Глава 43. Американские горки, русская рулетка

Глава 43. Американские горки, русская рулетка

«Я должен тебе признаться, что моя личная жизнь похожа на мыльную оперу», — сказал мне Кевин однажды вечером в момент взаимной откровенности. «А что такое мыльная опера?» — поинтересовалась я. Этот термин еще не был знаком советскому человеку. «Ну, это когда много пошлой мелодрамы», — пояснил он. Такой ответ меня позабавил — Кевин отнюдь не напоминал человека, обуреваемого страстями или провоцирующего любовные интриги. «Я не понимаю — почему?» — переспросила я. «Дело в том, что я влюбляюсь как в женщин, так и в мужчин. Я бисексуален, впрочем, как все мы, только в одних это подавлено, а в других — нет, все зависит от обстоятельств и случая». — «Ну что ж, это даже интересно», — сказала я бодро, придав лицу как можно более непринужденное выражение. И задумалась: в проблемах сексменьшинств я разбиралась плохо. Однако была наслышана, что среди них встречаются люди выдающиеся, чуть ли не гении. Можно даже предположить, что в их рядах ярких личностей побольше, нежели среди людей… банальной ориентации. Я мысленно вообразила благородное чело Петра Ильича Чайковского, а также Оскара Уайльда с бантом на шее. «А ты пассивный или активный?» — проявила я свою компетентность. Кевин засмеялся: «Это очень грубое деление, так нельзя определять каждого человека». — «Так кто тебе больше нравится, мужчины или женщины?» — допытывалась я, заинтригованная такой запретной темой. «Мне нравятся и те и другие. Так я устроен, и с этим уже ничего не поделаешь. Я заметил, что ты тоже обращаешь внимание в первую очередь на женщин, в тебе это есть, только бессознательно». Я возмутилась: «Конечно, обращаю, потому что они мои соперницы. Я отмечаю, кто красивее меня, кто лучше одет, это защита, если хочешь». Кевин опять улыбнулся с видом человека, понимающего больше в этом вопросе. «Ты просто так оправдываешь свою природную бисексуальность». — «Нет, конечно, — стала я вспоминать. — В детстве я любила своих подруг, особенно итальянку Фиореллу. Я могу представить любовь к женщине, но не желание с ней спать». «Между любовью к мужчине и женщине нет никакой разницы. Если любишь, хочешь соединиться, вот и все», — объяснял мне Кевин как школьнице. «Ну извини, большинство мужчин ужаснутся при мысли о физической близости с себе подобными!» — выразила я распространенную точку зрения. «Да, но чем агрессивнее они защищают себя от этой мысли, тем очевиднее, что это вытеснение их желания». — Кевин снова засмеялся. «Вытеснение, это что?» Я не понимала ни слов, ни смысла. «Ну, это фрейдистский термин: человек с детства подавляет свои инстинкты и влечения, загоняя их в подсознание, а они все равно просятся наружу, демонстрируя себя в снах и вообще самым неожиданным образом. Тот, кто дерзнул узнать, что у него вытеснено, тот свободен, а кто игнорирует свои подавленные желания — несчастен», — закончил свою лекцию Кевин. «А родители в курсе твоей личной жизни?» — спросила я через паузу. «Нет… Возможно, догадываются, знает сестра. Я и сам долго не мог разобраться, а потом признался самому себе, что это так. У нас говорят о человеке, который открыто заявляет о своей сексуальной ориентации, что он „вышел из клозета“ или темной комнаты, — это идиоматическое выражение. Сидеть слишком долго в „клозете“ — стыдно и вредно. Но в СССР нельзя этого сделать, за это посадят».

Теперь марсианский аспект личности Кевина окончательно сложился в моих глазах. Я получила возможность и повод изучать совершенно новую для себя психологию «нестандартной личности». Чувство исследователя взяло верх над женским инстинктом самосохранения. Мне было важно, что Кевин полюбил меня и готов на брак ради моего спасения. О том, что мне страшно жить и я никому не доверяю, он знал из моих рассказов. Ему я обязана была ответить доверием на доверие. «Я — свободно мыслящая современная женщина!» — так я привыкла думать. «Эх, Леночка, Леночка, доведет вас до беды ваше любопытство!» — вспомнились мне слова одного знакомого. Он тихо посмеивался в свой ус, слушая мои рассуждения о жизни. «Лучше удовлетворенное любопытство, знание, чем мрак однообразия и невежества» — так звучало мое кредо, и я продолжала задавать бесконечные вопросы. Глядя в глаза Кевину, я понимала, что приобретаю вновь потерянную мной в людях надежность и ясность. Его разум и здравый смысл, его честность, в конце концов, расставляли по местам бесконечно запутанные связи — «причины и следствия», «слова и дела», разоблачали нашу общую несостоятельность, страх и ложь.

Провозгласить себя человеком без предрассудков, далеким от ханжества — дело похвальное, но несложное. Я наивно предполагала, что моя новая роль невесты бисексуального мужчины мне под силу, и даже находила в этом нечто героическое. Мое самолюбие тешила мысль, что, решаясь на неординарный брак, я иду дальше других, обыкновенных женщин. Но проживать день ото дня свою новую роль оказалось гораздо труднее, чем фантазировать о ней.

Первое столкновение с безоглядно принятой мной реальностью произошло весной. Кевин уехал с группой студентов на неделю в Грузию и вернулся оттуда с новым приливом сил в отношении брака. «Я понял, что серьезно влюблен в тебя», — сказал он мне при встрече. «За мной начал ухаживать один красивый тип, и у меня ничего с ним не получилось, я все время думал о тебе», — сообщил он мне радостно. Эти слова сбросили меня с пуховых перин прямо на асфальт. Это что же получается — в то время, как я в Москве мечтаю о тихом надежном уюте, он еще что-то пробует и у него ничего не выходит? «Какой такой тип, кто — грузин? Откуда он, с улицы? Ты проверял свои чувства ко мне на человеке, которого первый раз видишь? — Я не могла успокоиться. — Уж молчал бы лучше!» А Кевин в свою очередь не ожидал такой реакции — он думал, что обрадует меня приобретенной им уверенностью. Мое представление о наступающем долгожданном покое рассеялось как дым. Я так и не смогла больше вернуть счастливые надежды первых недель, связанные с предстоящим браком. Спрятав вглубь свое потрясение, я стала надеяться, что со временем привыкну к необычным ощущениям и новой форме ревности.

Начались хлопоты по сбору документов для подачи заявления в загс. Кевин написал письма родителям и друзьям, спрашивая совета и разрешения на брак. (Советы с друзьями меня тоже оскорбляли: он мне доверяет меньше своих друзей? Представляю, что они ему насоветуют через океан!)

На пути к нашему бракосочетанию лежали невидимые препятствия, как это бывало в те годы в случае с иностранцами. Все делалось очень просто: в последний момент требовалась недостающая бумажка, а потом еще одна и еще, и так вплоть до срока, когда у приезжего истекала виза. Как правило, уезжавший из нашей страны повторную визу на въезд больше не получал. Такое могло случиться и после регистрации брака, что влекло за собой разъединение супругов на долгие годы, если не навсегда. Нам пришлось держать в тайне наши намерения, пока это было возможно, а после подачи заявления мы в течение трех месяцев не знали, зарегистрируют нас или отошлют за «недостающим документом».

Между тем моя актерская деятельность продолжалась. Я начала сниматься у Михаила Козакова в телеспектакле «Попечители», по пьесе Островского «Последняя жертва». Я не без иронии отметила, что роль в пьесе с таким названием стала моей последней работой до отъезда в США! В новой постановке я исполняла роль Ирины Лавровны, характерной героини, а моим партнером снова был Олег Янковский. Любопытно, что и в этом случае, как уже случалось прежде, между ролью и жизнью были прямые параллели. Моя героиня — невеста на выданье, лукавая и жеманная… если не сказать дура — дурость вообще знакомое женщинам состояние, особенно когда они засиделись в девках. Весь период съемки я хранила молчание о предстоящем браке, однако внутренне меня грело ожидание предстоящего события, и наверняка глаза сияли, как никогда прежде. Но после подачи заявления хранить молчание стало бессмысленным, и я рассказала обо всем Мише Козакову. Он пришел в ужас: что будет с двумя его фильмами, в которых я снялась? Если бы еще только брак, но ведь я собралась уезжать в Америку. Но он ничего не мог поделать, только ждать и надеяться. Он понимал, что решать свою судьбу самостоятельно — это мое право. (Интересно, в какой еще стране судьба картины могла зависеть от переезда актрисы на ПМЖ на другой континент?) Весь свой гнев и иронию Миша выразит, написав сатирическое стихотворение, в котором «артистка Коренева-фря» завела романчик с приезжим славистом и оставила его, режиссера, «с носом», уехав в Америку. Как-то после съемки Олег Янковский предложил подвезти меня до дома на своей машине. «Лена, — обратился он ко мне, крутя баранку своих „Жигулей“, — у меня в определенных инстанциях есть знакомый, так вот, я от него узнал, что ты попала в „черный список“, имей это в виду!» Я поблагодарила его за информацию, не совсем понимая тогда, что она означает конкретно для меня. (Когда через год мне откажут в визе на въезд в СССР, я пойму смысл «черного списка».)

Наше бракосочетание было назначено на пятнадцатое июня — как выяснится позднее, день рождения Юрия Андропова. В назначенный день и час мы с Кевином предстали перед работницей загса. Увидев такую харизматическую парочку, она выбежала куда-то и отсутствовала минут двадцать. Мы переглянулись и приготовились к тому, что сейчас отошлют за каким-нибудь свидетельством — ну, например, о том, что Кевин принадлежит мужскому полу. «Мне не дадут расписаться, отомстят за несговорчивость с определенными инстанциями!» — крутилось в моей голове. Но тут появилась исчезнувшая было дама и, приветливо улыбнувшись, начала подписывать нужные документы. Я не верила своим глазам: нам дали добро!

Мы решили шикануть и справить свадьбу в модном и дорогом месте — в ресторане гостиницы «Международная». Моими гостями стали все боевые друзья: Градский, Абдулов, Ярмольник, Таня Догилева, с которой мы не разлучались после «Покровских ворот», Миша Козаков, его жена Регина, бывшая моей свидетельницей в загсе, Николай Львович Двигубский, а еще американка Микки, «роковая» школьная подруга, моя мама, сестра и многие другие близкие мне люди. Кевин пригласил своих новых друзей, так что и он со своей стороны не был в одиночестве. Абдулов с Ярмольником и их верная компания, в которой был Витя Иванов, каскадер с лицом голливудской звезды, подарили мне пластинку русских военных маршей, и в том числе «Прощание славянки» — бодрящий и душераздирающий намек. На конверте собственного изготовления была их групповая фотография, на лицевой стороне в смокингах, а на обороте в обнаженном виде, где они, с цилиндрами на голове и бабочками на шее, прикрывались вместо фигового листка граммофоном. Автором снимка был мэтр отечественной светской фотографии Валерий Плотников. На пластинке красовалась надпись: «Бедность не порок» — название «музыкальной группы». Спасибо, ребята, и за «Славянку» и за назидание, что бедность не порок, и за все! Сашка Градский принес охапку алых роз, которые даже он с трудом удерживал в своих объятиях. Эх, Саня, что ж мы тогда на Ленинских горах-то оплошали, глядишь, жизнь пошла бы по-другому, да что теперь — уезжаю! Его тезка Саша Синицын — автор хита «ВВС», что прозвучал в фильме «Асса», — подарил мой собственный портрет в стиле ретро. Придя как-то ко мне рано утром, он настоял на том, чтобы я дала себя поснимать. Этот «экспромт» оказался одним из лучших моих фотообразов. «Пригодится, вот увидишь», — приговаривал Саша, нацеливая свою камеру, пока «модель» капризничала: «Я легла в семь утра, в таком состоянии нельзя фотографироваться». Он оказался дальновиднее — портрет повесили на стенку, и, когда я застряну в Штатах, он немного скрасит мамино ожидание.

После ресторана перебрались в мою квартиру, продолжать гулянье — такое ведь раз в жизни бывает… В ресторане меня ожидал сюрприз. Когда мы пошли расплачиваться, выяснилось, что кто-то из гостей уже оплатил наш счет. Это, наверное, был свадебный подарок. Спасибо анонимному «попечителю»! Мы с Кевином были изрядно пьяны от шампанского и дерзости самой попытки совместной жизни в браке. Ну что ж, удивлять, так на полную катушку: по дороге на Малую Грузинскую он предложил мне испробовать на вкус белые гвоздики — они оказались очень нежными. Наверное, в меню ангелов входят ромашки, колокольчики, розы… А наш союз чем-то напоминал двух счастливых и бесполых карапузов в белых рубашках. В Америке мы продолжим начатую традицию и съедим все лилии в округе. Спустя неделю после свадьбы Кевин улетел в Америку. Мне предстояло оформить документы для моего переезда на постоянное место жительства супруга.

Бюрократической волокиты я на этом этапе избежала, если не считать справки с места работы, которую потребовали в ОВИРе. Так как я уже несколько лет не работала в театре, но числилась в Союзе кинематографистов, мне пришлось обратиться к ним. В «Союзе» меня направили в хозчасть, где засвидетельствовали, что за мной нет никаких задолженностей: взносы платила исправно, сломанные стулья починила, украденные веники вернула. Однако справочку выдавать отказались, пока я не напишу «добровольное» заявление о выходе из Союза кинематографистов. «А я хочу остаться в его рядах», — упорствовала исправная плательщица членских взносов. «Тогда справку не получите!» — отвечали в хозчасти. «Ну так выгоняйте меня, добровольно я не уйду!» — «Не выгоним, только добровольно, уйдите, пожалуйста» — и так далее. Насильно мил не будешь, пришлось отказаться от престижного членства.

Для меня настал самый трудный момент — обсуждение моего решения с близкими. Мама с сестрой переживали предстоящую разлуку, сомневались, правильный ли я делаю выбор, но переубедить меня не могли. Муж моей сестры, Павел, проводил со мной беседы, пытаясь объяснить, что является приоритетом в жизни человека. Выстраивая иерархию ценностей, он чертил на листке бумаги кружки, в центре которых была я. Самым близким кругом в его схеме была семья — мои родители, сестра, а следующим — дом, Родина. Но я встречала его лекции со щитом в руках, и меня было трудно пробить любыми доводами. «Зачем ты туда едешь?» — неоднократно спрашивали меня близкие. Я отвечала, что не могу продолжать делать то, что делаю, мне нужна пауза, накопление. «Я съезжу и вернусь», — успокаивала я родных. Моя мама даже устроила мне свидание с родственницей-психиатром. Та долго слушала меня, глядя прямо в зрачок, задавала те же вопросы: зачем, почему, что ты будешь делать? Выяснив, что меня привлекает ситуация неизвестности, а здесь я все могу предвидеть наперед, она сделала вывод, о котором поведала мне мама: «Ты человек такой организации, сказала Любочка (психиатр), что тебе нужен бег с препятствиями». Ничего не поделаешь: пан или пропал! У меня от встречи с родственницей остался тяжелый осадок — так, не моргая, мне еще никто не смотрел в зрачок.

Хуже всех на мое решение о браке и отъезде среагировал отец. «Я не думал, что ты такая дура!» — воскликнул он и не стал со мной больше разговаривать. Он обиделся, что я поставила его перед фактом, вместо того чтобы посоветоваться. Но не только. Мама, сестра, бабушка, отец — они любили меня, вот и все. И то, что на Западе называется «начать самостоятельную жизнь», у нас называлось — «оторвать от себя… с мясом»! Впрочем, в Советском Союзе уезжающих на Запад провожали как на войну, то есть навсегда. Никто не мог знать наверняка, каковы будут последствия для отъезжающих.

В сентябре я улетала в Америку. В аэропорт меня поехала провожать мама и ее двоюродная тетя — одинокая пожилая женщина. А повез нас на своей машине мой приятель, один из лабухов бывшей группы «Самоцветы», Юра Иванов. Расцеловавшись с сестрой, я вышла из дома, оставив ее стоять у окна и смотреть мне вслед. Она заливалась горькими слезами, точь-в-точь как это делала в детстве, когда ждала родителей. «Ленка, когда заработаешь первый миллион, — сказала она незадолго до моего отъезда, — то хоть не торопись, подумай, на что тратить!» Моя прелестная, трогательная сестра дала мне совет от чистого сердца. Ее муж, Павел, вынес чемоданы, усадил меня, маму и тетю в машину, постоял немного, затем резко отвернулся, махнув в мою сторону рукой: «Езжай, езжай, езжай!» — и пошел, не оглядываясь, к дому. Машина тронулась. Приехав в Шереметьево, я обратила внимание на журнал с моей фотографией на обложке работы того же Валерия Плотникова. Приподняв соломенную шляпу рукой, я улыбалась: одновременно «здрасьте» и «до свидания»! Когда подошла моя очередь к таможеннику, женщина в форме отвела меня в кабинку, где попросила раздеться, оставив стоять нагишом. Проверив, не спрятано ли что-либо у меня на теле, мне разрешили одеться. Я расцеловалась с мамой и тетей. «Я скоро вернусь, не позднее лета», — сказала я им и скрылась из виду.

Это было в сентябре 1982 года. Вернуться в Москву я смогла только весной 1986-го. За это время моя мама будет приглашать меня восемь раз и столько же получит отказов. В ОВИРе ей будут говорить: «Приезд вашей дочери считаем нецелесообразным» — и предлагать прийти еще раз через шесть месяцев… Без въездной визы в те годы приехать на Родину было невозможно, даже гражданке СССР. Мое имя уберут из титров ряда картин, киноэнциклопедий и словарей. Обо мне распустят сплетни, что я спилась и повесилась. Бедность не порок, ребята, но тех, кто не смог выдавить из себя по капле раба, она очень озлобляет, порождает зависть и месть.