В НОВОМ КАРФАГЕНЕ

В НОВОМ КАРФАГЕНЕ

Сципион взял Новый Карфаген штурмом, и теперь свобода граждан и самая их жизнь находились в его руках. Жители, зная взаимную ненависть римлян и карфагенян, не ждали для себя ничего хорошего. Поэтому, когда римский военачальник собрал их всех на площади, они трепетали от страха. Население состояло из граждан, по происхождению финикийцев, и ремесленников, бывших государственными рабами. Гражданам, их женам и детям Публий объявил полную свободу, посоветовав в благодарность стать друзьями Рима. Свой восторг они выразили на восточный лад — разразились громкими воплями и пали ниц перед юным полководцем. Тогда Сципион обратился к государственным рабам. «Ремесленникам он сказал, что теперь они станут собственностью Рима, но прибавил, что в случае благополучного исхода войны с карфагенянами каждый, кто в своем ремесле докажет любовь к римлянам и усердие, получит свободу. Тут же он приказал им записаться у квестора и назначил им начальников из римлян, по одному на тридцать человек». Самых молодых и сильных он назначил моряками. Им он также обещал свободу по окончании войны. «Таким обращением с военнопленными Публий сумел внушить гражданам доверие и любовь к нему самому и к государству, а ремесленников поощрял к усердию в работе надеждой на освобождение» (Polyb., X, 17, 6–16).

Любовь и доверие жителей Нового Карфагена к Публию через несколько лет подверглись серьезному испытанию. Когда три года спустя Магон, брат Ганнибала, в отсутствие римского военачальника подошел к стенам города и потребовал открыть ему ворота как союзнику и соплеменнику, карфагеняне наотрез отказались. Их восхищение Сципионом дошло до того, что они стали чеканить монету с его изображением.

Теперь Публию предстояло заняться испанскими заложниками. Заложники эти появились в Новом Карфагене недавно. Дело в том, что отношения пунийцев с иберами резко изменились после гибели Сципионов. До этого карфагенские вожди всячески стремились снискать их дружбу. Но, сделавшись бесспорными владыками Иберии, стали вести себя грубо и нагло. «Один из вождей, Газдрубал, сын Гескона, в ослеплении властью унизился до того, что дерзнул требовать большую сумму денег от вернейшего из карфагенских друзей в Иберии, Андобалы, задолго до того потерявшего власть из-за карфагенян и только недавно снова восстановленного в награду за верность им. Когда Андобала, полагаясь на преданность свою карфагенянам, отказал, Газдрубал возбудил против него ложное обвинение и принудил выдать в заложники своих дочерей» (Polyb., IX, 11, 3). Точно так же обошлись пунийцы и с другими иберийскими вождями, ибо «они одолели своих врагов, но не могли совладать с собой», говорит Полибий, причиной же тому были «алчность и властолюбие, от природы присущие финикийцам» (Polyb., IX, 11, 1–2). «Много уже было подобных случаев… Гораздо больше найдется победоносных полководцев, чем таких вождей, которые умели бы пользоваться победой. Так случилось теперь с карфагенянами. После победы над римскими войсками и после убийства обоих римских полководцев… они вообразили, что господство над Иберией их нерушимо, стали высокомерно обращаться с туземцами, благодаря чему приобрели в покоренных народах не друзей и союзников, но врагов. Иначе и быть не могло» (Polyb., X, 36, 1–4).

Эти заложники — жены и дети испанских князьков — были собраны в Новом Карфагене, и случай теперь отдал их в руки Публия Сципиона. Вся эта толпа, человек около трехсот, робко жалась у дверей. «Публий приказал их позвать… Детей он подзывал к себе по одному, ласкал их и просил ничего не опасаться, так как, говорил он, через несколько дней они снова увидят своих родителей. Что касается остальных, то всем им он предлагал успокоиться и написать родным прежде всего о том, что они живы и благополучны, потом, что римляне желают отпустить всех невредимыми по домам, если только их родные вступят в союз с римлянами. С этими словами он наделил их довольно ценными подарками, приличными возрасту и полу каждого: девушкам он раздавал серьги и запястья, а юношам кинжалы и мечи. В числе пленных женщин находилась и супруга Мандония, брата Андобалы, царя илиргетов. Когда она упала к ногам Публия и со слезами просила поступать с ними милостивее, чем поступали карфагеняне, он был растроган этой просьбой и спросил, что им нужно. Просящая была женщина пожилая и на вид знатного происхождения. Она не отвечала ни слова. Тогда Публий позвал людей, на которых возложен был уход за женщинами. Те пришли и заявили, что доставляют женщинам все нужное в изобилии. Просящая снова, как прежде, коснулась колена Публия и повторила те же слова. Недоумение Публия возросло и, решив, что досмотрщики не исполняли своих обязанностей и теперь показали ложно, он просил женщин успокоиться. Для ухода за ними он назначил других людей, которые обязаны были заботиться о том, чтобы женщины ни в чем не терпели недостатка. Тогда просящая после некоторого молчания сказала:

— Неправильно, военачальник, понял ты нашу речь, если думаешь, что просьба наша касается еды.

Теперь Публий угадал мысли женщины и не мог удержаться от слез при виде юных дочерей Андобалы и многих других владык, потому что женщина в немногих словах дала почувствовать их тяжелую долю. Очевидно, Публий понял сказанное; он взял женщину за правую руку и просил ее и прочих женщин успокоиться, обещая заботиться о них, как о родных сестрах и дочерях и, согласно данному обещанию, вверил уход за ними людям надежным» (Polyb., X, 18, 3–15).

Во время взятия Нового Карфагена в руки римских солдат попала девушка-испанка, поразительная красавица. Зная, как любит Публий женщин, воины решили подарить ему пленницу.

По жестоким законам войны она должна была стать его рабыней. Но Сципион не признал этих законов. Он ласково поблагодарил солдат, но от дара отказался. Он приказал немедленно отыскать родителей красавицы и передал им их дочь с рук на руки (Polyb., X, 19, 3–7). К этому простому рассказу, сообщаемому Полибием, Ливий прибавляет несколько красочных подробностей. Он говорит, что, в то время как римский военачальник отправил людей искать родителей своей прелестной пленницы, в лагерь его ворвался юноша — жених красавицы, — страстно ее любивший. Приход его очень обрадовал Публия, которому, по его словам, гораздо легче было объясниться с ровесником, чем со стариком. Он увлек юношу в свою палатку и будто бы сказал, что ослеплен красотой его невесты и если бы не суровый долг перед родиной, он всецело отдался бы своей страсти. Но это невозможно. А потому ему остается только одно: сделать все для счастия ее с женихом. И он вручил юноше его невесту. В этот момент появились родители и родичи с богатым выкупом. Публий наотрез отказался взять хоть что-нибудь, но они настаивали и наконец сложили дары к его ногам. Тогда римский военачальник взял молодого испанца за руку, указал глазами на золото у своих ног и с улыбкой сказал: «Пусть это будет моим свадебным подарком». Молодой человек был поражен до глубины души. Он всюду твердил, что стратег римлян — юноша, совершенно подобный богам, который всех покоряет оружием, а еще больше — добротой. После свадьбы он поспешил набрать отряд и явился к Сципиону (Liv., XXVI, 50). Это и есть «великодушие Сципиона», которое так любили изображать художники Возрождения.

Публий созвал всех воинов и щедро осыпал их похвалами и дарами. И особенно Лелия. Он во всеуслышание объявил, что Лелий сделал для взятия города не меньше его самого; наградил золотым венком и подарил 30 быков. Этих последних Гай Лелий немедленно употребил по назначению, а именно приказал зажарить. Моряки устроили роскошный пир, на который пригласили сухопутное войско, и оба друга вполне отдались веселью, свойственному их возрасту и характеру (Liv., XXVI, 48).