Августейшие заложники

Валентина Чеботарева 6 марта 1917 года записывает в своем дневнике: «Столько впечатлений, что вчера не в силах была взяться за перо. Об отречении узнала только 4-го утром, в Петрограде расклеено было 3-го вечером. Никогда не забуду этой минуты.

Сыплется сплошной крупный снег, холодно, навстречу попался мастеровой, в руках листок «Известий». Попросила прочесть. Кругом толпа, и пришлось читать не наедине роковые слова; отрекался за себя и за сына. Пять дней, и не стало монархии. Росчерк пера — и вековой уклад рухнул. Кругом тишина. Всех жуть охватила. Россия — и без Царя».

Николай отрекся от престола 2 марта 1917 года, после того как командующий фронтом отказался поддержать его. Что привело к этим беспрецедентным для России событиям, мы хорошо знаем еще со школьной семьи. Напряженная, отнимающая много ресурсов и человеческих жизней война повлекла кризис власти. В период с 1915 по 1917 год в России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел, четыре обер-прокурора Синода, четыре министра юстиции, три министра земледелия, три министра иностранных дел и четыре военных министра. Только в июне 1915 года за десять дней Николай II лично отправил в отставку министра внутренних дел, военного министра, министра юстиции и обер-прокурора. В свете говорили, что на дверях зала заседаний кабинета министров следует повесить вывеску: «Цирк Пикадили — каждую субботу новая программа». Общество обвиняло в этой чехарде императрицу-немку, слушающую советы Распутина, подкупленного немецким правительством. Но как бы там ни было, а все понимали, что долго это продолжаться не может: на фронте начались дезертирство и сдачи в плен.

Весь мир поразили рассказы о братаниях английских, французских и германских войск на Западном фронте в Рождество 1915 года, в 1916 году на Восточном фронте — русских и немецких, а затем и австро-венгерских солдат стали по-настоящему массовыми. Генералы докладывали о них Николаю, возглавившему армию.

«Чтобы не тревожить государя в дни великих решений», цензура старалась, чтобы новости не доходили до Петербурга, но становилось ясно, что моральный дух войск падает. Зимой 1916/17 года под Ригой несколько русских полков отказались атаковать сильно укрепленные германские позиции. Это было первым подобным событием за многие и многие годы. Первым, но отнюдь не последним. И точно так же людей в столице тоже не устраивало сложившееся положение. Великая княжна Мария Павловна вспоминала: «Именно в это время я услышала, как люди говорят об императоре и императрице с откровенной враждебностью и презрением Открыто произносилось слово «революция», оно слышалось все чаще. Война, казалось, отступила на задний план. Все внимание было сосредоточено на внутренних проблемах».

А великий князь Александр Михайлович писал Николаю: «Как это на странно, но мы являемся свидетелями того, как само правительство поощряет революцию. Никто другой революции не хочет. Все сознают, что переживаемый момент слишком серьезен для внутренних беспорядков. Мы ведем войну, которую необходимо выиграть во что бы то ни стало. Это сознают все, кроме твоих министров. Их преступные действия, их равнодушие к страданиям народа и их беспрестанная ложь вызовут народное возмущение. Я не знаю, послушаешься ли ты моего совета, или же нет, но я хочу, чтобы ты понял, что грядущая русская революция 1917 года явится прямым продуктом усилий твоего правительства. Впервые в современной истории революция будет произведена не снизу, а сверху, не народом против правительства, но правительством против народа».

Железнодорожный транспорт не справлялся с поставками продовольствия. В столице резко поднялись цены, ввели продуктовые карточки.

10 февраля 1917 года председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко был принят императором. В своих воспоминаниях он рассказывает, что шел на эту аудиенцию с тяжелым чувством. Император принял его весьма холодно. Конец их разговора, по воспоминаниям Родзянко, оказался таким: «При упоминании об угрожающем настроении в стране и возможности революции царь прервал:

— Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то она будет распущена. Приходилось кончать доклад:

— Я считаю своим долгом, государь, высказать вам мое личное предчувствие и убеждение, что этот доклад мой у вас последний.

— Почему? — спросил царь.

— Потому что Дума будет распущена, а направление, по которому идет правительство, не предвещает ничего доброго… Еще есть время и возможность все повернуть и дать ответственное перед палатами правительство. Но этого, по-видимому, не будет. Вы, ваше величество, со мной не согласны, и все остается по-старому. Результатом этого, по-моему, будет революция и такая анархия, которую никто не удержит.

Государь ничего не ответил и очень сухо простился».

Утром 23 февраля в магазинах Санкт-Петербурга закончился ржаной хлеб, в последние месяцы и так продававшийся по карточкам, но это не стало реальной угрозой голода — были мобилизованы военные хлебопекарни, и дефицит планировали покрыть в течение нескольких дней, но это пугало самых бедным горожан. Уволенные рабочие Путиловского завода бастовали. Социалисты вышли на марш в связи с празднованием Международного женского дня. Вскоре в городе начались беспорядки. На улицы вышли войска. Но вскоре и среди солдат начался мятеж. Отряды, направленные в Петербург по приказу Николая II, остановили мятежники еще в Царском Селе. Гвардейцы, охраняющие царскую семью, дезертировали. На следующий день Николай понял, что ему не остается другого выхода, кроме отречения от престола.

* * *

В конце зимы 1917 года Ольга, Татьяна и их брат заболели корью. Мария Павловна тоже была больна: простудилась на смотре войск. Их волосы пришлось остричь, и похудевшие великие княжны на фотографии, сделанной в те дни, похожи на мальчиков — на солдат-новобранцев. Император был в ставке. Спешно собранные для охраны дворца войска разбегались. В Царское Село приходили толпы мародеров, но войти во дворец не решились, хотя он уже практически не охранялся, разграбили парк и окрестные дачи. Императрица жгла в камине письма и дневники. 8 (21) марта генерал Корнилов объявил Александре Федоровне об ее аресте. Он оказался вполне доброжелателен и вежлив и сказал, что арест производится ради защиты императорской семьи. Императрица рассказала дочерям о произошедших переменах.

10 (23) марта в Царское Село вернулся Николай Александрович. Камердинер императрицы Алексей Андреевич Волоков вспоминает: «Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя. Ворота были закрыты и дежурный офицер крикнул:

— Открыть ворота бывшему царю!

Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).

Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.

Государь прошел к императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у императрицы, на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям.

Скоро Государь вернулся назад и приказал мне узнать, приехали ли во дворец прибывшие с ним из Ставки герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов. От графа Бенкендорфа я узнал, что они «не приехали и не приедут». (Все трое, как только сошли с поезда, отправились по домам.) Я доложил Государю, точно передав слова графа Бенкендорфа.

— Бог с ними, — был ответ царя».

Пришедшее к власти Временное правительство во главе с Керенским приняло отставку государя. Регентом назначили младшего брата Николая, Михаила. Однако на следующий день он тоже заявил о своем отречении. Когда Пьер Жильяр, гувернер цесаревича, рассказал своему воспитаннику об этом, тот растерянно задал вопрос, который, вероятно, задавали себе в тот день многие жители России: «Кто же тогда будет царем?».

— Не знаю, — ответил наследнику Жильяр. — Возможно, пока никто.

* * *

Заключение в Александровском дворце продлилось до 1 августа. Девочки медленно выздоравливали, стали выходить на прогулки. Жизнь шла довольно мирно, члены царской семьи пытались найти для себя какие-то занятия, чтобы отвлечься от мрачных мыслей о будущем.

Татьяна Евгеньевна Мельник-Боткина, дочь лейб-медика Николая II Евгения Сергеевича Боткина, жившая вместе с отцом в Царском Селе, вспоминает: «Весной Его Величество с дочерьми очищали парк от снега, а летом они все вместе работали над огородом, причем неутомимость Его Величества так поразила солдат, что один из них сказал:

— Ведь если ему дать кусок земли и чтобы он сам на нем работал, так скоро опять себе всю Россию заработает.

Безобразно было отношение публики, собиравшейся в эти часы около решетки парка, облеплявшей ее со всех сторон и провожавшей каждое движение Великих Княжон и Его Величества насмешками и грубыми замечаниями. Конечно, попадались и такие, которые с болью в душе шли еще раз посмотреть на обожаемую Семью, но их было не больше одного-двух человек.

Первое время по возвращении в Царское Село Его Величество по требованию правительства был отделен от Ее Величества, и им разрешено было видеться только в обеденные часы, когда в столовой присутствовали офицеры и нижние чины охраны…

…Жизнь во дворце протекала тихо… Их Высочества принялись за уроки, но так как учителей к ним не допускали, за исключением тоже арестованного Жильяра, то эти обязанности Ее Величество разделила между всеми. Она лично преподавала всем детям Закон Божий, Его Величество — Алексею Николаевичу географию и историю, Великая Княжна Ольга Николаевна — своим младшим сестрам и брату английский язык, Екатерина Адольфовна Шнейдер — Великим Княжнам и Наследнику — арифметику и русскую грамматику, графиня Гендрикова — Великой Княжне Татьяне Николаевне — историю, доктору Деревенко было поручено преподавание Алексею Николаевичу естествоведения, а мой отец занимался с ним русским чтением. Они оба увлекались лирикой Лермонтова, которого Алексей Николаевич учил наизусть, кроме того, он писал переложения и сочинения по картинам, и мой отец наслаждался этими занятиями.

Разрешалось два раза в день выходить на прогулку в сопровождении часовых или, как я уже говорила, на садовые работы.

Развлечение доставляли книги и переписка с друзьями и родственниками; свите иногда разрешались свидания с родными, но в присутствии часовых. Переписка тоже очень теряла, т. к. каждое письмо с обеих сторон прочитывалось не только комендантом Дворца, но даже дежурным офицером, а иногда и солдатами».

* * *

В середине июля Керенский решил увезти царскую семью в Сибирь. На 1 августа назначили отъезд.

О последней ночи Николая и его семьи в Александровском дворце сохранились воспоминания искусствоведа и художника Георгия Крескентьевича Лукомского, который должен был «принять» дворец от имени новой власти. Он пишет: «В Царском была тишина. Многие, конечно, знали (через прислугу дворца), что отъезд назначен на наступающую ночь, но, повторяю, спокойствие в городе царило полное.

…В это время в Александровском дворце вся семья, уложив вещи (в течение 7 дней), буквально «сидит на чемоданах» в полукруглом «бальном» зале, выходящем окнами в парк. Прислуга, еще в ливреях, страшно расстроена. Плачут. Слышны заглушенные рыдания. 2 ?, 3, 4, 4 ? часа утра… Светает. Запели птицы. Первые лучи солнца окрасили верхушки деревьев. Прекрасен на заре желто-белый дворец Гваренгиев с колоннадой, единственной в своем роде в мире: светлые тона его стен так гармонируют с сиренево-розовым небом… …Четыре-пять закрытых автомобилей. Первый предназначен Николаю II, сыну и жене. Второй — для дочерей…

…Из дверей появляется невзрачная сугубо — на сей раз — печальная, густо обросшая бородой, в форме полковника, фигура Николая II. Под руку с ним — бывшая императрица. Медленно, качаясь (от усталости и волнения), спускаются они по пандусу. Николай берет под козырек: «Здорово, молодцы», — чуть слышно отвечают: «Здравия желаем, господин полковник». За ними, вприпрыжку, выросший неожиданно, — бывший наследник. Бледен. Шутит. Балаганит. Далее — сестры. Худенькие, бледные, остриженные… серо, даже бедно одетые — в пелеринках, жмутся одна к другой. Жеста, геройского движения, позы царственной (вели-то, как на плаху) ни у кого! Садятся в автомобили. Отъезжает первый. В окошечке его, что сзади, вижу в слезах императрицу. Перекрестила оставшихся на балконе, свою бывшую челядь (или дворец?)…

…Подымаемся по пандусу.

Величественно, с моноклем в глазу, граф П. К. Бенкендорф встречает меня: «Передаю Вам по поручению власти весь дворец». Пропускает меня вперед. Идет за мной. Обходим в сопровождении всей прислуги (человек 10–15) все апартаменты. С планом их я познакомился ранее.

…Отдохнув с 10 до 12 часов, прихожу с бароном Штейнгелем во дворец. И что же? Занотти, камер-юнгфрау бывшей императрицы, одна, в спальне и будуаре (половина бывшей императрицы) «сгребает» все вещи и ссыпает их в ящики.

Как смели, кто разрешил? Не отвечая (по-русски не понимает или прикидывается), вынимает розы из вазочки и бросает в корзину.

Собираю все нервы: «Запрещаю! Все это — историческое, национальное достояние, — говорю я ей. — Никакой уборки. Это будет музеем. Листик календаря не должен быть сорван, цветы уберут позже в оранжереи. Букеты тоже на месте оставить»… Немедленно было приступлено к фотографированию (на цветных автохромах Люмьера) всех комнат. После 3–4 дней начата была опись всего видимого (ящики шкафов, стол были опечатаны личными печатями Николая II и Александры Федоровны). Вскрыты они были много позже по распоряжению Наркомпроса Флаксерманом, Кимелем, Шаусе, Телепневым, в присутствии 10 человек служителей (при составлении акта). Таким только образом удалось сохранить (по сей день) неприкосновенными почти все апартаменты. С собой взяли: Николай очень мало, я бы сказал, ничего. Даже личные вещи, подарки детей — оставлены. Александра Федоровна, напротив, взяла все ценности…»