ЦВЕТАЕВА МАРИНА

(род. в 1892 г. – ум. в 1941 г.)

«Кто создан из камня, кто создан из

глины,

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская».

Марина Цветаева

«Совершенно ломовой извощик – эта поэтесса Марина Цветаева».

Р. М. Хин-Гольдовская

Марина Цветаева из тех людей, к которым невозможно относиться равнодушно. Знакомишься с ее стихами, и если не отвергаешь их сразу, то влюбляешься на всю жизнь. Сообразно с отношением к творчеству поэтессы складывается и отношение к ее жизни (в которой, кстати говоря, было довольно много если не двусмысленных, то, во всяком случае, неоднозначных событий). Горячие поклонники Цветаевой находят массу оправданий и объяснений самым вопиющим фактам; ненавистники, напротив, в черном свете представляют самые невинные поступки поэтессы. И даже самый факт ее самоубийства, совершенного под страшным давлением жизненных обстоятельств, либо возносит поэтессу к вершинам святости, либо служит лишним подтверждением низменности ее натуры – в зависимости от того, кто рассуждает о жизни Цветаевой.

Сейчас, в общем-то, не так и важно, что именно толкнуло Марину Ивановну в петлю – очень уж безнадежной и мрачной была в тот момент ее жизнь: напрасное возвращение на родину, арест дочери, мужа и сестры, почти полная изоляция, невозможность найти хоть какую-нибудь работу (даже судомойки), тяготы эвакуации, проблемы с взрослеющим сыном. «Я не знаю судьбы страшнее, чем у Марины Цветаевой», – пишет Надежда Мандельштам, а она-то повидала много горя (особенно если учесть ее собственную судьбу и судьбу мужа, опального поэта Осипа Мандельштама).

Надо было быть очень сильным человеком, чтобы достойно выйти из таких тяжелых обстоятельств. Цветаева, похоже, им не была – всю жизнь она прожила как будто на грани срыва, словно не могла существовать в ином режиме. Но с другой стороны – нужно обладать очень крепкой психикой, чтобы всю жизнь балансировать «на краю» и не сорваться. Поэтесса много писала о смерти, как бы одновременно боясь и желая пристальней разглядеть ее.

Цветаева была чрезвычайно серьезна: она не любила шуток и не умела шутить, слово «игра» было для нее ругательным; она сжигала себя и других своей убийственной серьезностью. Она была слишком сосредоточена «на себе», чтобы ценить людей и мир вокруг себя: дневники велись для будущих биографов, черновики постоянно переписывались, чтобы не было помарок – для издателей, круг общения – «чтоб не стыдно», увлечения – «напоказ». Постоянно влюбляясь, она требовала от своих избранников взрыва чувств и страдала, не получив его; ее дети имели право на жизнь только в качестве «обрамления» таланта поэтессы; муж был нужен для долгой разлуки и тоски по нему в перерывах между романами. Кажется, Марина Цветаева делала все, чтобы попасть в центр внимания и стать объектом наиболее скандальных сплетен, – странные отношения с Софьей Парнок, равнодушие к голодной смерти двухлетней дочери, бурные «Любови», несколько попыток самоубийства. И ведь не скрывала ничего, напротив, все описывала стихами, да еще снабжала комментарием в записных книжках: «Живу, созерцая свою жизнь, всю жизнь – у меня нет возраста и нет лица». Она жила не то что не для современников, а даже не для себя – для биографов.

Так какова же истинная Марина Цветаева? Снимала ли она когда-нибудь маску? И снова Надежда Мандельштам: «Марина Цветаева произвела на меня впечатление абсолютной естественности и сногсшибательного своенравия. Я запомнила стриженую голову, легкую – просто мальчишескую – походку и голос, удивительно похожий на стихи. Она была с норовом, но это не только свойство характера, а еще и жизненная установка. Ни за что не подвергла бы она себя самообузданию, как Ахматова. Сейчас, прочтя стихи, письма Цветаевой, я поняла, что она везде и во всем искала упоения и полноты чувств. Ей требовалось упоение не только любовью, но и покинутостью, заброшенностью, неудачей… В такой установке я вижу редкостное благородство, но меня смущает связанное с ней равнодушие к людям, которые в данную минуту не нужны или мешают "пиру чувств"».

Ну, положим, это мнение постороннего человека. Но вот выдержки из письма Сергея Эфрона, горячо любимого по собственным словам поэтессы, мужа: «Марина – человек страстей. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана – неважно. Почти всегда… все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, Марина предается ураганному же отчаянию… И это все при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски циничном) уме… Все заносится в книгу. Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова… качество дров не столь важно… Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно». И это о той, которая:

…Неба дочь! —

С полным передником роз!

Ни ростка не нарушила!..

Иногда даже кажется, что и самоубийство стало частью постановки о «трагедии поэта», ведь пройди она ад войны, эвакуации, арестов и расстрелов близких (как, например, Анна Ахматова), тщательно выстраиваемый образ нездешней, не от мира сего посланницы поэзии рухнул бы как карточный домик. А для Марины Цветаевой это было, по-видимому, неприемлемо.

Впрочем, судите сами, ведь жизнь поэта трудно мерить обыденной меркой. Особенно если поэт – женщина, вошедшая в историю искусства. Итак, с самого начала…

* * *

26 сентября (8 октября) 1892 г. в Москве, в семье Ивана Владимировича Цветаева и его жены, Марии Александровны Мейн, родилась Марина, а спустя два года – Анастасия. Отец Марины был профессором Московского университета, основателем Музея изящных искусств. Мать – пианисткой, учившейся у А. Рубинштейна.

Детство девочки проходило в Москве, а летние месяцы, до 1902 г., – в Тарусе на Оке. Писать стихи, по ее словам, она начала с семи лет.

Психоаналитик Лили Фейлер так характеризует Марину Цветаеву: болезненный нарциссизм и депрессия из-за нехватки родительской любви. В самом деле, ее детство никак не назовешь безоблачным: отец, влюбленный в покойную первую жену и детище всей своей жизни – Музей. Мать, влюбленная в потерянного возлюбленного, похоронившая свою музыкальную карьеру, – жесткая, властная, раздражительная женщина, умершая от туберкулеза в 36 лет. Младшая сестра, несравненно и явно более любимая (во всяком случае, по мнению Марины). Правила, законы, запреты.

Цветаева постоянно утверждает свое право на самостоятельное существование, на нелюбовь к детям, к играм, к семье. Но за этим – презрение к людям, преувеличение любого промаха у других, отсутствие гибкости и понимания, готовность судить: «они» понимают, как писать донос, как клянчить у родителей игрушки, и вообще, «они» читают газеты, что с «ними» разговаривать. Из этого чувства превосходства растут многие особенности цветаевского мировосприятия – от нестандартного синтаксиса до всепоглощающей серьезности и отсутствия чувства юмора, ибо настоящий юмор – игра, а игра – это глупости, это для детей.

По всему выходит, что окружающие, даже мать, не понимали маленькую Марину, насмехались над ее попытками творить. Дом не додал ей тепла, ласки, доброты, а лишь укрепил ощущение отверженности.

Однако на защиту семьи встает Анастасия Цветаева, младшая сестра поэтессы. Она с грустью отмечала, как сильно исказила Марина образ матери, отца, самой Аси, весь душевный лад их дома. Анастасия не отрицает, что ее, тяжело болевшую в детстве, мать чуть больше жалела и опекала; Марине этого оказалось достаточно: мать – не мать, дом – чужбина.

Конечно, простоты в Марии Александровне и ее отношениях с Мариной не было. В Асе мать находила больше непосредственности и простоты, вероятно, с ней было проще. С Мариной же было гораздо сложнее: у нее слишком рано определился свой, закрытый для других внутренний мир. Отсюда и детская мечта о «семье, где я буду одна… и самая любимая дочь».

В 1902 г., когда Мария Александровна заболела чахоткой, семья выехала за границу. Мать умерла, когда Марине было 14 лет. Ни старшая сестра Валерия, ни кто-либо из родственниц не выразили желания продолжить воспитание Марины и Аси. Их единственным воспитателем стал отец, но влияния на Марину он не имел.

Школьные годы девочки начались в пансионе для благородных девиц Дервиз. Очки, которые она никогда не снимала из-за сильной близорукости, угрюмое лицо, постоянная углубленность в себя, медленная походка, сутулая фигура делали ее более взрослой, чем она была на самом деле. Марина ни с кем не сближалась и казалось, ни на кого не обращала внимания. Многие не любили ее за кажущееся самомнение и отчужденность от других пансионерок. Среди девочек она вела себя с деланной развязностью, даже грубостью, и никто не подозревал, что под этой маской скрывается человек с мягким характером и нежной, чуткой душой. Она была изгнана из пансиона за свободомыслие и распространение революционных идей.

За 1908–1910 гг. Марина Цветаева переменила несколько гимназий, не задержавшись ни в одной, так как охладела к ученью и получала образование лишь из уважения к отцу. Вот как описывает Марину ее старшая сестра Валерия: «Ее нельзя назвать злой, нельзя назвать доброй. В ней стихийные порывы. Уменье ни с чем не считаться. Упорство. Она очень способна, умна. Труд над тем, что ей любо, – уже не труд, а наслаждение!»

В 17 лет Марина начала курить и пить и впервые попыталась расстаться с жизнью – застрелиться во время спектакля, в котором главную роль играла Сара Бернар (об этом свидетельствует Анастасия Цветаева). Вообще Марина в это время грезила Францией, Наполеоном и даже уговорила отца отпустить ее в Сорбонну на курс классической литературы.

Но главное – она писала стихи, и в октябре 1910 г., будучи гимназисткой, на собственные деньги издала свой первый сборник «Вечерний альбом». Критики и коллеги-поэты приняли сборник очень благожелательно. Особенно хвалил стихи юной поэтессы Максимилиан Волошин, с которым она познакомилась в 1911 г. Марина отправилась в Коктебель, на знаменитую волошинскую дачу, где встретилась с Сергеем Эфроном, и он сразу поразил ее своей красотой и хрупкостью. Образ Сережи встал в ряд образов мужского благородства и чести: герцог Лозэн, Наполеон, молодые генералы 1812 г. Эта «картинка» сформировалась у Марины до встречи с Сережей, она была влюблена в нее, и когда произошла реальная встреча с реальным человеком, девушка тут же заменила его на нарисованный ею идеал, кроме которого уже ничего видеть не желала, сменив реальный объект на фантазийный объект любви.

«Необыкновенный» – назвала Марина Эфрона после знакомства. У Сережи была действительно необыкновенная семья: его мама происходила из дворянского рода Дурново, но ради революционного движения бросила родителей. Она ушла в революционный терроризм и вышла замуж за еврея – Сережиного папу. Его младший брат застрелился в Париже, мама от горя повесилась в ту же ночь. Сережа с большим трудом пережил эту трагедию, ибо был очень привязан к брату и матери.

С первого дня знакомства и на всю жизнь Марина усвоила, что Сережа необыкновенно раним и чувствителен, к этому прибавлялось восхищение старомодными дворянскими понятиями о чести, долге и героизме: это и отказ матери от родительской помощи, и ее бедность, и героическая способность не жалеть о совершенном.

27 января 1912 г. Марина Цветаева и Сергей Эфрон обвенчались, а 5 (18) сентября у них родилась дочь Ариадна (Аля), которой мать посвятила такие строки:

Все будет тебе покорно,

И все при тебе – стихи.

Ты будешь, как я – бесспорно —

И лучше писать стихи…

Она ждала, что Аля станет чем-то гениальным, из ряда вон выходящим, но надеждам Марины Ивановны не суждено было сбыться. Ариадна Эфрон и вправду была замечательно талантливым человеком, но реализоваться ей помешала трудная судьба – сталинские лагеря, поселение.

В 1912 г. появляется вторая книга Цветаевой – «Волшебный фонарь», а затем в 1913 г. – избранное «Из двух книг», куда вошли лучшие стихотворения начинающей поэтессы. В том же году, 31 августа, умирает отец Марины – И. В. Цветаев.

Поиск своего нового «я» отражается в откровенной, автобиографичной поэзии Цветаевой 1913–1915 гг. Она ищет и находит новые пути демонстрации себя: в посвящениях Блоку и Анне Ахматовой, в дружбе-любви с Софьей Парнок, во влюбленности в Асю Тургеневу, в осмыслении своей женско-мужской природы…

Цветаева отвергала любые устоявшиеся роли, и ее демонстративное «бунтарство» подчас проявлялось в откровенной грубости. Протест против правил и норм был настолько силен, что она не примкнула ни к какому из модных тогда поэтических течений, у нее появились если не враги, то, во всяком случае, люди, которых она откровенно раздражала своей самовлюбленностью, сочетавшейся с фантастической работоспособностью.

Но была совсем другая Марина: в красном пальто с пелериной, отделанной по краям мехом, в модных туфлях на высоких каблуках, со свободной и легкой походкой. Трудно было поверить, что еще несколько лет назад она не занималась своей внешностью, скромно и даже небрежно одевалась и издевалась над пансионерками, которые захлебывались от восхищения, рассказывая о виденных ими «туалетах».

Цветаева отклонялась и от дворянских норм; пример тому – брак с Сергеем Эфроном, не имевшим ко времени женитьбы ни аттестата зрелости, ни определенного социального статуса, полубогемное существование в первые годы семейной жизни и несомненное нарушение традиционных норм поведения замужней женщины своего класса в дальнейшем. До конца жизни она была склонна влюбляться не только в мужчин, но и в женщин, в надежде компенсировать субъективную нехватку любви в детстве.

Цветаева подавляла в себе желания, создавая иллюзорный образ женщины, которой «не нужно» простых человеческих радостей: любви, общения, материнства, – пишет Л. Фейлер. Это замещалось представлением о себе как о «рожденном поэте». Подавленная агрессивность проявлялась в ненависти к «пошлости» быта, жизни вне поэзии, и этот конфликт в конце, когда пришли реальные испытания, логически привел к самоубийству…

Про характер Цветаевой, ее ранимость, тонкость внутреннего строя, обнаженность чувств говорили много, основываясь в основном на ее письмах, дневниках и творчестве. Но вот интересный штрих…

В марте 1914 г. замужняя Цветаева пишет философу В. Розанову любовное послание («Ах, как я Вас люблю и как дрожу от восторга, думая о нашей первой встрече в жизни – может быть, неловкой, может быть, нелепой, но настоящей».). Спустя два месяца она обращается к нему с «просьбой» о помощи и «…вполне бесцеремонно, – пишет биограф Цветаевой А. Саакянц, – диктует, что надлежит ему делать: "Директор здешней гимназии на Вас молится… Так слушайте: тотчас же по получении моего письма пошлите ему 1) «Опавшие листья»[48] с милой надписью, 2) письмо, в котором Вы напишете о Сережиных[49] экзаменах… Письмо должно быть ласковым, милым, «тронутым» его любовью к Вашим книгам, – ни за что не официальным. Напишите о Сережиной болезни (у директора уже есть свидетельства из нескольких санаторий), о его желании поступить в университет, вообще – расхвалите… Обращаюсь к Вам, как к папе"».

«…Расчетливо, деловито, сжато, – продолжает А. Саакянц. – Да разве же это просьба? Это приказ… Так обращаются к прислуге».

Или удивительное, рвущее душу любовное стихотворение, продиктованное сильнейшей страстью:

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.

Не сплю.

Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,

Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,

Как зелено в саду.

…

На, кажется, надрезанном канате

Я – маленький плясун.

Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик

Двух темных лун…

Стихотворение обращено к… брату Сергея Эфрона Петру, умиравшему от туберкулеза. Стихи посланы ему в письме 14 июля 1914 г., а 28 июля он скончался. Поэтесса явно сгорает от страсти, но стихотворение вызывает странные чувства, и вот почему.

В июне Цветаева с дочерью едут в Коктебель. 14 июня туда же приезжает Сергей Эфрон и привозит плохие новости о старшем брате. Петр умирает от туберкулеза. Однако никто не торопится к умирающему; в Москву семья Цветаевых возвращается только в начале июля. Более того, нигде – до того, как Цветаева узнала, что Петр Эфрон обречен, – нет ни строчки об их отношениях (притом, что малейший намек на роман тут же переносился Мариной Ивановной на бумагу). И вдруг – вспышка страсти…

Приехав с семьей в Москву в начале июля, Цветаева бросилась к Петру в клинику и 10-го числа послала ему письмо: «Я ушла в 7 часов вечера, а сейчас 11 утра, – и все думаю о Вас, все повторяю Ваше нежное имя». И три дня спустя, 14 июля: «Если бы не Сережа и Аля, за которых я перед Богом отвечаю, я с радостью умерла бы за Вас, за то, чтобы Вы сразу выздоровели». И стихи в том же письме…

А 16 июля, еще при жизни своего возлюбленного, поэтесса умудрилась подарить это же стихотворение своему мужу, который настолько переживал внезапную страсть Марины, что решился идти на войну добровольцем. Цветаева, правда, изменила первые три строфы, но… Вот уж воистину «…холод хитрости змеиной и скользкости…» – это характеристика, данная своей «подруге» Марине Софьей Парнок.

Вообще события Первой мировой войны отразились на лирике Цветаевой, хотя и своеобразно – на первом плане все равно оставалось «я» поэтессы, но стихи стали менее автобиографичными. Эти годы отмечены появлением в ее творчестве фольклорных мотивов, традиций городского романса и даже частушек. Следующим поворотом стал 1917 г. – далекая от политики Цветаева показала, что способна писать не только об интимных чувствах: церковная Россия, юнкера, убитые в Нижнем Новгороде, Корнилов, белогвардейцы – такие герои появляются в лирике поэтессы.

Она отторгает происходящие события, занимает позицию вне социума. Вот слова Ильи Эренбурга: «…B одном стихотворении Марина Цветаева говорит о двух своих бабках – о простой, родной, кормящей сынков-бурсаков, и о другой – о польской панне, белоручке. Две крови. Одна Марина. Только и делала она, что пела Стеньку-разбойника, а увидев в марте семнадцатого солдатиков, закрыла ставни и заплакала: «Ох, ты моя барская, моя царская тоска»… Ей, по существу, неважно, против чего буйствовать, как Везувию, который с одинаковым удовольствием готов поглотить вотчину феодала и образцовую коммуну. Сейчас гербы под запретом, и она их прославляет с мятежным пафосом, с дерзостью…»

13 апреля 1917 г. у Цветаевой рождается дочь Ирина, и ее судьба становится вопиющим примером расхождения слов и дел Марины Ивановны. Итак, снова цитата из давнишнего письма к Петру Эфрону о его умершей дочке: «Вы… рассказывали о Вашей девочке. Все во мне дрожало». Конечно, только человек тонкой душевной организации мог так остро реагировать на чужое горе, но с собственной дочерью поэтесса обходилась так, что даже самые ярые поклонники стараются обойти эту тему, не найдя Цветаевой оправдания. Пишет В. Швейцер: «Ирина росла болезненной, слабой, едва ходила и почти не умела говорить… С нею было неинтересно…ею нельзя было похвастаться перед знакомыми… сестры С. Я. Эфрона хотели забрать Ирину… навсегда». Или: «Всю ночь болтали, Марина читала стихи… Когда немного рассвело, я увидела кресло, все замотанное тряпками, и из тряпок болталась голова – туда-сюда. Это была младшая дочь Ирина, о существовании которой я до сих пор не знала». Это уже близкая подруга Цветаевой В. К. Звягинцева.

В 1919 г. кто-то посоветовал Марине Ивановне отдать девочек в приют, и она отдала и Алю, и Ирину. Через месяц она застала их там тяжело больными – и забрала Ариадну. Больше она в приюте не бывала. О смерти младшей дочери узнала, по ее же словам, случайно, через несколько дней (собственно, точная дата так и осталась неизвестной – то ли 15, то 16 февраля 1920 г.). М. Цветаева отмечает это страшное событие всего одним стихотворением (зато каким!):

…Две руки – ласкать, разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя… —

да письмом к той же В. Звягинцевой: «С людьми мне сейчас плохо, никто меня не любит, никто – просто – не жалеет, чувствую все, что обо мне думают, это тяжело… Мне хочется плакать, потому что никто – никто – никто за все это время не погладил меня по голове». Больше (за всю жизнь) о младшей дочери ни слова. Баба с возу, как говорится…

«…Прежняя, привычная и понятная жизнь была уже разрушена. Цветаева осталась с дочерью и должна была выживать», – пишет доброжелательный биограф, как бы упуская, что на дворе – Гражданская война и кроме Цветаевой должны были выживать Ахматова, Блок, Есенин, Маяковский, Мейерхольд и многие миллионы других людей…

Воспев Белую гвардию в книге «Лебединый стан», она, разумеется, не могла рассчитывать на поддержку со стороны Советов, и в 1922 г. последовала за мужем, которого не видела уже четыре года, в эмиграцию. Однако если в России Цветаева была недостаточно «красной», то за границей она оказалась недостаточно «белой». Поэтесса бедствовала, и это изменило ее отношение к литературной профессии: словесность стала источником средств существования, а литература – ремеслом.

1 апреля 1925 г. у М. Цветаевой рождается сын Георгий, который получил семейное прозвище Мур.

Основным событием ее литературной судьбы в эмиграции стал роман – неясно реальный или выдуманный – с неким К. Родзевичем («Будь! Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне дать, что ты мне дал, мне никто не даст, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой»). Были и знаменитые цветаевские любовные «романы в письмах», заканчивавшиеся для нее трагедией непонимания (с Вишняком, Бахрахом, Иваском и Штейгером): все эти мужчины в конце концов были вынуждены прервать свою корреспонденцию с ней. Почему? Да потому, что все до единого поэтические знаки внимания со стороны мужчин Марина Цветаева всегда воспринимала как любовное внимание к ней как к женщине, даже когда его не было (Бахрах, например, написал позитивную рецензию на творчество поэтессы, Штейгер и Иваск прислали ей восхищенные и благодарные письма). Кроме того, был эпистолярный и поэтический роман-диалог с Борисом Пастернаком и немецким поэтом Марией-Райнером Рильке, пушкиноведческая проза, публичные чтения…

Большинство из созданного в те годы так и осталось неопубликованным. Последний прижизненный авторский сборник Цветаевой «После России» вышел в Париже весной 1928 г.

В 1935 г. у Марины Ивановны произошел конфликт с дочерью, и та ушла из дому, а 15 марта 1937 г. вообще уехала в Советский Союз. 10 октября Францию покинул Эфрон, который к тому моменту уже несколько лет работал на НКВД (милый, чуткий, ранимый, «необыкновенный» Сережа уже шесть лет страстно хотел вернуться в Россию, но условием его возвращения стало сотрудничество с «органами»). В результате он оказался замешан в политическое убийство и бежал из Франции в СССР.

В ноябре 1937 г. французская полиция вместо исчезнувшего Сергея Эфрона арестовала его жену Марину Цветаеву и стала ее допрашивать. Поэтесса, которая только на допросе узнала о том, что ее муж с 1931 г. является агентом НКВД и организатором убийства Игнатия Рейсса, начала читать свою поэму «Молодец», написанную в 1924 г. Сюжет первой части поэмы таков: у девушки Маруси появляется жених-чужак. Мать девушки советует ей узнать, где он живет, намотав петельку на пуговицу и выследив путь жениха по ниточке домой. Ниточка приводит Марусю на кладбище, где ее жених… грызет покойника, оказавшись упырем. Позже он предупреждает Марусю, что загрызет ночью ее брата, если она не остановит его, сказав правду о том, что видела его на кладбище, назвав по имени (т. е. упырем) и осенив крестом. Маруся не выдает жениха, и он загрызает ее брата. На следующую ночь он предупреждает ее, что если она не остановит его, он загрызет ее мать. Маруся его не останавливает. На третью ночь он приходит к ней, выпивает ее кровь, и Маруся умирает. «Его искренняя вера могла быть обманута, но моя вера в него остается непоколебленной», – заявляет напоследок Марина Цветаева полиции. Потрясенные полицейские отпустили ее, но поэтессе пришлось перебраться с насиженного места в другой район Парижа, чтобы скрыться от окружавшего ее презрения. Только две семьи в Париже продолжают общаться с ней. В течение долгих восемнадцати месяцев Марина голодала и скрывалась с Муром от знакомых в дешевой гостинице. Она очень постарела и похудела. Находясь в состоянии отчаяния и усталости, она почти не могла писать больше писем. Но главное, она перестала писать стихи.

Возникает вопрос: действительно ли Марина Цветаева не знала о деятельности своего мужа? Ответ не так прост. С одной стороны, что еще она могла предполагать, если он нигде не служил, но каждый месяц приносил домой несколько тысяч франков жалованья? И потом, как считает Ирма Кудрова, у Цветаевой была связь с Советским Союзом после Сережиного исчезновения: получила же она инструкции о том, как ей действовать дальше и как добраться до Москвы. А с другой стороны, она настолько мало интересовалась «земным» вообще и реальностью собственного мужа в частности, что вполне могла оставаться в неведении относительно источников дохода. Она настолько была поглощена собой, своими собственными переживаниями и своим творчеством, что ее это просто не интересовало.

Марина подала в Советское посольство прошение о возвращении в СССР, как бы выполняя данное когда-то мужу обещание: «Если Вы только живы, я буду ходить за вами как собака до конца своих дней». Когда-то именно эти слова она написала мужу, передав послание через Илью Эренбурга и не зная, жив ли Сергей.

18 июня 1939 г. Марина с Муром прибыли в Москву. Здесь она узнала, что ее сестра Анастасия с 1937 г. находится в ссылке (только в 1959 г. она была реабилитирована). Сбежав из Франции, С. Эфрон поселился на даче в Болшеве (Подмосковье), где, практически не выходя из дому, получал регулярное жалованье – до самого ареста, вскоре после которого его расстреляли (Цветаева об этом так и не узнала). Туда же, в Болшево, направилась и Марина с сыном.

Приезд Марины Ивановны изменил обстановку в доме, внеся напряженность, поскольку она была совершенно не приспособлена для сосуществования с другими людьми. Цветаева постоянно находила в невинных поступках окружающих следы направленного против нее заговора, после чего происходили мелодраматические уверения в том, что ее любят и чтут.

А еще она читала свои стихи… Вся поэтесса была как бы выполнена в серых тонах – коротко стриженные волосы, лицо, папиросный дым, платье и даже тяжелые серебряные запястья – все было серым. Всем своим видом она бросала вызов, как будто утверждая, что за каждый стих готова платить жизнью. Цветаева читала, как на плахе, хоть это и не идеальная позиция для чтения стихов. Стихи были необычайны, но чтением дело и ограничивалось – их не публиковали.

А потом начались аресты: 27 августа 1939 г. забрали Ариадну; 10 октября – Сергея. Из протоколов допросов в Бутырской тюрьме известно, что через месяц после ареста под воздействием пыток Аля дала показания против любимого отца, признав его французским шпионом. Но известно также, что больной туберкулезом, слабый, избитый, психически больной, галлюцинирующий Сергей Эфрон ни разу не признал себя виновным, никого не оклеветал и, жалея, даже пытался поддерживать предавших его людей на очных ставках. Существует также тюремная легенда о том, что когда его вызвал на допрос Берия, то был настолько возмущен непреклонностью слабого и больного Эфрона, что в ярости застрелил его прямо в своем кабинете.

В начале ноября М. Цветаева с сыном покидают Болшево и уезжают в Голицыно (Подмосковье). Марина занята передачами для Сергея Эфрона в Бутырскую тюрьму, пишет письма Берии с просьбами принять участие в судьбе ее мужа и дочери, добиться их освобождения. Естественно, безрезультатно… После Сережиного ареста она пережила еще несколько романов в Голицино (в том числе увлечение Таней Кваниной) и позже в Москве (с молодым Арсением Тарковским), закончившихся, как обычно, плачевно.

В июне 1940 г. Цветаевой приходится уехать из Голицына, она остается фактически на улице. В августе поэтесса почтой отправляет телеграмму в Кремль: «Помогите мне я в отчаянном положении, писательница Марина Цветаева». Ей дают комнату, и она живет там с сыном до начала войны. Поэтесса подбирает стихи для сборника в надежде издать его, но дело заканчивается разгромной рецензией, обвинениями в безыдейности творчества, а это означало, что Марина Ивановна может ставить крест на своей поэтической карьере. Все это время она занимается переводами, но они практически не приносят денег.

Потом началась война и эвакуация в Татарстан, куда Цветаева с сыном отправилась на пароходе 8 августа 1941 г. вместе с другими писателями. Б. Пастернак, провожая ее, дал поэтессе веревку, не подозревая, какая роль ей уготована. К. Паустовский рассказывал: «Пастернак пришел к Цветаевой помочь укладываться. Он принес веревку, чтобы перевязать чемодан, выхваливал ее крепость и пошутил, что она все выдержит, хоть вешайся на ней. Ему впоследствии передавали, что Цветаева повесилась на этой веревке, и он долго не мог простить себе эту роковую шутку».

21 августа поэтессе удается снять часть комнаты в Елабуге, где они с сыном живут, отгородившись занавеской. 24 августа 1941 г. Цветаева отправилась в Чистополь, надеясь получить работу судомойки в писательской столовой, но совет писательских жен счел, что она может оказаться немецким шпионом.

28 августа она вернулась в Елабугу, и ей удалось заработать немного денег, стирая белье местному милиционеру. Не выдержав унижений, 31 августа 1941 г. Марина Ивановна Цветаева повесилась в сенях на той самой веревке, которую дал ей Пастернак, оставив записку:

«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что больше я не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь, – что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик.

Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к H. Н. Асееву. Пароходы – страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом – сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адрес Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте!»

Квартирная хозяйка все удивлялась: «Вещей у них было много… могла бы она еще продержаться… Успела бы, когда бы все съели… Привезла ведь два кило муки, крупы, одно кило сахару и несколько серебряных ложек».

2 сентября Марину Ивановну похоронили на Елабужском кладбище, и оно стало местом паломничества любителей поэзии, хотя могила поэтессы не найдена.

Мур вскоре погиб на фронте. Смерть Марины лишила арестованных Сергея и Алю продовольственных посылок, которые являются основной ценностью для заключенных (предполагалось ведь, что Сергей жив, так как в тюрьме еще принимали передачи на его имя). Аля вернулась из ссылки только в 1955 г. В том же году была реабилитирована Анастасия Цветаева.