Польша. Тюрьма. Побег
11. В корчме Махно трясет кисет над ладонью, и оттуда падает последний червонец.
— Хозяин!
Гуляют махновцы последнюю гульбу.
— За то, что живы!
Встают тихо:
— За всех, кого нет!
— Да, хлопцы, всех так сразу не помянешь…
— Все, что могли, мы сделали, — говорит Задов, пьет и стучит кружкой об стол.
— Так, — соглашается Махно. — А с другой стороны, все, что могли, мы еще не сделали. Не сделали! — бешено говорит он.
12. Прощаются на улице.
— В работники всегда можно наняться, — говорит один.
— Батрачить, конечно, не сладко. Но и умирать не всегда охота.
— Потихоньку сапожничать можно, шорником, опять же.
— Да бросьте вы, хлопцы! Польша армию укрепляет, бойцы всегда нужны. Дело привычное. Они, говорят, солдат хорошо содержат.
— Да хто тэбэ возьме?
— Да документы всегда купить или сделать можно! А они много Украины и Беларуси заняли, так что украинцем польску армию не удивишь.
— А я, может, в Одессу вернусь, — говорит Задов. — Одесса большая, родни-друзей было много, уцелел же кто-то. Сховают. А там поглядим. А документы на Молдаванке куплю, уж там всегда…
12. Городок, площадь, булыжник, муниципалитет, польский красно-белый флаг с орлом, костел.
В душном помещении, заполненном галдящими просителями и переселенцами, Махно с Галей стоят в очереди к чиновнику. В руках у них заполненные заявления, на лицах — покорная тоска эмигрантов.
13. Кабинет, офицер за столом, Махно сидит на стуле — стандартный интерьер. Офицер вертит в руках заявление Махно и еще какие-то бумаги.
— Мещанин Гродненской губернии Масюк Никифор Ильин, — читает он и поднимает взгляд. — А вот другая версия: «Из концентрационного лагеря Фалешты для перемещенных лиц»… так, ладно, вот здесь: «При нелегальном переходе границы вел огонь по пограничной страже»… Нет, сразу вот: «Особо опасный преступник Махно Нестор Иван, широко известный на территории Советской России как батько Махно, руководитель бандитских отрядов…» Ну, короче, вы меня поняли. А вот и фотография, где вы с длинными волосами. Вы плохо подстрижены.
14. Махно стоит в тюремной камере под окном и смотрит сквозь решетку на луну в вырезах облаков. Он словно к чему-то прислушивается.
15. А в тюремной больнице рожает Галя, заходясь в крике, акушерка принимает младенца, шлепает, показывает изможденной Гале девочку.
16. Через несколько дней в больничной палате доброохотливая медсестра объясняет Гале:
— Здесь порядки свободные, не то, что ты мне рассказывала про Россию. Хватит, натерпелись под ними. Тем более что вы украинцы, а Украина — часть Великой Польши, так что вы свои, это хорошо. Я тебе твою одежду принесу, и ты на прогулке делай вид, что как будто на свидание к кому пришла. К женщинам каким-нибудь пристройся — и выходи со двора с ними. Женщина с младенцем — обычно даже пропуск не спрашивают на выходе.
17. Большой тюремный двор, прогулка, толчея, часовые на стенах. Галя с младенцем на руках подходит к Махно, он берет девочку на руки, смотрит, целует, качает.
Галя говорит много, быстро, негромко. Прогулка подходит к концу. Они обнимаются — и расстаются.
Оборачиваясь, привставая на цыпочки и маша ему, Галя с толпой женщин выходит в ворота. И Махно утирает слезу.
18. В огромной камере плотники сколачивают трехъярусные нары. Когда они отлучаются обедать, Махно хватает здоровенный брус, пристраивает на плече, в другую руку берет плотницкий ящик с инструментами, и идет к выходу.
Идти ему тяжело. Он пересекает двор. Двое часовых при открытой в воротах калитке.
— Поможьте, пан, — просит Махно, пристраивая брус поудобнее.
Часовой помогает ему подвинуть брус ровней, чтоб не перевешивал.
И Махно выходит за ворота.
Пройдя полквартала до угла, он бросает брус и ящик, сердито плюет: «Яка тяжела, зараза!» и спокойно продолжает путь.