2

Сребрянский раздобыл плошку и поставил сирень на стол.

– Вот, – указал на букет, – цветы по праву твои, победитель!

Кольцов сидел в своей любимой позе: положив локти на стол, опершись подбородком на кулаки.

– Два мира, – медленно произнес он, – два мира повидал я за сутки. Как во сне. Вчера побывал в царстве света… ан вот нонче с облаков-то и шлепнулся носом в навозную кучу…

Он рассказал Сребрянскому о своей нечаянной встрече со Станкевичем.

– Какой человек, Андрюша! Я таких не видывал. Такой один за всю жизнь встретится!

– Постой! – перебил Сребрянский. – А что ж тетрадки-то?

Кольцов сказал, что тетрадки Станкевич взялся повезти в Москву, показать друзьям и, может быть, отпечатать.

– Ты подумай, Андрюша, московские литераторы станут читать! Оторопь берет, куда залетел…

– Важно! – воскликнул Сребрянский. – Высоко берешь, Алексей!

– Да, – задумался Кольцов. – Оно так, радостно, конечно… А вот проехался нынче – тоска взяла. Звоном похоронным по всей дороге встречали. Да и сейчас… слышишь?

Он распахнул окно. В вечерней тишине звучал далекий печальный и медленный перезвон колоколов.

Кольцова позвали в дом.

– Не миновать, баталия будет, – мрачно произнес он. – Ты погоди, я скоро.

Сребрянский прилег на топчан. Звон плыл бесконечно, то отдаляясь, то приближаясь.

Итак, завтра в семинарии будет публичный акт. Профессор назначил ему читать последнюю часть «Предчувствия вечности». Закончатся экзамены – и он выйдет на новую, незнакомую и, конечно, трудную дорогу. Он выбрал ее сам и вот теперь вдруг задумался: та ли дорога? Кольцов напечатает книжку. А он? Что, как не поэзия с малых лет была неотступно с ним? Стихи звенели в ушах, его экспромты славились меж друзьями, последнее, что он создал – «Вечность», кажется, настоящая удача… Что же заставляет его менять поповскую рясу именно на лекарский халат? Темно на душе…

Погребальный звон плыл за окном.

– Врешь! – вскочил Сребрянский. – Правильная дорога! Мне с Алешкой не равняться! Хороший лекарь нужнее посредственного рифмоплета!

Вошел заплаканный Кольцов.

– Ты прости, Андрюша, – тихо сказал. – Мне идти надо, у нас горе: Маша, сестра, скончалась…