Громыко в работе

Громыко в работе

Надо сказать, что Андрей Андреевич Громыко начал работать во внешнеполитическом ведомстве СССР еще при Сталине, в 1939 году. До этого, в 1932 году, он окончил Минский сельскохозяйственный институт, а в 1936-м — аспирантуру Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского хозяйства и с того же года занимал должность старшего научного сотрудника в Институте экономики АН СССР.

Всю жизнь Андрей Андреевич много читал. Он неплохо знал историю России, интересовался деятельностью своих великих предшественников, например Витте, любил рассказывать о них. Благодаря отличной памяти, практически дословно цитировал прочитанное, а на переговорах почти никогда не пользовался тем, что мы в МИДе называли «разговорниками», в которых пространно излагалось то, что необходимо было сказать в ходе беседы. В принципе, как я уже отмечал, ему готовили только справки по истории вопроса, по цифровым данным.

Громыко зарекомендовал себя искусным оратором на публичных сборищах. Для сравнения, если вспомнить других наших руководителей в этом плане, то Хрущев, например, любил покрасоваться перед публикой, выступить на пресс-конференции. Мне всегда казалось, что он прямо-таки наслаждается этим. Брежнев в пресс-конференциях не участвовал, да никогда и не пытался. Косыгин во время своих зарубежных визитов всякий раз устраивал встречи с прессой. А когда его постепенно «отодвинули», то, пожалуй, в высшем руководстве и не осталось никого, кто был бы способен выступить на пресс-конференции, да и вообще имел бы навыки без подготовки сделать четкое, ясное заявление, без шпаргалки ответить на каверзные вопросы зарубежных журналистов.

Что же касается Громыко, то, где бы ни был Андрей Андреевич, после окончания переговоров он охотно подходил к толпе корреспондентов, делал краткое заявление, без всякого, разумеется, заранее заготовленного текста, и минут десять — пятнадцать отвечал на вопросы. По-моему, ему даже нравилось словесное фехтование с журналистской братией. Конечно, это создавало дополнительные трудности для меня. Но я понимал, Громыко делает все для того, чтобы приблизить нашу страну к мировой практике цивилизованного общения. Госсекретари США, например, после переговоров в обязательном порядке выходили к журналистам. Громыко, памятуя об этом, всегда старался опередить американского партнера по переговорам и первым сообщить представителям прессы об итогах прошедшей беседы, вернее изложить свое понимание итогов. И справлялся с этим блестяще.

Генеральный директор ТАСС при Совете Министров СССР Л. М. Замятин, А. А. Громыко, В. М. Суходрев на пресс-конференции в Доме приемов

Москва, 1970-е годы

Визит премьер-министра Великобритании Дж. Кэллагана в СССР

Слева направо: Дж. Кэллаган, Л. И. Брежнев, В. М. Суходрев, А. А. Громыко

Москва, 1970-е годы

Громыко мог и в Москве созвать специальную пресс-конференцию и сделать пространное заявление, опять же не пользуясь какими-то заготовками, а только на основании своего листочка бумаги, исписанного неизменным синим карандашом. Для тех лет это было непривычным явлением.

На пресс-конференциях Громыко отвечал на любые вопросы, не увиливая и не отделываясь общими фразами. Говорил четко, рублено. Подчас витиевато, сложно, но, как правило, исключительно грамотно и по делу. Порой эмоционально, возбужденно, иногда спокойно, даже несколько флегматично. Вообще-то он не был эмоциональным человеком, но мог распалиться, если тому была причина.

Согласно дипломатической практике того времени, переводчик не только переводил, но и вел подробную запись всего разговора. За годы работы мне пришлось извести, наверное, километры и километры бумаги, записывая беседы и переговоры. А после окончания встречи наступал для меня самый трудный этап — расшифровка записей (они делались особой скорописью) и составление отчета.

Громыко всегда внимательно просматривал и правил мои записи, которые были довольно объемными — по 20–30 страниц. Андрей Андреевич придавал большое значение абсолютно точной, практически дословной записи. Хотя, в отличие от стенографистки, переводчик должен внести в свою запись определенные коррективы — логично и грамотно изложить фразы и выражения. Короче говоря, устная, не всегда правильная, зачастую отрывочная речь беседы в письменном отчете должна выглядеть как стройный диалог. Главное — не обюрократить текст, не превратить его в сухой канцелярский документ. Для меня это было всегда важно.

Громыко, естественно, требовал как можно скорее представить ему мои записи. Особенно если это было за границей. Ему хотелось побыстрее доложить в Москву о результатах своих переговоров. Более того, он имел привычку после их завершения собрать всех участников с нашей стороны и коротко обсудить итоги. Расхаживая по кабинету, он давал собственное толкование того, к чему стороны пришли в результате переговоров, а потом всегда спрашивал, правильно ли он трактует достигнутые договоренности. Иногда просил меня, вспоминая какую-то особенно важную часть беседы, достать блокнот и прочитать буквальный перевод. Я шуршал листами, находил нужное место и зачитывал. После чего он отпускал меня с обычным своим напутствием:

— Вы понимаете, что это нужно донести до Москвы как можно быстрее? Но это не значит, что вы должны торопиться за счет качества.

Качество записи он всегда выдвигал на первый план.

Внося свои исправления в готовую запись, Громыко почти не правил речь иностранного собеседника. Если и вставлял какие-то слова, то чаще всего поясняющие. Например, перед прямой речью мог написать: «Здесь он, очевидно, имея в виду, что…» или «Из этого следует, что американцы склонны пойти на уступки…» А самую суть, как правило, не трогал.

К собственным словам Громыко относился очень придирчиво. Корректировал свой текст с учетом реакции в Москве, иногда внося в него весьма существенные исправления. Усиливал фразы, мог вставить прямую цитату из директив, даже если и не произносил ее на самом деле. Нет, он не обманывал кремлевских начальников. Просто Громыко знал, что та манера общения с иностранными лидерами, которую он выбирал для того, чтобы те пошли на уступки, не всегда будет правильно воспринята членами Политбюро. Значит, для кремлевских старцев содержание переговоров нужно было изложить на понятном им языке. Что Громыко и делал, когда правил записи бесед. И в этом тоже проявлялись его качества дипломата: осторожность и предусмотрительность. Такие были времена — подобным лавированием и изворотливостью должен был обладать любой партийный функционер, если он надеялся добиться какого-то успеха. Эти же законы царили и на самом верху, среди членов партийного Олимпа — Политбюро ЦК КПСС. Так что сохранившиеся в архивах записи переговоров, которые вел Громыко, конечно же, по сути своей точны, но утверждать, что каждое зафиксированное в них слово было им произнесено, нельзя.