Глава IX Дочери Николая II

«Пока я жив, не допущу я этого безобразия на святой Руси. Я слишком глубоко убежден в безобразии представительского выборного начала, как оно существует во всей Европе», — писал о парламенте Александр III Победоносцеву вскоре после убийства Александра II.

Своим указом, тут же прозванным «Указом о кухаркиных детях», Александр запретил поступать в гимназии, а значит и в университеты, не только крестьянам, но и городскому простонародью. Таким образом он надеялся избежать смуты и брожения в народе, не позволить молодым, амбициозным людям «подлого» происхождения тешить себя либеральными идеями. Одновременно в 1884 году принят новый университетский устав, значительно урезавший автономию университетов.

Многие из современников считали, что перед смертью в Ливадии Александр напомнил своему сыну о судьбе деда, убитого революционерами, и заклинал не следовать советам, «так называемого «передового общества», зараженного либеральными идеями Запада», а придерживаться принципов «исконной русской власти», охранять самодержавие, избегать войн, покровительствовать Церкви. Конечно, никто не мог точно знать, о чем разговаривали отец и сын наедине, но, зная характер и взгляды Александра, помня решения и законы, которые он принимал, не трудно догадаться, что он мог бы посоветовать сыну.

А сын был в смятении. «Голова кругом идет, верить не хочется, кажется до того неправдоподобной ужасная действительность», — записывает он в своем дневнике в день смерти Александра.

«Даже Алики не могла его успокоить, — вспоминает великая княгиня Ольга. — Он был в отчаянии. Он то и дело повторял, что не знает, что будет с нами, что он совершенно не подготовлен управлять Империей. Даже будучи подростком, я инстинктивно понимала, что одной чувствительности и доброты недостаточно, чтобы быть монархом. И в этой неподготовленности Ники был совершенно неповинен. Он был наделен умом, искренне религиозен и мужествен, но был совершенным новичком в делах управления. Ники получил военное образование. Его следовало подготовить к карьере государственного деятеля, но никто этого не сделал».

Вот уже царская семья вернулась в Москву. «Утром встал с ужасными эмоциями, — записывает Николай в своем дневнике, — т. к. в 9³/₄, идя с Мама в Архангельский соб<ор> через залы, должен был сказать несколько слов собравшимся сословиям в Георг<иевской> зале. Это сошло, слава Богу, благополучно! После литии гроб вынесли и поставили на колесницу, и мы снова тронулись тою же дорогою к станции». И последняя запись в этом году: «Тяжело было стоять в церкви при мысли о той, страшной перемене, которая случилась в этом году. Но уповая на Бога, я без страха смотрю на наступающий год — потому что для меня худшее уже случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!»

Великая княгиня Ольга считала, что во всем был виноват Александр, не допускавший сына к политическим делам и не желавший портить отношения в семье политическими разногласиями. Но в конце концов это было не так уж важно. Мир менялся все стремительнее, и будь даже Николай готов к тому, чтобы продолжать политику Александра, это могло бы закончиться еще большей катастрофой. Александр всю жизнь упорно сдерживал те силы, которые хотели перемен. Его политические решения построили перед ними множество плотин, которые казались надежными. Но в том-то и свойство плотины, что она заставляет воду накапливаться и накапливать страшную энергию, и в итоге вода или перехлестывает через край, или разрушает плотину.

* * *

Александр Александрович был настоящий «хозяин земли Русской», или, как сказали бы в другую эпоху, «хороший хозяйственник». При нем значительно укрепились промышленность и банковская система, расцвела торговля, бюджет страны перестал быть дефицитным. Построена Транссибирская магистраль — уникальный по сложности проект, который называли «вторым покорением Сибири». Но бурно развивающейся промышленности и торговле вскоре стало тесно в рамках того сословного общества, которое всеми силами поддерживал Александр, а люди, почувствовавшие свою силу и значимость, уже не хотели да, в общем, и не могли жить по-старому.

Еще в 1889 году известная русская писательница, литературный критик Мария Константиновна Цебрикова опубликовала в парижской прессе открытое письмо к Александру III, в котором писала: «Законы моего отечества карают за свободное слово. Все, что есть честного в России, обречено видеть торжествующий произвол чиновничества, гонение на мысль, нравственное и физическое избиение молодых поколений, бесправие обираемого и засекаемого народа — и молчать. Свобода — существенная потребность общества, и рано ли, поздно ли, но неизбежно придет час, когда мера терпения переполнится и переросшие опеку граждане заговорят громким и смелым словом совершеннолетия — и власти придется уступить». Современники рассказывали, что, прочитав это письмо, Александр признал, что автор «любит Россию» и распорядился: «Отпустите старую дуру». Цебрикова получила три года тюрьмы и запрещение жить в «университетских городах России» — мера, которая была в ходу при Александре III.

Но вот на престол вступает новый император, и, как принято, ему посылают множество приветственных посланий. В одном из таких «адресов», поднесенным императору депутатами Тверского земства (а мы помним, что Тверская губерния считалась одной их богатейших в России еще в начале XIX в. и сохранила свой статус и в дальнейшем), говорится: «Мы искренне верим, что в период твоего царствования права личности, а также права уже существующих представительных учреждений будут защищаться постоянно и решительно. Мы ожидаем, великодушный государь, что этим представительным учреждениям будет позволено выражать свои мнения по вопросам, которые их касаются, для того, чтобы выражения нужд и чаяний не только представителей управления, но и всего русского народа могли достичь престола». Эти пожелания вызывали монарший гнев. В своем ответном слове Николай заявил: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял их мой покойный и незабвенный Родитель».

Этот ответ вполне соответствовал духу нового царствования. Генерал А. А. Мосолов, начальник канцелярии Министерства Двора, писал, что Николай «воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только перед совестью и Всевышним. Императрица всецело поддерживала эти взгляды. Царь отвечал перед совестью и руководствовался интуицией, инстинктом, тем непостижимым, что ныне зовут подсознанием (о чем не имели понятия в XVI веке, когда Московские цари ковали свое самодержавие). Он склонялся лишь перед стихийным, иррациональным, а иногда и противным разуму, пред невесомым, пред своим все возрастающим мистицизмом. Министры же основывались на одних доводах разума. Они говорили о цифрах, процентах, сметах, исчислениях, докладах с мест, примерах других стран и т. д. Царь и не делал попыток, и не мог оспаривать таких оснований. Он предпочитал увольнять в отставку лиц, переставших преследовать одну с ним цель».

Это высказывание может показаться странным, если мы вспомним отрывки из дневника Николая, процитированные выше. Кажется, что перед нами два человека: один предельно неуверенный в себе, другой — не сомневающийся в том, что каждое его слово, каждое решение — священно. Но на самом деле это вполне логично. Юноша, уверенный в том, что не способен выполнить ту работу, которая на него возложена, и панически боящийся совершить ошибку, находит утешение в мысли, что он просто не может совершать ошибок, не потому, что он умный и знающий (он прекрасно сознает, что не является таковым), а потому что ему покровительствует сила, которая бесконечно могущественнее и мудрее его. Нужно только слушать свой «внутренний голос», потому что это голос свыше. Современники вспоминали, что цесаревич Николай сетовал на то, что когда он станет царем, то «никогда не услышит правды». И вот теперь он нашел голос, который, как ему представлялось, никогда не будет лгать.

Но вернемся к эпизоду с тверским земством. Даже страстный идеолог самодержавия, учитель Александра III — Победоносцев, счел эти слова грубыми и поэтому глупыми. (Особенно Победоносцева разозлило выражение «бессмысленные мечтания».) А поскольку российский самодержец, также воспитанный Победоносцевым, глупостей произносить не мог, то речь эту Победоносцев (как и Мосолов) приписывает влиянию молодой жены — императрицы Александры Федоровны.

«Милая Аликс»

Они познакомились на свадьбе дяди Николая, третьего сына царя Александра II — Сергея, и Елизаветы Александры Луизы Алисы Гессен-Дармштадтской, старшей сестры Алисы. (В семье Елизавету звали Эллой, а Алису — Аликс. Так же стал называть сестер и Николай.) Свадебные торжества проходили летом, в Царском Селе. 8 июня 1884 года Николай записывает в своем дневнике: «Встретили красавицу невесту дяди Сережи, ее сестру и брата. Все семейство обедало в половине восьмого. Я сидел рядом с маленькой двенадцатилетней Аликс, и она мне страшно понравилась». Самому Николаю (или Ники, как звали его в семье) тогда исполнилось шестнадцать лет.

Летняя атмосфера, свобода загородной жизни и радостная суета предстоящей свадьбы кружили головы, по сути, еще детям. Николай записывает в своем дневнике: «Мы играли и бегали в саду. Мы с Аликс дарили друг другу цветы»; «Мы с Аликс написали свои имена на оконном стекле Итальянского дома (мы любим друг друга)». И эта детская влюбленность не прошла с отъездом Алисы из России. Николай был твердо уверен, что только она должна стать его женой. Но против этого возражала бабушка принцесс — королева Виктория, взявшая на себя опеку над рано осиротевшими девочками — Аликс, Эллой, Иреной и Викторией. Ей не нравилась мысль, что Алисе придется менять религию (Элла как жена великого князя не была обязана делать это, но она приняла православие добровольно), и, скорее всего, ей не слишком нравился будущий свекор Алисы. Между этими двумя правителями существовала давняя неприязнь. Сестра Николая, великая княгиня Ольга Александровна, вспоминает: «По словам Папа, «Королева Виктория была этой противной, во все сующей свой нос старухой», а та считала его грубияном».

Николай II

А королева Виктория в это время писала: «Чем больше я думаю о замужестве нашей милой Аликс, тем более несчастной я себя чувствую. Я ничего не имею против жениха, поскольку он мне очень нравится. Все дело в стране, столь отличной от нашей, в ее политике и в ужасно опасном положении, которое ожидает это милое дитя… Напрасно Элла способствовала этой помолвке… Она сирота, а я ее единственная бабушка, и полагаю, что у меня есть право голоса. Она для меня словно родное дитя… Мне кажется, что я ее уже потеряла».

Ольга Александровна рассказывает такой эпизод из своего детства: «Помню один жаркий летний день, когда брат попросил меня сходить вместе с ним в дворцовую церковь в Большом дворце в Петергофе. Зачем он хочет пойти туда, он мне не сказал, а расспрашивать его я не стала. Мне кажется, служба уже шла, потому что, как мне вспоминается, в храме ходили священники. Неожиданно началась страшная гроза. Вдруг появился огненный шар. Скользя от одной иконы к другой, расположенной на огромном иконостасе, он как бы повис над головой Ники. Он крепко схватил меня за руку; что-то мне подсказало, что для него наступило время тяжких испытаний и что я, хотя и совсем маленькая девочка, смогу облегчить его страдания. Я почувствовала гордость и одновременно робость».

А Йен Веррес, записавший рассказ Ольги Александровны, добавляет: «Когда Великая княгиня назвала время, когда произошел этот случай, я понял, о чем шла речь. Период с 1892 по 1893 год был тем периодом времени, когда Цесаревич, искренне и горячо любивший принцессу Гессен-Дармштадтскую Алису, почувствовал, что ему никогда не удастся завоевать ее. Она неоднократно отказывалась выйти за него замуж, потому что не хотела менять лютеранскую религию на православие. У Николая Александровича действительно был период «тяжелых испытаний» и, по-видимому, только младшая сестра, одна из всей семьи, могла понять его, как никто другой».

Александра Федоровна

В конце концов на помощь Ники и Аликс пришла Мария Александровна, герцогиня Саксен-Кобург-Готская. Она давно симпатизировала юным гессенским принцессам. Когда Мария Александровна узнала о готовящемся браке Сергея и Эллы, она написала своему старшему брату, императору Александру III: «Сергей будет просто дурак, коли не женится на ней. Красивее и милее принцессы он никого не найдет». Теперь же великая княгиня решила устроить брак своего племенника и Аликс. Она много говорила с девушкой о красоте и внутреннем содержании православия и убедила ее сменить религию.

* * *

Аликс приехала в Россию перед самой смертью Александра III. «Я сразу же полюбила ее, — вспоминала Ольга Александровна. — А какой радостью был ее приезд для Папа. Я помню, что он долго не отпускал ее из своей комнаты». А Николай записывает в своем дневнике: «Боже мой! Какая радость встречаться с ней на родине и иметь вблизи от себя — половина забот и скорби как будто спала с плеч».

Николай и Александра (такое имя приняла Алиса, перейдя в православие) обвенчались в соборе Спаса Нерукотворного в Зимнем дворце через неделю после похорон Александра III. Юная царица записала в дневнике (теперь они вели дневник вместе): «Наконец-то мы соединены, связаны узами на всю жизнь, и когда эта жизнь кончится, мы встретимся в ином мире и навеки останемся вместе. Твоя, твоя». И на следующее утро: «Я никогда не думала прежде, что на свете может быть такое счастье, такое чувство соединения между двумя земными существами. Я тебя люблю — в этих трех словах все моя жизнь». «Я невообразимо счастлив с Аликс», — вторит ей Николай.

Но молодую чету уже ждали новые испытания. На торжественной коронации Николая в Москве на Ходынском поле во время раздачи подарков случилась давка, в которой погибло 1429 человек. Разумеется, это было сочтено дурным предзнаменованием. Одним из виновников происшествия стал генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович, муж Эллы. Он не понес никакого наказания, и это сразу же поставили в вину молодому царю и его царице. «Из всех нас, Романовых, Алики наиболее часто была объектом клеветы, — вспоминала великая княгиня Ольга Александровна. — С навешенными на нее ярлыками она так и вошла в историю. Я уже не в состоянии читать всю ложь и все гнусные измышления, которые написаны про нее. Даже в нашей семье никто не попытался понять ее. Исключение составляли мы с моей сестрой Ксенией и тетя Ольга. Помню, когда я была еще подростком, на каждом шагу происходили вещи, возмущавшие меня до глубины души. Что бы Алики ни делала, все, по мнению двора Мама, было не так, как должно быть. Однажды у нее была ужасная головная боль; придя на обед, она была бледна. И тут я услышала, как сплетницы стали утверждать, будто она не в духе из-за того, что Мама разговаривала с Ники по поводу назначения каких-то министров. Даже в самый первый год ее пребывания в Аничковом дворце — я это хорошо помню, — стоило Алики улыбнуться, как злюки заявляли, будто она насмешничает. Если у нее был серьезный вид, говорили, что она сердита… Она была удивительно заботлива к Ники, особенно в те дни, когда на него обрушилось такое бремя. Несомненно, ее мужество спасло его. Неудивительно, что Ники всегда называл ее «Солнышком» — ее детским именем. Без всякого сомнения, Алики оставалась единственным солнечным лучом во все сгущавшемся мраке его жизни»…