10

Уже совсем весна, и на работе каторжники обедают компаниями вокруг костров, где трещит смолистый сосновый лапник.

— Прошу любить и жаловать — Нестор Иванович Махно, — патлатый представляет Нестора, вовсе исхудавшего и бледного, кружку. — Анархокоммунист из Новороссии, село Гуляй-Поле. — Четыре экса, два теракта, смертный приговор, помилование лично военного министра на бессрочную каторгу.

— Да знаем уж, — отзываются от котла. — А что раньше молчал? Держался, как босяк за кражу курицы.

— А он скромный.

Нестор скупо улыбается. Кличка прилипла. Еще много лет каторги он будет зваться «Скромный».

— А у вас почему двойная фамилия? — вежливо, но независимым тоном человека, не терпящего никакого покровительства, спрашивает он в свою очередь у патлатого. — И Аршинов, и Марин?

— Одна — для родителей и жандармов, другая — для товарищей по борьбе.

— Знал я одного товарища по борьбе, — со значением говорит Нестор.

— Это кого же? — приподнимает брови Аршинов-Марин.

— Вольдемара Антони. Не встречали часом такого?

— Гм. Забавно. Как раз встречал.

— Да? И где же он?

— Н у… Когда я его встречал — был в Париже.

— В Париже… И как он там — хорошо, наверное?

— Скорее, плохо.

— Это что же так?

— Я слышал, что вскоре после нашей встречи он, кажется, умер. Говорили, что попал под поезд. Он, видите ли, хотел присвоить себе деньги, которые его товарищи, рискуя жизнями, добывали для революции. А так поступать нехорошо, верно? — Аршинов-Марин мягко улыбается. В глазах Нестора вспыхивает восхищение.

Он хочет что-то сказать, но закашливается и прижимает руки к груди: сплевывает кровью.

— Ведь до туберкулеза доморозили мальчонку, сатрапы.

— Барсука бы убить, жир у него целебный, он многим помог.