Гатчинские принцессы

А Екатерина тем временем, не откладывая дела в долгий ящик, начала составлять новые матримониальные планы. Долгожданный наследник так и не появился, и следовало поспешить. Екатерина пишет Гримму: «Увидев корабль опрокинутым на один бок, я, не теряя времени, перетянула его на другой и старалась ковать железо, пока горячо, чтоб вознаградить потерю, и этим мне удалось рассеять глубокую скорбь, которая нас угнетала». И действительно: чуть ли не в тот же день она начинает переговоры о новом замужестве принца — на этот раз с милой ее сердцу Софией Доротеей. Той уже исполнилось 16 лет, и… родители уже успели обручить ее, причем не с кем иным, как с братом покойной Вильгельмины и воспитанником Гримма, принцем Людвигом Гессен-Дармштадтским. Но это не сильно смущает Екатерину. В самом деле, должны же герцог Фридрих Евгений и герцогиня Фредерика Доротея понимать, что в России их дочь ждет куда более завидная судьба, чем в каком-то Дармштадте. И они понимают…

На стороне Екатерины неожиданно выступает и Фридрих Великий. Впрочем, если вдуматься, то ничего неожиданного в этом нет. Теперь, когда Вильгельмина умерла, ему нужен новый «агент влияния» в России. И похоронив свою племянницу, он тут же начинает сватать за русского цесаревича дочь другой племянницы.

Мария Федоровна

Может быть, единственный, кому эта суета кажется неприличной, это сам вдовец и жених в одном лице. Но выбора у него нет. Жених и невеста встречаются в Берлине, и Павел везет свою суженую в Россию. Он писал матери: «Я нашел свою невесту такову, какову только желать мысленно себе мог: недурна собою, велика, стройна, застенчива, отвечает умно и расторопно. Что же касается до сердца ея, то имеет она его весьма чувствительное и нежное. Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкою». Они венчаются в Петербурге 7(18) октября 1776 года.

Когда Екатерина еще только вела переговоры об этой свадьбе, Павел писал, что его жена обязательно должна быть терпеливой и мягкой, чтобы смягчать его собственный мрачный и необузданный нрав. И Мария Федоровна в полной мере соответствовала этому идеалу. Екатерина чем дальше, тем больше третировала сына и невестку, называя их «месье и мадам второй сорт». По приказанию матери Павел почти не появлялся в Петербурге и в Царском Селе, жил в Гатчине и в Павловские, развлекался театральными постановками и муштровал солдат. Мария Федоровна сопровождала мужа на военные парады и разводы не потому, что особенно любила эти зрелища, но для того, чтобы по возможности удержать мужа от опрометчивых и жестоких приказов, сделанных под влиянием гнева. Она даже пошла на сближение с фавориткой Павла, Екатериной Нелидовой. Две эти женщины — жена и любовница — объединились в союз, целью которого стало защищать Павла от самого себя.

Е. И. Нелидова

Вот как пишет о Марии Федоровне дипломат Шарль Массон: «Она, быть может, самая трудолюбивая и занятая дама России. Музыка, живопись, гравирование, вышивание — вот искусства, в которых она блистает талантами; они скрашивают печальное одиночество, в коем она живет. Науки и чтение — для нее не столько дело, сколько отдохновение, и домашние мелочи, равно как и заботы о благотворительности, довершают удачное наполнение ее дней. Высокая, хорошо сложенная и еще свежая, она скорее прекрасна, чем хороша собой; в ней больше величия, чем грации, и менее ума, чем чувства. Она столь же признательная дочь и нежная сестра, сколь верная жена и добрая мать. Она весьма далека от того, чтобы забыть свою отчизну и своих родителей, и окружающий ее блеск, расстояние, которое отделяет ее от них, служат лишь к тому, чтобы сделать еще более живыми ее любовь и воспоминания…

…Красота души есть главная ее черта. Ее кротость, терпеливость, скромность выдержали испытание самым жестким и капризным обращением и, может быть, будут торжествовать над ним до конца. Дни ее представляют собой скучный ряд обязанностей и занятий, соответствующих ее полу и положению. Воспитание детей (будучи удалена от них, она долго вздыхала) есть сейчас ее счастье. Снисходительность, с которой она относится к мужу, заставляет ее мириться с занятиями, всего менее приличными ее полу и вкусам. Разве не видели неоднократно, как она сопровождала его верхом в печальных полях Гатчины и Павловского? Измученная усталостью и жарой, порой промокшая под дождем или засыпанная снегом, она еще улыбалась ему».

Далее Массон рассказывает совсем уже душераздирающие подробности этих «военных экспедиций»: «Нередко он ставил великую княгиню на каком-нибудь возвышении, чтобы она служила указателем пути или пунктом, который он предписывал своим войскам атаковать; сам же он защищал к ней подступы. Помнится, однажды он поместил ее таким образом на развалившемся балконе одного старого деревянного замка, вокруг которого он развернул отряды защиты. Он передал часть своих войск майору Линденеру с приказанием произвести атаку по продуманному последним плану. Этот план должен был прославить майора, и Павел готовился к самому изощренному сопротивлению. Между тем великая княгиня оставалась на башне, где ее поливал сильный дождь. Павел бегал ко всем пунктам, где ожидали врага, и гарцевал под струями ливня так же гордо, как Карл XII под пулями мушкетов. Но часы текли, дождь разошелся пуще, а неприятель не появлялся. Павел, будучи весьма высокого мнения о своем пруссаке, полагал, что тот пошел в обход полем, за лесами, чтобы внезапнее захватить врасплох оборонявшихся. Вследствие этого он ежеминутно посещал свои аванпосты, изменял и укреплял их, посылал солдат в разведку и в разъезды. Часто им (или его конем) овладевало благородное нетерпение: он выезжал далеко вперед, навстречу врагу, медлительность которого начинала его беспокоить. Его нетерпение вскоре сменилось досадой и бешенством. Линденер выступил в поход с утра и повел войска длинным окольным путем, пролегавшим в окрестностях деревни и по полю, принадлежавшему Салтыкову. Но со своей колонной он завяз между садовыми изгородями, из-за возникшего замешательства не знал, в каком месте выбраться, а по причине тесноты не мог развернуться. Адъютанты, которые ежеминутно приезжали от Павла с приказами и торопили его, довершили дело, заставив его окончательно потерять голову. Он не нашел иного средства, кроме как симулировать страшную боль в животе, бежал к себе и бросил войска.

Павел, придя в ярость оттого, что его прекрасно составленная диспозиция пропала попусту, дал опоры коню и в бешенстве помчался во дворец, оставив свою жену, армию и тех, кого он пригласил на столь славные маневры, промокшими до костей. Они пребывали там с пяти часов утра до часу пополудни. Приблизительно таким же образом Мария проводила каждое утро с одной или, самое большее, с двумя фрейлинами, одна из которых была к тому же фавориткой и пользовалась всеми знаками внимания со стороны Павла и его придворных». Но были в жизни Марии Федоровны и светлые дни. В 1781–1782 годах Екатерина позволила великокняжеской чете совершить поездку по Европе. Они отправились в путь, взяв имена графа и графини Северных, и побывали на родине Марии Федоровны, повидались с ее семьей, а также объездили всю Европу: Англию, Францию, Италию, Австрию, Бельгию и Швейцарию — и привезли оттуда много идей для украшения своих резиденций. Великая княгиня занялась этим с присущим ей энтузиазмом. Выросшей в маленьком имении Монбельяр на границе Франции и Германии и воспитанной в соответствии с советами Жана Жака Руссо, Марии Федоровне очень нравились романтические и сентиментальные затеи, которыми украшали сады на рубеже XVIII и XIX веков. Она устроила в Павловске настоящую молочную ферму, не только для того, чтобы не иметь недостатка в парном молоке, но и как аттракцион для гостей и средство приучения своих детей к «крестьянскому труду». Там «по желанию великой княгини Марии Федоровны… был разбит огород для занятий в нем детей ее высочества. Великие князья отбивали грядки, сеяли, садили; великие княжны пололи, занимались поливкою овощей, цветов и т. д. Час отдыха возвещался звоном в колокол на кровле Старого Шале, звонила нередко сама августейшая хозяйка, и «работники и работницы» собирались к завтраку, приготовленному в комнатах Шале или во дворце под сенью веранды».

А на берегу речки посадили Семейную рощу, о которой Василий Андреевич Жуковский писал так: «Спустясь к реке Славянке (сливающейся перед самым дворцом в небольшое озеро), находишь молодую березовую рощу: эта роща называется семейственною, ибо в ней каждое дерево означает какое-нибудь радостное происшествие в высоком семействе царском (т. е. рождение ребенка. — Е.П.). Посреди рощи стоит уединенная урна Судьбы».

Мария Федоровна много рисовала, в число любимых ее «рукоделий» входила не только вышивка, но и… работа на маленьком токарном станке, очень модное развлечение для европейских женщин в конце XVIII века. Изготовленные ею настольные украшения можно увидеть в музее Павловска.

Великая княгиня готовилась стать образцовой матерью. Но тут она столкнулась с неожиданными препятствиями. Екатерина, словно взяв пример с Елизаветы, забрала у своего сына и невестки двух старших сыновей, Александра и Константина, и воспитывала их сама. Как прежде великой княгине Екатерине, так теперь великой княгине Марии приходилось просить разрешения на свидание со своими детьми. Для этого она ездила из Гатчины в Петербург и обратно, а дорога занимала не меньше четырех часов.

«В час я, вероятно, буду в карете и надеюсь попасть в Гатчину к пяти. Я велю подать мне в карету холодное мясо, чтобы не тратить времени на обед, признаюсь, я так устала к вечеру, что чуть было не уснула на балу. Знаете ли Вы, дорогой друг, что у меня с собой ничего нет. Александра уступила мне свою постель, генеральша — ночной чепец и где-то раздобыли кофту…», — писала Мария Федоровна.

Но у Марии были еще и дочери-княжны — Александра, Елена, Мария, Екатерина, Анна (еще одна девочка, Ольга, умерла совсем малышкой), и младшие сыновья — Николай и Михаил (он родился позже, в 1798 г., когда Павел уже стал императором). Они росли рядом с матерью.