Глава 42. Кевин

Глава 42. Кевин

В октябре 81-го я отмечала очередной день рождения. Среди приглашенных были моя сестра, подруга и соседка. Мужскую половину представлял цвет отечественной культуры — Саша Градский, Леня Ярмольник, Саша Абдулов, а также кинокритик Валя Эшпай и его приятель Андрей Богословский — поэт, прозаик! композитор. С Андреем мы были своего рода сиамскими близнецами, так как не только родились в один день, месяц и год, но, что не менее странно, находились когда-то в параллельном романе с супружеской четой: я с Кончаловским, он — с его женой-француженкой. Теперь супруги отъехали в дальнее зарубежье, а мы собрались на общее торжество. Одним словом, меня окружали друзья. Кто-то из них был женат, кто-то почти, одни пришли с девушками, другие оставили дам дома. В одиноком состоянии все еще пребывала одна лишь я, как тот самый неуловимый Джо из анекдота, который на фиг никому не нужен. Именно так я себя и ощущала. Впрочем, пенять было не на кого — я влюблялась в тех, кто был недосягаем в силу постоянного отсутствия на близлежащей территории.

После первого тоста я пригубила бокал шампанского и, оглядев собравшихся за праздничным столом «Бременских музыкантов», воскликнула: «Боже мой, ведь каждый из вас мог бы стать моим мужем!» Мое запоздалое открытие заставило некоторых поперхнуться и взглянуть на своих спутниц: прости ей, дуре — именинница все-таки! Ярмольник выронил рюмку и затрясся мелким хохотом. Он был первым в списке кандидатов. Придя как-то ко мне в белом костюме, он сделал предложение, потом пояснил, что проверял на «слабо», хотел завести «монополию на Кореневу». В отношении остальных я, конечно, сильно преувеличила, и все-таки нечто романтическое связывало меня почти с каждым. Даже с Сашей Градским, влюбленным в мою Джульетту, мы однажды отправились в круиз по Ленинским горам. Андрон тогда был в заграничной поездке. Мы не собирались наставлять ему рога, однако вдохновенно устремлялись все глубже в ночь, пока не запарковали машину в кустах. Тут произошло непредвиденное, как бывает только «в кино». Прямо перед нашим носом, в десяти метрах, стояла машина Вивиан, жены Андрона! А вскоре из темноты вынырнула и ее фигурка, она бодрой походкой направилась в нашу сторону. Надо было что-то срочно предпринять: допустить мою с ней встречу в компании с Градским в четвертом часу утра было невозможно. Саша сдернул с сиденья какую-то тряпку и накрыл меня с головой, затем вышел ей навстречу. Радостно поприветствовав его, она подошла к машине и ткнула в меня пальцем: «Кто это? Почему она в чадре, это что — восточная женщина?» Сашка отшутился: «Да нет, просто замерзла, лучше не трогай ее, она нервная, еще укусит!» Вивиан не стала испытывать судьбу (вот что значит француженка!) и, быстро распрощавшись, вернулась к своей машине. Кто у нее там был замаскирован? Наверняка она кого-то спрятала в багажник! Так мы с Сашей избежали неприятных объяснений, а я — мести соперницы. Но наша прогулка была на этом резко закончена, он отвез меня домой, и нам обоим осталось лишь гадать всю жизнь: а что могло бы быть, если бы?.. Однако «если бы» у судьбы не бывает. Она расставляет много ложных капканов, чтобы в конце концов ты попался в тот, что уготован тебе. На том дне рождения я произнесла еще одну сакраментальную фразу, ставшую предсказанием моего ближайшего будущего: «Ребята, это мой последний день рождения здесь!» Все начали возмущаться: «Да ты еще поживешь, Ленок, что-то ты рано от нас собралась…» — «Да не в этом смысле, — пояснила я, — мне кажется, следующей осенью меня здесь не будет. Предчувствие». Меня не покидало ощущение, что я нахожусь в конце очень длинного жизненного этапа. Мне снились сны, в которых я летала над светящимися городами, и спустя год я вспомню о них, приземляясь над Нью-Йорком.

Инстинкт жизни заставляет человека временами переводить стрелки часов с некогда драгоценного прошлого в неизвестное будущее, открывать окна и двери навстречу ветру, грозящему их распахнуть. Моя, жизнь в квартире на Малой Грузинской, беспрерывная работа в кино, компании друзей с разговорами на кухне начали меня тяготить как отыгранный образ, сношенная обувь, напоминающая о всех дорогах, которые ты в них прошел. Память о прошлом еще недавно была в сладость, а теперь пригибала меня к земле своим грузом. Я набирала воздух в легкие и ждала перемен к лучшему, но вырваться из порочного круга болезненных воспоминаний не могла. «Здесь кто-то умер, и эти вещи напоминают мне об усопшем», — думала я, глядя на платья, купленные во время заграничных поездок с Андроном, сувениры, подаренные Убером, письма, открытки, фотографии, которые я хранила как реликвии, или привезенные Алешкой Менглетом пластинки. — Когда-то они спасали меня, поддерживая связь с теми, с кем я рассталась. Своеобразное колдовство любви — материальное присутствие в вещах самого человека. В этой квартире я писала стихи, осмысливала нюансы чувств, которые были внове и потому давали силу, питали воображение. Здесь мне объяснялись в любви и делали предложения, которые я не принимала, обрекая себя на вдовство по тем, кто продолжал жить. «Охота пуще неволи, — любил повторять Андрон. — Настанет день, и все пошлешь к черту: и театр, и кино, и даже квартира не будет нужна!» Его слова звучали как пророчество.

Посещение кабинетов КГБ и МВД только напугало меня, загнало глубже в одиночество. Я знала, что куклам от Карабаса никуда не деться — он наблюдает со своих высот, пока они играют, гуляют, спят. И я была одной из этих кукол — то ли провинившейся, а может, особо полюбившейся «хозяину». А как же остальные, те, что приходят в мой дом? Кто из них уже согласился сотрудничать — каждый второй, третий или один из десятерых? И вот теперь ищет антисоветчиков, пока мы говорим тосты, смеемся, пляшем. Наверное, ему пришлось дать слово не рассказывать о посещении «кабинетов» даже близким, и сейчас он молчит, чувствуя, что попал в ловушку, а может, сам влез… Это льстит тщеславию, разжигает дух авантюризма: разведчик! Я рассказала кое-кому из друзей о своем контакте с органами и о фотографии знакомого, которого должна была опознать — что это было, в чем смысл «игры»? Но они не смогли мне ничего объяснить: «Забудь, не задавай лишних вопросов!» А со стороны доносились другие голоса, предостерегающие: «К тебе подослали, ты что, не понимаешь?» Голова пухла от подозрений, но я урезонивала себя: «Кому я нужна, просто попугали, чтоб знала свое место, тоже мне Мата Хари!» Но теперь я не была ни в чем уверена до конца: «А Андрон, может, и он тоже?» Помню, как он спросил меня, знаю ли я, почему он уезжает. Я тогда ответила: «…Если тебе это известно, зачем мне гадать на кофейной гуще?» «Да нет, это шпиономания», — отметала я все подозрения, но затем начинала думать по новому кругу.

В декабре я улетела сниматься в Одессу. Это был мой первый творческий компромисс — роль дурацкая, сценарий дурацкий. К тому же пришлось играть работницу МВД — теперь я считала себя компетентной. «Лицо нацистки, на носу очки!» — так я решила свой образ. Кроме меня в этом «шедевре» снимались Наташа Андрейченко и Лариса Удовиченко. «Если облажаюсь, то хоть в компании с хорошими актрисами и красивыми женщинами», — успокаивала я себя. Тот факт, что я снова оказалась в Одессе, городе, связывающем меня с детством (мой отец работал когда-то на местной киностудии), подтверждал мою теорию перемен. Я специально сюда попала, чтоб набраться энергии, отметиться во дворах своего детства и проститься с ними. Отмечая с группой первый, второй, последний съемочные дни, я говорила новым знакомым: «Желаю счастья во всем, что у вас впереди, я буду о вас помнить, я люблю вас!» Я прощалась, прощалась, прощалась.

Новый год я встретила уже в Москве. Поразительная вещь: без пяти двенадцать ты еще отягощен всем своим багажом старого белья, а в пятнадцать минут первого уже гол, как младенец! В ежегодную алхимию смены старого новым очень хочется верить, а мне в тот год верилось особенно сильно. В первые дни января в компании с Ярмольником, Абдуловым и нашей общей приятельницей-американкой Микки я отправилась в гости, где обещали показывать новые фильмы на видео. Микки (от Мишель) работала в Москве, хорошо говорила по-русски и была в третьем поколении из семьи эмигрантов с Украины. Приглашая на вечеринку, а это был дом ее друзей, она предупредила: «Будут американцы из Института русского языка. Представляешь, Лена, руководитель группы, только что приехавшей в Москву на полгода, оказался моим однокурсником по колледжу в Амхерсте! Его зовут Кевин, я вас познакомлю».

Мы пришли последними, в комнате уже сидели вперемежку русские и американцы. Что-то случилось с проектором, и вместо кино пришлось общаться, заедая коктейли печеньем. Было довольно тесно, и я нашла свободный уголок, приземлившись прямо возле Кевина, о котором говорила мне Микки. Он оказался немногословным молодым человеком, и я ерзала на стуле, не зная, что делать. «Ну вот, — мелькнуло у меня в голове, — села, теперь должна тащить из него каждое слово! Наверное, он плохо понимает, оттого и молчит». Американские студенты на первый взгляд отличались наивностью, «правильностью». Их эмоции были приглушены, и создавалось впечатление, что ты общаешься с детьми или недотепами. Но Сашка Абдулов, как всегда, отвлек все внимание на себя, стал развлекать, а за ним и Ленька Ярмольник подтянулся, и уже через полчаса все смотрели концерт в исполнении этого прославленного дуэта. Кевин оживился и начал хохотать, как-то очень по-детски заливаясь и краснея. «Это наши известные артисты, — пояснила я. — А вот у того, что повыше, сейчас в театре премьера — „Юнона и Авось“, про Россию и Америку». Расставаясь, Абдулов пообещал, что пригласит американцев на премьеру. Спустя несколько дней мне позвонил Кевин и напомнил о билетах в театр. Я взялась пойти вместе с ним в «Ленком». «У нас оказалось много свободного времени, так как в Москве никто не работает, все продолжают праздновать Новый год, и дней десять мы свободны от занятий», — сказал он мне при встрече. Как выяснилось, он говорил по-русски блестяще, с неуловимым акцентом, делая временами смешные ударения в словах (цв-е-точки, вместо цвет-о-чки, а также коньек-горбуньок). После «Юноны» мне пришлось взять над ним культурное шефство, потому что он продолжал звонить и проситься в театр. На каждом спектакле Кевин заливался веселым смехом по каким-то ему одному понятным поводам, и это придавало ему обаяния, не говоря уже о беззащитности, которая отличает всегда иностранцев в чужой стране. Однажды он робко улыбнулся и спросил: «Почему на меня никто не вешается?» Я удивилась: «В каком смысле?» — «Мне говорили, что в Москве на меня все женщины будут вешаться — они ищут американцев, чтобы уехать из СССР». Я его успокоила, что скоро начнут, подожди, затем поинтересовалась: «А ты мог бы жениться на русской?» Он поднял брови и непринужденно ответил: «Все зависит от обстоятельств, если нужно помочь, почему бы и нет?» Возвращаясь поздно вечером после спектаклей, он всегда шел провожать меня, при этом, если с нами была Микки или его студентки, он говорил, что их провожать нет никакой надобности, они привыкли быть самостоятельными. «Современные американки теперь все феминистки, они потеряли женственность, и наши мужчины не знают, что с ними делать», — описал он взаимоотношения полов, сложившиеся у него на родине.

Как-то раз мы вместе отправились в ресторан «Белград». Я взяла с собой школьную подругу, которая незадолго до того порвала со своим любовником и жаждала сменить настроение. Она была красивой брюнеткой в стиле «вамп» и сразу пригласила Кевина танцевать. Он согласился, но замешкался, полез в свою сумку и начал чем-то шуршать. Когда наконец они вышли в центр зала, я взглянула под стол — там стояли два резиновых бота на меху, ожидая своего владельца. «Какой трогательный, — отметила я, — взял с собой сменную обувь для танцев, как в детском саду». Моя подруга была в ударе и принялась напропалую соблазнять Кевина. Теперь ей хотелось все время проводить с нами, и при каждой встрече она старалась привязать его к себе. Застигнутая врасплох таким оборотом дел, я сказала Кевину, что он вправе отвечать ей взаимностью, не смущаясь моим присутствием. Он принял мои слова к сведению, однако не предпринимал никаких действий в нужном направлении.

Отправившись как-то со мной на Таганку смотреть «Мастера и Маргариту», Кевин оказался в затруднительном положении. Спектакль заканчивался позже обычного, а ему предстояло вернуться в общежитие не позднее двенадцати ночи, когда двери намертво запирались несговорчивыми старушенциями. Кевин явно не успевал досмотреть спектакль — возвращаться предстояло в Беляево, да к тому же городским транспортом. Мне стало жалко его, и я предложила заночевать у меня. На обратном пути он сетовал на наших старушек: «Почему у вас все советуют, что делать? Идешь, а тебе вслед кричат: „Надень шапку, милок!“ Оборачиваюсь, а там сморщенная такая сидит, я ее первый раз вижу, кто это? Почему она считает, что я непременно должен надеть шапку? Трудно представить, чтобы в Америке прохожие говорили друг другу: „Застегни куртку!“ или „Зашнуруй ботинки покрепче да вместо майки рубашку надень!“» Я сразу вспомнила до боли знакомые окрики: «Ишь как вырядилась, юбку подлиннее надо бы надеть!» Все, что казалось привычным и родным, вдруг приобрело черты абсурда. Не успела я отсмеяться над первыми наблюдениями американца в России, как он тут же подбросил мне новый повод для размышления. «Я тоже заметил, что у вас собак называют именами американцев: Чарли, Фанни, Джек, Долли. Впрочем, имена вообще вещь любопытная. Например, в Мексике очень модно сейчас женское имя Анна Каренина, причем „Каренина“ — это не фамилия, а второе имя, как Анна Луиза. Представляешь, — Анна Каренина Гонзалес!»

Уже дома, на кухне за чашкой чая разговор зашел о национальной кухне, и тут Кевин начал восторгаться маринованным чесноком и гурийской капустой, но больше всего комплиментов досталось скромным стеблям черемши, которая не растет в Америке. Непревзойденной экзотикой для американца стала вобла, особенно способ ее употребления — предварительное битье рыбешки об угол стола, затем вдумчивая дегустация соленых косточек — это казалось ему чем-то сюрреалистическим, за гранью добра и зла. «А как насчет питья одеколонов, а при случае — употребления зубной пасты в тех же целях?» — решила я добить белого человека. Но Кевин был подкованным славистом, он читал книгу Венички Ерофеева «Москва — Петушки», так что с крайними проявлениями русского характера был знаком по литературе. Затем мы стали хвастаться друг другу своими талантами. Начали с демонстрации возможностей индивидуальной мимики: «Смотри, как я двигаю левой бровью и ушами!» — «…А я могу языком достать до носа и высовывать его как ящерица!» По ходу дела выяснилось, что, обучаясь в колледже, Кевин пел в одном хоре с принцем Монако Альбертом — сыном голливудской звезды Грейс Келли. Однажды во время мирового турне хор был приглашен в королевство Монако и в честь этого был устроен бал. Кевин не растерялся и пригласил на танец королеву Грейс. «И она пошла!» — с завистью и восхищением воскликнула я. «Конечно!» — не без гордости заметил он. «Ну и как?» — продолжала я, не веря тому, что слышала. «Королева!» — вынес окончательный вердикт Кевин. На сон грядущий он предложил мне исполнить на выбор какой-нибудь гимн, сказав, что с этого начиналось выступление хора в каждой стране, поэтому он знает их навалом. «А какой у тебя любимый?» — полюбопытствовала я. «Польский, — улыбнувшись, ответил Кевин и запел: Ешьче Полска не згинева!» На такой оптимистической ноте я засыпала той ночью — с верой в будущее Польши, с гордостью за братьев славян, под звуки приятного американского тенора, обладатель которого не поленился вникнуть во все наши жизненные перипетии.

Утром раздался звонок телефона: «Пожалуйста Кевина!» — просил женский голос. Я позвала его к телефону и задумалась: кто же может ему сюда звонить? Вскоре выяснилось, что это моя школьная подруга «вамп». С этого момента я начала испытывать замешательство. Ревновать у меня пока не было оснований, но ее агрессия заставляла сделать выбор: отдавать или держать. Я начала бороться за «своего» американца. Дух соперничества разыгрался не на шутку и привел к тому, что мы с Кевином оказались в одной постели. Подруга продолжала звонить, но теперь я передавала трубку, лежа с ним под одеялом.

После первой близости я почувствовала, что влюбляюсь в него. При этом я не испытывала ни робости, ни приступов желания, которые чаще всего свойственны зарождающемуся чувству. На первый взгляд Кевин не принадлежал к «моему типу» — его сексуальность была мало ощутима при свете дня, что позволяло легко с ним общаться и быть на дружеской ноге. Такое со мной происходило впервые. Обычно я переживала влюбленность как болезнь, присутствие желанного мужчины подавляло меня, ввергало в омут переживаний. Это затрудняло сосуществование в общем пространстве, я смотрела на себя со стороны, контролировала каждое слово и жест, желая понравиться, привлечь. Так называемые «мачо», или сильные мужчины, обрекали меня в основном на роль ведомой женщины, которую желают, подавляют, ею овладевают, ее хотят… а когда не хотят, то оставляют или начинают хотеть другую, чтобы проще было оставить… эту. Поэтому личные взаимоотношения требовали чрезмерных усилий с моей стороны, заставляли пристраиваться к чужой индивидуальности в ущерб своей и заканчивались «ремонтно-восстановительными работами» собственного «я». В случае с Кевином я оставалась самой собой, целой и невредимой, с руками и ногами — и меня это радовало, но главное — это было совсем незнакомое состояние. Как хорошо быть непокалеченной, простой, ходить вместе в убогую булочную, спокойно молчать, не робеть перед интеллектуальным превосходством, не стесняться, что в доме два рассыхающихся от старости кресла, а у меня — припухшее от сна некрасивое лицо. А еще мне очень весело, что рядом со мной какой-то марсианин — он хихикает в театре, когда все молчат, цитирует Пушкина, которого знает лучше меня, сидит до первых петухов в дымной кухне с русским столом, полным винегретов и водки, и, что совсем уж странно, запоминает такие имена и фамилии, как Кокошкин Иван Станиславович и Алябьева Алевтина Витальевна! А к тому, что он все время поет: «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь…» — я давно привыкла. Как-то раз я обратила внимание, как он записывает что-то в свою тетрадочку. Оказалось, это были новые выражения, услышанные накануне в компании. Я попросила разрешения заглянуть в нее и обнаружила длинный столбик русского мата. Такого количества выражений, составленных из одних и тех же слов, я и представить себе не могла. Все глаголы на «ать» были выведены аккуратным мелким почерком. «Зачем это?» — спросила я. «Меня интересует все в русском языке, я же славист. Кстати, что значит „у-вай отсюда на-уй“? Услышав мое вдохновенное объяснение, он вопросительно поднял брови и задумчиво произнес: „Странно…“»

Четырнадцатого февраля, в День Святого Валентина, Кевин подарил мне цветы и открытку: «Будь моей Валентиной!» — и нарисовал большое сердце, пронзенное стрелой. Тема брака начала витать в воздухе, но подвело меня к этому почти мистическое чувство, которое я испытала. Собираясь как-то вечером пойти в гости, я стояла в ванной и красила ресницы. Кевин тем временем сидел на кухне и что-то внимательно читал. «Заговори с ним о браке, сейчас или никогда!» — прозвучало в моей голове. Я начала волноваться. «Что за черт, почему я должна с ним говорить? Сам скажет, если нужно!» — отмахнулась я от навязчивой мысли. «Нет, именно сейчас, ты без этого не сможешь сегодня вечером никуда пойти» — продолжал убеждать меня внутренний голос. Теперь у меня тряслись руки, я старалась перевести дыхание успокоиться и продолжить красить ресницы. Но ничего не получилось. Мне стало невыносимо оставаться в душной маленькой ванной, я несколько раз выходила, смотрела на Кевина и снова возвращалась. Он продолжал читать, не поднимая головы. «Кто это со мной разговаривает? Может, он меня гипнотизирует?» Мне начало казаться, что я схожу с ума. Выйдя очередной раз из ванной, я посмотрела на Кевина. Он поднял взгляд и спросил: «Да?» Я стояла как парализованная. «Нет, ничего». И снова направилась в ванную. Меня стало мутить, и голос тут же отреагировал: «Ты заболела, иди и скажи — сразу выздоровеешь!» Я снова оказалась на кухне. «Как мы будем дальше? Я хочу понять, ты думаешь о нашем браке?» — «Да, теперь думаю», — ответил Кевин. «Ну ладно, потом обсудим», — отмахнулась я и благополучно докрасила ресницы. Все покатилось как по маслу.

Уже в Америке я пойду к женщине-астрологу и спрошу о своем браке. Она сравнит наши звездные карты и скажет, что время моего знакомства с Кевином по астрологическим часам указывало на супружество. Мы познакомились третьего января 1982-го, а третьего января 53-го мои родители зачали меня в любви. Падал снег огромными хлопьями…