Все дороги ведут в Париж

24. По воскресному бульвару прогуливается обычная семья, небогатая и приличная. Рослая, смуглая, красивая жена. Маленький, худощавый, прихрамывающий муж. И между ними, держась за руки — девочка лет пяти. Они одеты скромно, но с учетом моды.

25. — Дядя Волин!

— Нестор!

Объятие, отодвигание, взгляд в глаза, улыбка.

— А я уж думал, вас всех тогда в Харькове расстреляли! Вот, опробовал им под конец слегка отомстить! Ну, может, не очень вышло, но все же чтоб знали батьку Махно!

— Ну, в общем, удалось сначала немного договориться; старые заслуги, профессиональные революционеры. А потом заменили на высылку. Вот — здесь.

— Делать-то что думаешь?

— Да уж поздно мне другим делом в жизни заниматься. Ты за газетами следишь? В Испании наши силу набирают. Там основная сила для рабочего класса и крестьянства — анархосиндикализм. Они социалистов совершенно забили.

Они сидят в кафе, пьют белое вино и строят планы.

26. Париж — это в большой мере город бульваров и кафе. Так что ничего удивительного, если встреча и происходит на бульваре. Вблизи кафе, к которому оба имеют понятную склонность. В этом кафе собираются анархисты. В Париже много анархистов. И вообще революционеров. И вообще авантюристов всех мастей. Будущих диктаторов и бывших королей. Миллионеров, мечтателей и гениев.

— Я ждал, когда ты сюда зайдешь, — сказал Ашинов-Марин, раскрывая объятья, и полы пальто распахнулись.

— А Волин сказал, что ты на Соловках, — удивился Махно.

— Шлепнули бы меня на Соловках, — хмыкнул Аршинов-Марин. — Сбежал на пересылке. Они же пока толком охранять-то не умеют. Только расстреливать научились. Пройдемся? Погода хорошая.

— Погода хорошая, да нога плохая, — сострил Махно. — Побаливают, никуда не денешься, старые раны. Давай посидим.

Сели, взяли, огляделись.

— Что делаешь-то, Нестор? Что с деньгами?

Махно махнул рукой:

— А, перебиваюсь. То-се, по мелочи.

— Что-то тебя никто не видит. В клубах говорили, что не поддерживаешь никаких связей с эмиграцией, с земляками. Что так?

Махно пожал плечами, сделал глоток:

— А что у них? Старые счеты, новые обиды, барские замашки… Или вот. Знаешь. В мае Шварцбард, наш, анархист, застрелил Петлюру. За еврейские погромы на Украине.

— И правильно сделал.

— Да чего правильно… Мы с Петлюрой пусть и сталкивались, но у него была своя идея, Украина для украинского селянства. Ну, за государство он. Националист, не спорю. Но антисемитом он не был, я знаю, и погромы устраивать не приказывал. Наоборот, старался дисциплину держать. Не умел как следует. Антисемитские настроения среди селянства и без него были, сам знаешь. И его за это убивать — все равно что Буденного за еврейские погромы, что его казаки устраивали. Устал я от кровушки.

— Рано устал, — без сочувствия сказал Аршинов-Марин. — Сейчас главная сила мира — Северо-Американские Штаты, да? А там что? А там небывалый подъем анархического движения! Анархосиндикалисты возглавляют профсоюзы, объединяют рабочий класс и фермеров-производителей. Социализм уступает место анархизму, дорогой мой Нестор Иванович.

27. — Галя! Галюшко! Да брось ты это все, иди сюда. Читай, на! И фотографию смотри! Такое не подделаешь, правда?

«Смертный приговор американским анархосиндикалистам Сакко и Ванцетти вызвал широкую общественную реакцию в СССР. В Москве и многих крупных городах прошли митинги и демонстрации в защиту Сакко и Ванцетти. Именем Сакко и Ванцетти назван целый ряд предприятий: карандашная фабрика в Москве, обувная фабрика в Архангельске и многие еще. Заметим, что давать объектам имена еще живых людей принято только в Совдепии. Некоторые аналитики считают, что такая активная поддержка ультраортодоксальным марксистским режимом американского анархизма говорит о том, что Москва начинает более терпимо относиться ко всем проявлениям антикапиталистических рабочих движений. Другие полагают, что анархизм наиболее присущ рабочим и крестьянским слоям России, и период жесточайшей коммунистической реакции теперь неизбежно сменяется более либеральными течениями, отвечающими пролетарским воззрениям. На фото: митинг московских рабочих на площади Маркса в защиту Сакко и Ванцетти».

— Это интересно… Советская власть защищает анархистов… Ты думаешь, это будет иметь последствия?

— «Последствия»… Это не последствия! Приходит наше время… не сглазить бы, фу, черт. Если Америка и Россия совместно выступают в поддержку анархизма — так это только вопрос времени, когда мы победим. Люди хотят сами, ты чуешь?

— Хорошо бы, конечно, думать, что не зря мои мамка с отцом погибли, — сказала Галя и вздохнула, делая паузу грусти.

— Четверо братов моих, четверо братов полегли в борьбе со всеми четырьмя сторонами света, — Махно мотал головой, улыбался, нервы давно были ни к черту, слезы близки. — Помяни мое слово, Галюшка, будет Леночка наша жить в свободном мире, счастливо жить будет, и мы с тобой для того тоже силы вложили, и кровь пролили. Все хорошо, Галя! Все правильно.

28. Шумят типографские машины, сер воздух от свинцовой пыли, мутны окошки. У наборной кассы стоит Махно — с ранней сединой, с уродующим лицо огромным шрамом, покашливающий, старающийся не опираться на больную ногу. Он вяжет строку в верстатке, оттискивает на бумаге:

С УГНЕТЕННЫМИ ПРОТИВ УГНЕТАТЕЛЕЙ — ВСЕГДА!