии можно объяснить только тем, что, повторяю, мы имеем дело с новичком в любовных делах. Аристотель вихрем ворвался в жизнь Марии и стал для нее настоящим открытием. Возможно, на поверхность вырвались чувства, давно дремавшие в глубине ее души. А может быть, все было проще: долгие годы она жила в отсутствие плотской любви и Ари впервые открыл ей радости земных наслаждений. И что же теперь? Что предпримут Мария и Аристотель, чтобы зачеркнуть прошлое и соединить свои судьбы? Когда носишь такие фамилии, как Каллас и Онассис, жить так, как хочется, — задача не из легких…

После возвращения в Сирмион над семейством Менегини сгустились грозовые тучи. Мария и Баттиста поочередно наведывались в Милан, словно опасались остаться наедине друг с другом. И все же в один прекрасный день супруги столкнулись лицом к лицу. Правда, которую они старательно избегали высказать вслух, вырвалась как пробка из бутылки шампанского. Мария наконец произнесла слова, разбившие последние надежды Баттисты… Бедняга получил удар ниже пояса. Ему показалось, что мир рушился вокруг него… И это был еще не конец его страданий. Как вы думаете, кого он увидел 15 августа на пороге своего дома? Онассиса собственной персоной! Грек пребывал в прекрасном расположении духа, сыпал шутками и хлопал Баттисту по плечу, словно лучшего друга, не отдавая себе отчет, как мерзко выглядело такое поведение со стороны…

Привыкший получать все, что он хотел, и тогда, когда ему хотелось, Онассис приехал обсудить с Менегини переход Марии из супружеской постели в его собственную! Он объявил об этом Баттисте в простой беседе, словно речь шла о заключении очередной деловой сделки! А почему бы и нет? Чего-чего, а самоуверенности Аристотелю было не занимать! Разве он не добился в жизни всего, что задумал? Естественно, он считал в порядке вещей свое желание получить в собственное распоряжение Каллас, как будто речь шла о приобретении нового нефтяного танкера. Да и Марию, похоже, нисколько не оскорбило его поведение. Напротив, она была на седьмом небе от счастья. Ей казалось, что она начинает новую жизнь, а точнее, начинала просто жить… Только бы поскорее покончить с прошлым! Поскорее обговорить некоторые детали, уладить материальные вопросы и затем отправиться на все четыре стороны с любимым человеком!

Удрученный случившимся с ним несчастьем, Менегини не имел сил бороться с этим бурным потоком, чувствуя, что не в состоянии оказать сопротивление свирепому хищнику, вырывавшему из его рук сокровище. Он был только жалким пожилым человечком…

В самой драматической ситуации всегда имеется комическая сторона. Вот и эта троица героев трагедии стремилась только к одному: лишь бы ничего не узнали журналисты! Они хотели как можно дольше выглядеть в глазах общества белыми и пушистыми… И самое любопытное заключалось в том, что никто из фотографов, следовавших по пятам за Онассисом и ни на шаг не отходивших от Каллас, не подозревал о том, что происходило на самом деле. И жадная до пикантных подробностей толпа так и оставалась в полном неведении. Август приближался к концу, а мир не догадывался о греческой трагедии, разыгравшейся на берегах озера Гарда.

2 сентября Мария появилась в театре «Ла Скала», где должна была петь Джоконду, в таком прекрасном настроении, что Гирингелли не поверил собственным глазам. В недавнем прошлом заклятые враги обнялись, как лучшие друзья. Репетиция прошла в самой теплой и непринужденной обстановке.

На следующий день посреди ясного неба внезапно сверкнула молния! Какая неожиданная развязка! Какой скандал! Папарацци наконец-то взяли реванш. Один из них, зашедший случайно в изысканный миланский ресторан «Рандеву», увидел танцующих и нежно прижимающихся друг к другу Марию и Ари…

Не успел он добежать до телефона, как сенсационная новость облетела все редакции, чтобы на следующее утро появиться в заголовках всех выходивших на полуострове газет. Свора папарацци выследила, как оперная дива в обнимку с судовладельцем вошла в вестибюль гостиницы «Принсипе Савойя».

Несколько часов спустя дом на улице Буонарроти был уже на осадном положении. Мария, чтобы сбить с толку журналистов, прибегла к классической стратегии — она сделала официальное заявление, которое никого уже не могло обмануть: «Мой разрыв с мужем был уже давно предрешен. В настоящий момент он является окончательным. Круиз на «Кристине» оказался простым совпадением. Отныне моим импресарио буду я сама. С Онассисом меня связывают давние дружеские отношения. К тому же он является моим деловым партнером. Я получила приглашение в оперный театр Монте-Карло, а также предложение сняться в фильме».

Фраза «отныне моим импресарио буду я сама» лучше, чем любые комментарии, говорила о семейном крахе Баттисты. Когда Мария Каллас произносила эти слова, она напоминала Людовика XIV с его знаменитым высказыванием: «Государство — это я!» Певица разорвала узы, связывавшие ее с менеджером в лице мужа!

Вторую главу войны официальных заявлений написал в Сирмионе сам Менегини: «Я надеюсь, что, оформив официально наш разрыв, мы останемся в добрых отношениях. Я не держу зла на Марию, которая честно сказала мне правду, но я не прощаю Онассиса, нарушившего священные у древних греков правила гостеприимства».

Если Баттиста, выворачивая наизнанку свое грязное белье, испытывал хоть какой-то стыд, то Онассис делал это с явным удовольствием. «Естественно, я польщен, что такая женщина, как Мария Каллас, влюбилась в меня! А кто не был бы польщен?» — заявил он.

Обратите внимание на выражение «я польщен»… Онассис невольно выдал нам главный мотив, побудивший его развернуть охоту на примадонну. В тот момент Мария не придала значения его словам, о чем пожалела впоследствии, но было уже слишком поздно.

Однако война громких заявлений по-прежнему не утихала. Не прошло и нескольких дней после того, как Менегини изображал из себя благородного рыцаря, как он уже, не стесняясь в выражениях, изливал свою горечь перед толпой журналистов, говоря о «предательстве женщины, обязанной ему своей славой и оставившей его ради какого-то авантюриста…».

В результате этих откровений между супругами Менегини вскоре были сожжены все мосты. В своих воспоминаниях Баттиста привел телефонный разговор с Марией, который свидетельствовал об окончательно испорченных отношениях: «Мне позвонила Мария, находившаяся в тот момент в Лондоне. Она была в ярости и осыпала меня оскорблениями. Я вышел из себя и ответил ей в том же духе. Она мне пригрозила: «Баттиста, смотри у меня, в один прекрасный день я приеду в Сирмион с револьвером и убью тебя!» Вне себя от негодования я ответил ей: «Приезжай, когда захочешь! Я встречу тебя с пулеметом наперевес»».

К счастью, в Италии подобного рода угрозы являются составной частью обычного разговора, как в пьесах Паньоля всегда есть некто, чтобы сдерживать того, кто хочет «совершить зло».