Лучший день крокодила

И действительно, логику в их действиях найти было трудновато. После того, как фильм «Тридцать три» запретили, я вместо опалы, неожиданно получил предложение быть председателем совета режиссерских курсов (вместо Трауберга, который, наоборот, почему-то попал в опалу). Леонид Захарович Трауберг – мой учитель, и я сначала отказался. Но потом Трауберг сам попросил меня принять эту должность: он будет моим заместителем и во всем поможет.

И тут начались бесконечные звонки от друзей, знакомых и малознакомых с просьбами посодействовать в поступлении. Я попросил к телефону меня не подзывать – уехал я и вернусь не скоро. После экзаменов. И мы с Резо Габриадзе действительно уехали в Болшево – писать сценарий «Не горюй!».

Однажды Резо посмотрел в окно и сказал:

– А вот и он!

За окном – снег, ветер, пурга. По завьюженной тропинке идет огромный грузин с заиндевевшей бородой и с гитарой под мышкой – актер Нугзар Шария.

Нугзар пришел к нам с просьбой: он собрался поступать на режиссерские курсы. Все, что требовалось, он уже написал: и режиссерскую разработку, и рецензию на фильм и все остальное… Но вот рассказ на тему «Лучший день моей жизни» не получался.

Мы с Резо велели Нугзару поиграть пока на гитаре (играл и пел он очень хорошо), а сами начали сочинять для него рассказ. И вот что мы придумали. Тбилисская Вера-речка вышла из берегов, зоопарк на ее берегу затопило, зверей вымыло. Через день разлив закончился, все вроде бы пришло в норму. Герой рассказа, мальчик, идет в школу по мостику и видит на берегу Веры-речки настоящего крокодила (рассказ от первого лица, и предполагалось, что герой, «я», это Нугзар Шария.) Крокодил то греется на солнышке, то кувыркается, то ныряет в речку… Резвится. И даже стойку делает на трех точках: на передних лапах и носу. А потом приехали пожарники, накинули на крокодила сеть и водворили его обратно в зоопарк. Кончался рассказ так: «Не знаю, был ли этот день лучшим днем моей жизни, но в жизни крокодила он точно был лучшим».

Мы с Резо остались рассказом очень довольны. Нугзар прочитал и осторожно спросил:

– А при чем тут крокодил? Я же про себя должен написать.

– Это юмор. Оригинально.

Шария знал, что на режиссерских курсах я – начальство, и спорить не стал.

Начались экзамены. Сначала члены комиссии знакомились с абитуриентом, потом обсуждали его работы. Дошла очередь до Шария. Задавали ему вопросы, он отвечал. А когда Шария вышел, Трауберг сказал:

– Не могу понять. По ответам – вроде бы не дурак. И рецензия неплохая, и разработка. Но почитайте, что он написал! Георгий Николаевич, вы его рассказ читали?

– Да, – сказал я.

– Это же какой-то бред! При чем здесь крокодил?

– Почему бред? Это юмор, оригинально…

– Нет, Георгий Николаевич. Вы человек добрый и снисходительный, а я вам прямо скажу – только круглый дурак мог такое написать!

Ну, я обиделся и замолчал. Но, поскольку остальные работы Шария получили хорошие оценки, на курсы его приняли.

Между прочим. Я преподавал и на режиссерских курсах и во ВГИКе. Среди моих учеников есть и знаменитые сейчас режиссеры. Но уже лет двадцать, как я не преподаю, – понял, что педагог из меня так себе. Я все время пытался навязывать ученикам свой стиль, свое мироощущение. А отнюдь не все талантливые ученики укладывались в это прокрустово ложе. Педагог должен быть такой, как Михаил Ильич Ромм, – очень широкого восприятия. Ромм всегда тонко чувствовал чужую стилистику и помогал ее выявить. Ему нравилось и он понимал то, что делал Андрей Тарковский, и то, что делал Василий Шукшин – две диаметрально противоположные личности.