Великие маленькие княжны

Сонм белых девочек…

Раз… две… четыре…

Сонм белых девочек?

Да нет — в эфире

Сонм белых бабочек?

Прелестный сонм

Великих маленьких княжон.

Эти стихи Марина Цветаева написала поводу посещения императорской семьей Музея изящных искусств, носившего тогда имя Александра III. Директором музея был ее отец. Впечатлительной девочке приход великокняжеской семьи показался явлением небожителей. «И что-то близится, что-то, должно быть, сейчас будет, потому что на лицах, подобием волны — волнение, в тусклых глазах — трепет, точно от быстрых проносимых свеч. — «Сейчас будут… Приехали… Идут! Идут!» И как по мановению жезла, — выражение здесь не только уместное, но незаменимое — сами, само — дамы вправо, мужчины влево, красивая дорожка — одна, и ясно, что по ней сейчас пойдет, пройдет… Бодрым ровным спорым шагом, с добрым радостным выражением больших голубых глаз, вот-вот готовых рассмеяться, и вдруг — взгляд — прямо на меня, в мои. В эту секунду я эти глаза увидела: не просто голубые, а совершенно прозрачные, чистые, льдистые, совершенно детские. Идут непринужденно и так же быстро, как отец, кивая и улыбаясь направо и налево… Младшие с распущенными волосами, у одной над высокими бровками золотая челка. Все в одинаковых, больших с изогнутыми полями, мелкодонных белых шляпах, тоже бабочек, вот-вот готовых улететь… За детьми, тоже кивая и тоже улыбаясь, тоже в белом, но не спеша уже, с обаятельной улыбкой на фарфоровом лице Государыня Мария Феодоровна. Прошли. Наша живая стенка распрямляется…»

Императорскую семью любили в России. Маргарет Игер рассказывает такой эпизод. Она со своими воспитанницами гуляет по берегу моря и великие княжны собирают зеленые камешки. Им встречается молодой офицер из Ставки, он любуется девочками, а те предлагают подарить ему камешек. «Он взял небольшой камень от каждой девочки и, когда впоследствии я видела их, они были оправлены в золото и прикреплены к его цепочке для часов. Он сказал, что не хотел бы расстаться с ними за все земные блага, потому что дети нашли их сами и предложили их ему. Действительно, это было очень забавно видеть, как люди рассматривали этих девочек». В другой раз они встретили еще одного молодого офицера, немца, который нес караульную службу рядом с дворцом. Девочки заговорили с ним, и тот сказал, что очень хотел бы маленькую куклу, такую, чтобы помещалась в карман. Тогда бы он мог бы играть с ней, стоя на посту. «Бедная Ольга Николаевна не знала, шутит он или говорит всерьез… Она принесла мне пару очень маленьких кукол, одетых как мальчики, одну без ноги, а другую без руки. Я сказала, что, по-моему, было бы лучше подарить целую куклу, и она ответила: «Да, но эти куклы — мальчики, а он мужчина, я боялась, что он не захочет девочку». Тогда я посоветовала ей спросить об этом, когда она снова увидела его». На следующее утро они снова повстречались с тем офицером, и он стал упрекать Ольгу за то, что она не принесла куклу. Тогда она вынула кукол из карманов и, держа их за спиной, спросила, кого бы он хотел, мальчика или девочку. «Он ответил вполне серьезно: «Маленькая девочка-кукла будет такой, как вы, а я очень вас люблю, а мальчик будет очень хорошим товарищем». Она была очень рада и дала ему куклу, говоря: «Я рада, я так боялась, что ты не хочешь девушку»».

Но через несколько дней, когда они снова встретили того же офицера, он просил у них и куклу-мальчика, чтобы кукла-девочка не скучала. Ольга строго спросила, не сломал ли он первую куклу, и только когда он заверил ее, что это не так, она отдала ему и мальчика. Кажется, для этих детей возможность подарить что-то была не меньшей радостью, чем когда они сами получали подарки.

* * *

Настоящим приключением для девочек стали поездки на так называемую Собственную дачу в Сергиевке рядом с Петергофом. Там они смотрели, как косят сено, как доят коров. Девочкам позволяли кормить кур и собирать яйца, рвать яблоки. Они катались верхом на пони и на велосипеде, поили молоком котят.

Когда в 1903 году вся семья ездила в Дармштадт, девочки с гувернанткой ходили по магазинам. Маленькой Ольге предложили выбрать то, что ей понравится. Ольга смотрела на игрушки, разложенные на прилавке, наконец выбрала самую маленькую вещицу, какую смогла найти, и сказала очень вежливо: «Спасибо». Тщетно продавцы показывали ей более привлекательные игрушки; она отвечала: «Нет, спасибо; я не хочу». Тогда мисс Игер отвела ее в сторону и сказала, что продавцам будет очень грустно, если она не возьмет больше. Ольга возразила: «Но эти красивые игрушки принадлежат другим девочкам. Они придут домой и обнаружат, что мы взяли их игрушки, и им будет очень грустно». Пришлось объяснять принцессе, что такое магазин и что там можно брать все, что захочется, не стесняясь.

В другой раз, когда модистка принесла маленьким великим княжнам новые шляпы, Ольга сказала мисс Игер: «Мадам Бриссак — самая добрая женщина в мире. Она поехала в Париж, и привезла нам в подарок эти красивые шляпы». Мисс Игер объяснила, что это работа мадам и что шляпы были куплены, а не подарены. Ольга выглядела немного озадаченной, а потом сказала: «Боюсь, вы ошибаетесь; Вы не давали ей денег, и я знаю, что она не пошла к мамочке за деньгами».

«Ее познания о магазинах и торговле были получены, когда она посещала магазины игрушек и сластей в Дармштадте, — пишет мисс Игер. — Однажды она спросила меня, почему американцы говорят на английском, а не американском. Я рассказала ей историю об отцах-пилигримах и о том, как они строили дома и магазины в городах. Она была чрезвычайно заинтересована и спросила: «А где же они нашли игрушки, которые продают в магазинах?»»

Для Ольги также было большой новостью, что можно купить билет на поезд и что от цены билета зависит то, насколько комфортным будет ваше место. (Она узнала об этом, слушая, как няня читает «Алису в Зазеркалье».)

Зимой все начинали готовиться к Рождеству и Новому году. Снова для каждого ребенка в царской семье и для каждого из знатных гостей наряжали свою елку. В день празднования Нового года, видя свою мать в платье со шлейфом, наряжающуюся, чтобы ехать в Дворянское собрание, маленькая Ольга воскликнула: «О, мама! Вы как нарядная елка!» — и дети принялись водить хоровод вокруг матери.

Детей рано начали приучать к посещению церковных служб. Маргарет Игер записывает такой эпизод: «Великая княгиня Ольга стала замечать, что говорит священник в церкви. Однажды она пришла домой и сказала мне: «Батюшка помолился за маму и папу, и Татьяну, и меня, за солдат и матросов, нищих, больных, за яблоки, и груши, и мадам Г.» (вероятно, одна из фрейлин. — Е. П.). Я удивилась, а она сказала: «Но я слышала, как он говорил: «Мария Федоровна»». Я сказала: «Я думаю, что он имел в виду вашу бабушку». Она возразила: «Нет, Amama называется «Амама» и «Ваше Величество», но не Мария Федоровна». Я сказала: «И Мария Федоровна», но она ответила: «Ни у кого не бывает более двух имен, и я совершенно уверена, мадам Г. будет очень приятно, если она узнает, что священники молились за нее в церкви»».

Однажды на Пасху они поехали кататься по Невскому проспекту, и маленькая великая княжна Ольга никак на могла усидеть на месте. «Я говорила с ней, — рассказывает мисс Игер, — пытаясь заставить ее сидеть спокойно, но ничего не помогало. И вдруг она смиренно села, сложив руки перед собой. Через несколько секунд она сказала мне: «Ты видела, там был полицейский?» Я ответила, что все в порядке и что полиция не будет трогать ее. Она ответила: «Но он что-то записывал. Я боялась, что он мог бы написать: «Я видел Ольгу, и она была очень непослушна»». Я уверяла ее, что это было очень маловероятно, но она напомнила мне укоризненно, что однажды она видела, как пьяную женщину арестовали на улице, и просила, чтобы я сказала полицейским, чтобы ту женщину не трогали. Я тогда отказалась вмешиваться, заявив, что женщина капризничала и полиция была совершенно права, арестовав ее. Теперь я объяснила Ольге, что нужно быть взрослым и очень озорным, чтобы полиция арестовала тебя и посадила в тюрьму. По возвращении домой она всех спрашивала, не приходил ли за ней полицейский. Когда в тот же день она увиделась со своими родителями, она рассказала всю историю и спросила у отца, забирал ли его когда-нибудь полицейский и сажал ли в тюрьму. Император ответил, что он никогда не был таким непослушным, чтобы попасть в тюрьму».

Великие княжны Ольга и Татьяна любили слушать сказки. Однажды Татьяна рассказала Ольге сказку про Красную шапочку, которая заканчивалась тем, что волк съел девочку и она отправилась на небеса. «Ольга была в ужасе от подобного богословия, — вспоминает мисс Игер. — Она кричала: «О, нет! Она не могла попасть в рай, потому что волк съел ее, а Бог не позволит волкам попасть на небеса! Она пойдет в ад внутри волка!» В конце концов Татьяна согласилась с ее доводами. Я поняла, что нужно быть очень осторожной, рассказывая им истории. Однажды я рассказала Ольге историю Иосифа и его братьев. Она была глубоко заинтересована и воскликнула: «Какой позор!» Я сказала: «Да; это действительно был страшный позор для сыновей Иакова, что были такими завистливыми, ревнивыми и такими жестокими к младшему брату». Она воскликнула: «Я имею в виду, это был позор для отца.

Иосиф не был старшим, и красивая одежда должна была достаться старшему сыну; другие братья знали это, и, возможно, именно поэтому они посадили его в яму». Объяснения были бесполезны; все ее симпатии были отданы Рувиму. Она также была зла на царя Давида, потому что он убил Голиафа, и сказала: «Давид был гораздо моложе и меньше, и бедный Голиаф не ожидал, что в него бросят камень»».

Ольга и Татьяна, как близкие по возрасту, были очень дружны. Когда Ольга заболела брюшным тифом, то едва ей стало лучше, она попросила разрешения увидеться с Татьяной. Мисс Игер рассказывает, что Татьяна стояла у кровати и очень чинно и любезно беседовала с маленькой больной сестрой. «Я была весьма удивлена ее поведением, — пишет мисс Игер, — а когда пять минут истекли, сказала ей, что я должна взять ее снова вниз, в детскую. Когда она вышла за дверь, она воскликнула: «Ты сказала, что приведешь меня к Ольге, а я ее не видела». Я сказала ей, что маленькая девочка в постели и была ее сестрой. Тогда она закричала: «Этот маленький бледный худой ребенок — это моя дорогая сестра Ольга?! О нет, нет! Я не могу поверить в это!» Она горько плакала, и было трудно убедить ее, что Ольга скоро будет снова здорова».

* * *

Подрастала и маленькая Мария. Однажды она пришла со своей старшей сестрой в будуар к императрице, где та пила чай. Мисс Игер вспоминает, что на столе стояли крошечные ванильные вафли. Дети очень их любили, но им не разрешалось что-либо просить с чайного столика. Увидев вафлю, Мария схватила ее со стола и засунула в рот. Ее стали бранить, а она так и стояла с набитым ртом и полными слез глазами. Императрица хотела тут же отправить маленькую преступницу в постель, но император вмешался и просил, чтобы девочке разрешили остаться, сказав: «Я всегда боялся, что у нее вырастут крылья, и я рад, что она всего лишь ребенок».

Мария очень любила своего отца и бежала к нему, едва завидев его на прогулке в саду или в коридорах дворца. Когда в Крыму он был болен тифом, двери детской приходилось закрывать на задвижку, так как малышка все время пыталась пробраться туда. Каждый вечер после чая она сидела на полу у дверей и прислушивалась к звукам, доносившимся из его комнаты. Если она слышала его голос, она начинала звать: «Папа! Папа!». Когда императрица пришла навестить детей перед сном, Мария заметила на ее груди брошь с миниатюрным портретом Николая. Девочка влезла матери на колени и поцеловала портрет отца и делала так каждый вечер.

А вот какой эпизод рассказывает Ольга Алексеевна: «Мисс Игер, няня Марии, была помешана на политике и постоянно обсуждала дело Дрейфуса. Как-то раз, забыв о том, что Мария находится в ванне, она принялась за его обсуждение с одной из своих знакомых. Мария, голенькая, с нее ручьями лилась вода, выбралась из ванны и принялась бегать взад и вперед по коридору дворца. К счастью, в этот момент появилась я. Подняв ее на руки, я отнесла девочку к мисс Игер, которая все еще говорила о Дрейфусе».

Еще Марии очень хотелось играть со старшими девочками, а они не всегда пускали ее в свою компанию. Мисс Игер рассказывает: «Однажды они соорудили домик из стульев в одном из углов детской и не пустили в него бедняжку Марию, заявив, что она будет играть лакея и потому должна оставаться снаружи. Я построила ещё один домик в другом углу, рядом с колыбелькой малютки, которой в то время было несколько месяцев от роду, для неё, но Мария упорно смотрела в другой конец комнаты, где увлечённо играли старшие. Неожиданно она бросилась туда, ворвалась в домик, отвесила пощечины обеим сестрам, и, убежав в соседнюю комнату, появилась опять, наряженная в кукольные плащ и шляпу, с кучей мелких игрушек в руках, и заявила: «Я не собираюсь быть лакеем! Я буду доброй тетушкой, которая всем привезла подарки!» Затем она раздала игрушки «племянницам» и уселась на пол. Обе старшие пристыженно переглянулись, затем Татьяна сказала: «Так нам и надо. Мы были несправедливы с бедной маленькой Мэри». Раз и навсегда они усвоили этот урок и с тех пор всегда считались с сестрой».

Когда началась Русско-японская война, Мария жадно ловила разговоры взрослых и делала из них свои выводы. Однажды она увидела в газете фотографии японских детей и спросила, кто это. Когда воспитательница объяснила ей, девочка с негодованием ударила по картинке ладонью. «Ужасные люди! — воскликнула она. — Они пришли и уничтожили наши бедные корабли и утопили наших моряков». Воспитательница сказала ей, что это просто маленькие дети, меньше нее и ее сестры Анастасии. Но Мария была непреклонна: «Да, маленькие детки это сделали, — настаивала она. — Мама говорила мне, что япошки были всего лишь маленькие люди».

Старшие девочки вязали шарфы для солдат. Мисс Игер рассказывает, что Ольга однажды сказала ей: «Я надеюсь, что русские солдаты будут убивать всех японцев и никого не оставят в живых». В ответ няня возразила, что в Японии есть много маленьких детей и женщин, которые не участвовали в войне, и спросила ее, действительно ли она хочет, чтобы русские солдаты убили их. Ольга стала задавать вопросы, а потом сказала: «Я не знала, что япошки — такие же люди, как мы. Я думала, они похожи на обезьян».

* * *

Хотя появление на свет четвертой принцессы, Анастасии, было большим разочарованием для всех, но императорская семья быстро полюбила эту веселую и шаловливую девочку. «Она поистине была моей любимой крестницей! — пишет Ольга Александровна. — Я любила ее за бесстрашие.

Она никогда не хныкала и не плакала, даже если ей было больно. Это была настоящая сорвиголова. Бог знает, кто из ее молодых кузенов научил ее лазать по деревьям, но лазать она умела, даже когда была совсем крохой. Мало кому известно, что у нее была слабая спинка и доктора рекомендовали массаж. Анастасия, или «Швибзик», как я ее называла, не выносила всякую суету. Два раза в неделю во дворец приходила из госпиталя сестра милосердия Татьяна Громова, и моя маленькая племянница — эта шалунья — обычно пряталась в буфет или под кровать, чтобы хотя бы на пять минуток оттянуть противный массаж. Наверное, доктора были правы, когда говорили о дефекте спинной мышцы, но никто из тех, кто видел, как играет Анастасия, не поверил бы этому, настолько живой, полной энергии была она. А какой она была проказницей!.. Дамам, которые приходили навестить мою невестку, было невдомек, что где-то в глубине комнаты младшая дочь Императрицы следит за каждым их движением, за каждой особенностью их поведения, которые предстанут перед нами наяву, когда мы останемся одни, без свидетелей. Этот талант Анастасии родители не очень-то поощряли, но представьте себе, до чего нам было смешно, когда мы узнали, что толстая графиня Кутузова, одна из фрейлин Мама, пожаловалась, что у нее был сердечный приступ, когда она увидела в комнате мышь. Конечно, это была выходка Анастасии, но до чего же охоча она была на всякие проделки!»

Анна Вырубова рассказывает: «Анастасия Николаевна всегда шалила, лазила, пряталась, смешила всех своими выходками, и усмотреть за ней бывало нелегко. Вспоминаю обед на яхте «Штандарт» в Кронштадте с массой приглашенных. Тогда Великой Княжне Анастасии Николаевне было пять лет. Она незаметно забралась под стол и, как собачка, там ползала: осторожно ущипнет кого-нибудь за ногу, — важный адмирал в Высочайшем присутствии не смеет выразить неудовольствия. Государь, поняв, в чем дело, вытащил ее за волосы, и ей жестоко досталось».

А Маргарет Игер передает слова одного из придворных: «Ольга грациозна, остроумна и привлекательна; Татьяна очень красива; Мари так добра, что невозможно не любить ее, но маленькая Анастасия обладает таким обаянием, какого я не видел ни у одного другого ребенка».

* * *

Большую часть года девочки проводили в Царском Селе. Императорская семья жила в Александровском дворце, обставленном по вкусу Александры Федоровны. Феликс Юсупов жаловался: «Дворец невелик и был бы не лишен шарма, не изуродуй его молодая императрица неудачной переделкой. Почти всю стенную роспись, мраморную отделку и барельефы заменили панелями из акажу и пошлейшими угловыми диванами. Выписали из Англии мебель от Мэйпла, а старинную убрали».

Детские комнаты располагались на третьем этаже, над спальней родителей. Светлые и хорошо проветриваемые, они были отделаны довольно скромно. Все в Александровском дворце вставали рано — в половине девятого. К девочкам приезжали учителя из города. Перед обедом они гуляли в парке вместе с отцом. Обедали в восемь часов вечера, потом пили чай в кабинете Александры Федоровны, где стояла большая корзина с игрушками, и после чая дети играли на полу, а взрослые беседовали или читали. Государыня обычно выбирала философские или религиозные книги. Николай II предпочитал художественную литературу, очень любил Гоголя и превосходно читал вслух.

Зимой, на Рождество, все ездили в Петербург, весной или осенью — в Крым, а летом — в Финляндию, в местечко Виролахти, расположенное на побережье, на полпути из Хельсинки в Санкт-Петербург. Там, на мысе Хурпу, для императора и его семьи построили дом и разбили парк с теннисным кортом, площадкой для мини-гольфа, каруселями и качелями. Детям очень нравилось здесь отдыхать, а родители замечали, что воздух финских шхер благотворно влияет на здоровье наследника. Но он не мог исцелить его полностью, потому что выяснилось, что мальчик болен гемофилией — наследственной болезнью, при которой нарушается свертываемость крови. Это болезнь была у одного из сыновей королевы Виктории и у нескольких ее внуков. Все они либо умирали в раннем детстве, либо доживали максимум до тридцати лет. Это было тяжелым испытанием для родителей и плохой новостью для всех монархистов, так как возникли сомнения в том, сможет ли наследник когда-нибудь взойти на престол.

Меж тем обстановка в стране накалялась. По стране прокатилась волна забастовок. Если в 1903 году бастовали 300 000 рабочих, то только за январь 1905 года их набралось уже больше 400 000 — больше, чем за все предыдущие десять лет. 4 (17) февраля была взорвана карета, в которой находился генерал-губернатор Москвы, дядя Николая и муж сестры Александры Федоровны, великий князь Сергей Александрович. 6 (19) января 1905 года (в праздник Крещения), во время традиционного празднования водосвятия на льду Невы перед Зимним дворцом, в присутствии императора и членов его семьи, прогремел орудийный выстрел. Согласно официальной версии, в пушке после учений случайно остался заряд картечи. Был смертельно ранен полицейский, по иронии судьбы носивший фамилию Романов. Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала, что брат рассказывал ей «по горячим следам»: «Я понял, что кто-то пытается убить меня. Я только перекрестился. Что мне еще оставалось делать?». И добавляла: «Это было характерно для Ники. Он не знал, что такое страх. И в то же время казалось, что он готов погибнуть».

Поражение в Русско-японской войне не только ударило по экономике и истощило армию: он подорвало веру в правительство, которая и без того была не велика. Рабочие решили обратиться непосредственно к царю. И если 9 января 1905 года они вышли с требованиями всеобщего избирательного права, созыва Учредительного собрания, всесословного образования, отделения церкви от государства, нормализации заработной платы, подоходного налога и восьмичасового рабочего дня, то после расстрела мирной демонстрации, после Кровавого воскресенья, впервые раздались слова «Долой самодержавие!».