3

Уже темнело, но над городом по-прежнему гомонили галки и плыл колокольный перезвон.

Гуляя, они дошли до кольцовского дома, и Алексей позвал Кареева посидеть в саду.

Они забрались в самый конец, к бабкиной груше. Кареев устало повалился на траву и, заложив руки под голову, молча глядел на розовые облака. Кольцов, боясь неосторожным словом потревожить друга, тоже молчал.

– За одно спасибо будошнику, – зло, сквозь зубы, произнес Кареев. – За науку.

– Какую науку?

– Помнишь, мы с тобой давно как-то шли, еще бандуриста слушали, ты спросил: «Что же делать-то?» А я сказал: «Не знаю». Помнишь?

– Помню, – кивнул Кольцов.

– Ну, так вот, – приподнявшись на локте, как-то торжественно объявил Кареев, – теперь я знаю!

Кольцов с недоумением взглянул на друга. «Что же ты знаешь? – вертелось у него на языке. – Верно, что-то важное, оттого в тебе и перемена такая!»

– Теперь я знаю, – медленно и значительно повторил Кареев, – что мало прекрасных разговоров в кашкинском «кабинете»… Да и совсем не нужны они, эти разговоры. Вздохи, шепот, тетрадки запретные под замком… Пойми! – крикнул Кареев. – Пойми, Алеша, какая все это чепуха и мерзость! Комедиянство! Там под палками умирают люди, там черные виселицы, а мы… честные люди… Эх, стыдно! Стыдно!

– Саша! – робко спросил Кольцов. – Так что же мы должны-то? Что?

– Действовать! – твердо сказал Кареев.