Гия Канчели
Так получилось, что Андрей Петров не мог со мной работать на фильме «Не горюй!» – он тогда писал музыку к совместной русско-американской картине.
– А может и хорошо, что я занят, – сказал Петров. – Фильм грузинский, возьми грузинского композитора. В Тбилиси есть очень хороший молодой композитор Гия Канчели.
(У Канчели Гия – официальное имя. По паспорту он – Гия Александрович. А у меня Гия – уменьшительное, как Влад у Владислава, официально я Георгий Николаевич.)
Прилетел в Тбилиси, познакомились. Канчели – невысокий, начинающий лысеть, с усами (тогда так же можно было описать и меня. Но, в отличие от меня, вид у Канчели всегда очень аккуратный и очень серьезный). Канчели спросил, какая нужна музыка.
Обсуждать музыку всегда сложно. Но я, как смог, объяснил: в «Не горюй!» кроме авторской музыки нужна еще национальная (застольные песни и танцы) и шизонутая, дурная – та, которую играет оркестр доктора Левана. Фильм о враче Бенжамене Глонти, который учился в столице (в Петербурге) – то есть авторская музыка должна быть европейской. Но врач – грузин, значит, и Грузия в ней тоже должна присутствовать…
Обсудили мы все это с Канчели, и он начал работать. Через две недели Гия принес эскиз основной темы. Наиграл. Я сказал, что хорошо, но надо еще поискать. Через две недели он принес другую мелодию. Я опять сказал, что хорошо, но попросил поискать еще. А через два дня Канчели пришел ко мне в гостиницу и сказал:
– Я подумал и понял – как композитор я вас не устраиваю. Чтобы не ставить вас в неловкое положение, я сам отказываюсь работать на этой картине.
– Кашу хочешь? – спросил я.
Я как раз варил себе овсянку на ужин.
– Хочу, – мрачно сказал Канчели. И добавил: – С вареньем.
На столе стояла банка орехового варенья, которую принесла мне двоюродная сестра Тако.
Съели кашу. Спрашиваю:
– Чаю хочешь?
– Хочу. – И положил себе еще варенья. (Канчели очень любит сладкое.)
В номере стояло пианино, и я попросил Гию наиграть ту тему, которую он мне показывал в прошлый раз. Гия наиграл.
– Красиво, – сказал я. – Хорошая мелодия, искристая.
– Но вы же сказали, что это нам не годится!
– Нам – нет, не годится. Надо еще поискать.
С тех пор мы так и работаем. Уже больше тридцати лет к моим фильмам пишут музыку то Петров, то Канчели.
Между прочим. Я уже писал, что у Андрея Петрова забракованные мной варианты не пропадали – я слышу их в других фильмах. А у Канчели я нахожу их не только в других его фильмах, но и в симфониях и в камерных сочинениях, которые он написал для Башмета, Кремера, Ростроповича и других великих музыкантов всего мира.
В «Кин-дза-дзе» есть номер – музыка инопланетян. Культура на планете, куда попали наши герои, находится в полном упадке, даже речь свелась к двум словам: ку и кю. И музыка, которую исполняют инопланетяне Уэф и Би (Леонов и Яковлев), должна быть очень примитивной и очень противной – примерно, как бритвой по стеклу скребут. Канчели написал мелодию. Я сказал, что годится, но надо упростить.
– Куда еще упростить? Тут и так полнейший примитив.
– Сделай еще примитивней.
Гия с омерзением сыграл упрощенный вариант на пианино.
– Так?
– Примерно.
На следующий день стали записывать музыку в студии.
Вызвали всего двух музыкантов. Великолепный пианист Игорь Назурук (я с ним все время работаю) искал неприятные звуки в синтезаторе, а скрипач старался плохо сыграть на скрипке.
– Ну, по-моему, противнее исполнить невозможно, – заключил Канчели. – Давайте писать.
Он очень страдал, слушая эту какофонию.
– Нет. Слишком нейтрально. Должно быть хуже, – сказал я и сам взял скрипку. Мое исполнение все признали таким омерзительным, что дальше некуда. Но чего-то все равно не хватало… И тут я увидел – в углу валяется старый ржавый замок. Попробовал – замок раскрывался с очень гнусным скрипом. Попросил скрипача поиграть на замке… Опять не то. Надо еще упростить мелодию.
– Тут и так всего четыре ноты осталось! – разозлился Канчели.
– Оставь две!
Канчели яростно почеркал по нотам. Сыграли.
– Вот уже тепло, – смилостивился я. – Но хотелось бы еще попротивнее.
Тут и смена кончилась.
А вечером в консерватории исполнялась Четвертая симфония Канчели. И на концерте, впервые слушая симфоническую музыку Канчели, я понял, что имею дело с большим композитором. Мне стало стыдно. Чем я заставляю его заниматься! На следующий день в машине, когда мы ехали на студию, я сказал Канчели:
– Гия, давай, пока мы пишем этот инопланетянский номер, ты посидишь в музыкальной редакции.
– Большое спасибо, – обрадовался Канчели. – Ты даже не представляешь, от какой муки ты меня избавил.
Приехали. Канчели сразу пошел в музыкальную редакцию, а я – в студию. Назурук и скрипач были уже на месте. Назурук извлек из портфеля кусок стекла и предложил поскрести бритвой по стеклу в буквальном смысле. Поскреб:
– Как?
– То, что надо! – обрадовался я.
– А что, замок отменяется? – спросил скрипач.
– Ни в коем случае! Играют все, плюс стекло.
– А кто же будет играть на стекле?
– Леночка.
Я попросил на стекле поиграть своего ассистента по актерам Леночку Судакову. Она начала скрести, но как-то не так. А потом ей вообще сделалось плохо от этого звука, она бросила бритву и убежала.
– Нужен музыкант, – сказал Назурук.
И я позвонил в музыкальную редакцию и вызвал Канчели.
И живой классик целую смену скрипел бритвой по стеклу.
У меня была собака Булька – керриблютерьер, веселый добродушный парень. Когда я работал дома – писал сценарии с Резо или Викой, – он обязательно приходил ко мне в кабинет, ложился у стола и слушал.
А вот пианино у меня не было и поэтому с Андреем Петровым и с Гией Канчели мы работали на «Мосфильме». И каждый раз, записав в студии музыку к фильму, я ее переписывал на кассету и дома прослушивал. Музыку Петрова Булька слушал спокойно, спал себе. А вот музыку Канчели… Пришли мы с Гией как-то раз ко мне после записи музыки, я поставил кассету – Булька поднял морду и тоненько завыл.
– Гия, смотри, Бульке не нравится, – сказал я.
– Если Бетховена на площади завести, толпе тоже не понравится, – сказал Канчели. – Булька у тебя с детства слушает всякую муру. Воспитал собаку на ширпотребе и примитиве.
– Я извиняюсь, но под Чайковского и под Равеля он у меня спит.
– Это прошлый век. А ты ему Шнитке поставь – сразу завоет.
У меня была пластинка Шнитке. Я поставил – под Шнитке Булька положил морду на лапы и задремал. Канчели достал из кармана кассету:
– А вот это поставь.
Это была его музыка к «Королю Лиру». Я поставил – Булька немедленно проснулся и завыл.
Поведение Бульки задело Канчели за живое. На следующий день он принес запись Губайдуллиной:
– Давай это поставь.
Поставили. Булька не реагирует.
Моя жена Галя, я и Гия.
Канчели поставил кассету с записью своей симфонии. Булька немедленно завыл.
– Твой Булька такой же садист, как ты, – сказал Канчели и ушел.
А вечером позвонил:
– Я подумал и понял. Булька не садист, у него просто очень хороший вкус. Моя музыка ему нравится, и он под нее поет. Так что передай Бульке, что я извиняюсь.
Не знаю, как насчет вкуса, но музыкальный слух у Бульки был. Я думаю – все дело в скрипичных флажолетах. Гия любит скрипичные флажолеты и часто использует их. А Булька скрипичные флажолеты терпеть не мог.
Канчели, как и Петров, не только большой симфонист, но и прекрасный мелодист. Когда на экраны вышел фильм «Мимино», песня из него моментально стала шлягером, а Гия Канчели сразу стал знаменит как автор «Читы гриты» (правильно «Чито гврито»). Канчели это раздражало, он этой песней вовсе не гордился и говорил: «Это не музыка, это триппер». «Почему триппер»? «Потому что быстро цепляется и трудно отделаться». И когда его представляют: «Это тот композитор, который написал «Чита грита», он очень недоволен.
Но самый большой удар он получил на вручении премии «Триумф» в Малом театре. Представлял его Юрий Башмет. Гия вышел на сцену, и Башмет сказал, что имеет честь вручить премию «Триумф» великому композитору, чью симфоническую музыку исполняют все лучшие оркестры мира… Дирижер взмахнул палочкой – и оркестр Малого театра заиграл «Чито гврито». Я думал, Гию прямо там, на сцене, кондрашка хватит, но он выдержал, только сильно побледнел. И лишь потом, после церемонии и после банкета, у себя в номере, всегда выдержанный и вежливый Канчели долго и громко матерился.
Когда я в восьмидесятом году валялся в больнице (после клинической смерти), Гия появился в моей палате с магнитофоном в руках. Небрежно кивнул:
– Здравствуй. Где тут у тебя розетка?
– Не знаю.
Я лежу распластанный. Живот разрезан и оттуда тянется резиновая трубка дренажа, и левый бок разрезали и вставили дренаж, и в правый вставили… И в носу какие-то трубки, а в вене – капельница.
Гия походил по комнате, нашел розетку, поставил магнитофон на табуретку и сказал:
– Я тут прикинул музыку, ты послушай.
(До больницы мы уже начали работу над фильмом «Слезы капали».)
Гия включил магнитофон и заиграл оркестр. Не эскизы на фортепьяно, как обычно, а большой оркестр, оказывается, пока я тут помирал, Гия в Тбилиси сочинил музыку, оркестровал ее, размножил ноты, вызвал оркестр и дирижера, записал, прилетел из Тбилиси в Москву… Музыка красивая, но без нерва. А в этом фильме она должна быть тревожной, раздражающей…Но человек проделал такую работу, не скажешь же, что не годится.
– Ну как? – спросил Канчели, когда запись кончилась.
Я молчу.
– Говори, подходит или нет? Если не подходит, выкинем все к чертовой бабушке!
– Подходит, – выговорил я.
И добавил:
– Но надо кое-что переделать.
– Много?
Я молчу.
– Я спрашиваю, много надо переписывать?
И я сказал-таки правду:
– Все.
– Ни черта ты не помрешь! – обрадовался Гия.
“Осенний марафон”. Норберт Кухинке.
Мы с Юрой Кушнеревым.
Тогда. И другие мои друзья очень много сделали для того, чтобы я «ни черта не помер». Я уже писал, что первый, кого я увидел, придя в себя, был Юра Кушнерев, который кричал: «Я говорил, что он не помрет!». А в дверях палаты стояла его трехлетняя дочка Маша (ее не с кем было дома оставить) и одновременно с папой кричала: «Данелка, не умирай! Данелка, не умирай»!
Когда мой хирург Виктор Маневич убедился, что я действительно не умер, он написал названия лекарств, которых в больнице не было, дал список Кушнереву и сказал, что, если в течении суток он не достанет эти лекарства, меня не будет. Прямо из больницы Кушнерев поехал к министру здравоохранения. Он, оттолкнув секретаршу, прорвался к нему в кабинет и со слезами на глазах начал орать, чтобы тот немедленно распорядился выдать то, что в списке. Министр вызвал помощника и велел ему заняться моими лекарствами. В правительственной аптеке выдали все, кроме одного названия. Этого лекарства не было и там. Тогда Кушнерев позвонил в Западную Германию корреспонденту журнала «Штерн» Норберту Кухинке. (Норберт сыграл Хансена в фильме «Осенний марафон».) Норберт лекарство купил и послал в Москву с летчиком немецкой авиакомпании «Люфтганза» (рейс у летчика был в тот же день). Теперь надо было, чтобы это лекарство не задержала таможня. Кушнерев связался с Женей Примаковым (Евгением Максимовичем). Примаков подключил Володю Навицкого (генерала КГБ), и они втроем поехали в аэропорт «Шереметьево» убеждать таможенников. И убедили. Лекарство таможенники пропустили… Но красивую кожаную сумочку, в которой было лекарство, не отдали: «Насчет сумочки никаких распоряжений не было».
А дальше ко мне в больницу почти каждый день приезжали мои друзья, именитые медики академик Владимир Бураковский и его ученик профессор Давид Иоселиани, и вместе с Виктором Маневичем боролись за мою жизнь. А в вестибюле больницы все время, пока я там находился, круглосуточно дежурил мой ученик Джангир Мехтиев. Медсестра Тамара, которая меня выходила, уговаривала его: «Ну зачем вы здесь сидите? В этом нет никакой необходимости. Идите домой». Тщетно. «А вдруг что-то надо будет, и некого будет послать»! – говорил Джаник.
Не имей сто рублей!
Это моя семья: дочь Лана, внук Саша, внучка Ирина, зять Андрей, внучка Маргарита, я, сын Кирилл, внучка Алена.
В гостях у Давида Иоселиани. После обеда.
Так, во многом благодаря моим друзьям я и не помер «к чертовой матери». И правильно сделал. Если бы я помер, некому было бы заняться воспитанием моей внучки Аленки, младшей дочери Коли. Ну, и остальным, думаю, я тоже был нужен или могу пригодиться в дальнейшем: моей жене Гале, моей дочери Ланочке и ее мужу Юре, моему сыну Кириллу и его жене Кате, моей внучке Иришке и ее мужу Андрею, моей внучке Маргарите и ее мужу Лене, моим внукам Саше, Денису и Петьке (пока холостым) и моей правнучке Александре. А также моим котам Афоне и Шкету, и Галиной собачке Липочке, кокетке и капризуле.