Оборванная песня

Оборванная песня

У Косыгина с Индирой Ганди с момента их встречи в траурные дни, связанные со смертью Шастри, сложились очень теплые личные отношения.

А. Н. Косыгин, В. М. Суходрев, И. Ганди

Дели, 1968 год

В мире и сегодня мало женщин-политиков, которые обладали бы таким неотразимым обаянием, как Индира Ганди. Мне не раз приходилось бывать на встречах и переговорах с ее участием, я до сих пор помню воздействие этой замечательной женщины на окружающих.

Она вела переговоры всегда очень спокойно. Говорила исключительно тихим голосом. Но, надо сказать, всегда проявляла твердость характера при отстаивании своих взглядов или при обсуждении той или иной просьбы, которых в те времена со стороны Индии было предостаточно — об экономической и военной помощи и о многом другом. Разумеется, помощь мы оказывали на самых льготных условиях, подчас выходящих за рамки возможностей нашего государства. Мне кажется, если бы на месте Индиры Ганди был кто-нибудь другой, Индия вряд ли получала бы от СССР такую масштабную поддержку. Я часто ловил себя на мысли, что Брежнев и Косыгин просто поддаются ее обаянию. Индийцы, думаю, это тоже понимали и в переговорах с нами старались выдвинуть ее на первый план.

Я всегда с большим уважением относился к Индире Ганди. С интересом следил за ее речью, движениями, мимикой, жестами. За тем, как мастерски она ведет переговоры — умело, грамотно, на прекрасном английском языке. Она знала английский намного лучше, чем хинди.

В годы ее правления в Индии шли большие споры о том, чтобы отказаться от официального использования английского языка и перейти на хинди. Дабы не вводить в смущение националистически настроенные партии, Индира Ганди на официальных банкетах и митингах зачитывала свои речи на хинди. Но при этом, знающие люди рассказывали мне, чтобы не ошибиться в произношении, она заранее готовила текст и расставляла в словах правильные ударения.

Несомненно, она была незаурядной женщиной. И конечно же имела врагов.

На протяжении следующих восемнадцати лет мне не раз приходилось принимать участие в переговорах с Индирой Ганди и в Москве, и в Дели. Невозможно вспомнить детали каждой такой встречи, да и незачем. Но почему-то память цепко хранит именно трагические мгновения…

На похоронах Индиры Ганди я оказался вместе с посланными в Индию от советского руководства Председателем Совета Министров Николаем Александровичем Тихоновым и первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета СССР Василием Васильевичем Кузнецовым, который когда-то, после окончания мной института, взял меня на работу в МИД.

По сравнению с похоронами Шастри в эти траурные дни проявления народного горя, скорби и, я бы сказал, всеобщей растерянности было куда как больше: Шастри умер своей смертью, Индиру же зверски убил один из ее собственных охранников.

Весть об убийстве Ганди застала Тихонова и Кузнецова на пути с Кубы, где они находились с официальным визитом. Эти два человека, проделав длительный перелет из Гаваны до Москвы, чуть ли не в тот же день вылетели в Дели.

По личному указанию А. Громыко я отправился вместе с ними.

Когда мы приземлились в Дели, уже стемнело. Прямо с аэродрома поехали в резиденцию Индиры Ганди. Стояла несусветная жара. На улицах — большая неразбериха. Официальные кортежи с гостями сновали туда-сюда, подъезжали, отъезжали, создавая заторы на узких и плохо освещенных делийских улицах. Мы часто останавливались по дороге. Несколько раз Тихонов оборачивался и спрашивал почему-то у меня:

— Товарищ Суходрев, почему мы стоим?

Но откуда мне было знать, я ведь прилетел вместе с ними.

Вокруг царила такая страшная безысходность, что ее почувствовали даже мои старцы… Вопросов ко мне больше не было, они молчали.

Приехав в резиденцию, мы прошли через анфиладу комнат в небольшой зал, где находилось тело Индиры Ганди. Оно лежало на невысоком постаменте, у изголовья стоял переносной кондиционер. Он явно не справлялся со своей функцией, потому что, подойдя поближе, я заметил, что красивое лицо Индиры уже тронуто тленом. В Индии обычно не бальзамируют и не гримируют покойных. Я почувствовал, как у меня сжалось сердце при виде темных пятен на этом недавно прекрасном лице. Помню, после того как мы вернулись в Москву, моя жена сказала, что даже по телевизору было видно, что я испытывал сильное потрясение.

Мы обошли постамент и оказались рядом со столом, на котором лежала Книга скорби. Кто-то из индийцев перевернул страницу, подал Тихонову ручку. Тот сел и задумался. Обычно в таких случаях посольство старается заранее подготовить траурный текст. На сей раз это сделать не успели. Тихонов поднял голову и спросил у меня:

— Товарищ Суходрев, что писать?

Подсказать было некому. Даже начальник секретариата Тихонова, Борис Бацанов, куда-то исчез. Не увидел я и посла. Тогда я нагнулся к Тихонову и стал негромко диктовать:

«Вместе со всем индийским народом… скорбим в связи с безвременной кончиной… великой дочери Индии…»

Тихонов медленно выводил текст трясущейся старческой рукой.

На следующий день была кремация. Жара стояла такая, что казалось, все вокруг плавится. Мне стало жаль двух своих старцев, которые стойко это переносили.

Сын Индиры, Раджив, поджег огромный костер. Началась долгая процедура сожжения тела.

После гибели Индиры премьер-министром назначили ее сына Раджива. Наша делегация во главе с Тихоновым посетила его. Выразив официальные соболезнования, мы провели непродолжительную деловую беседу. На выходе Раджив подал и мне руку, прощаясь. И я сказал:

— Простите меня, я, конечно, нахожусь здесь всего лишь в качестве переводчика, но я очень хорошо и давно знал вашу мать, уважаемую шримати Индиру Ганди, поэтому примите и от меня самые сердечные личные соболезнования. Для меня, поверьте, это тоже большое горе.

Раджив опустил глаза и прошептал:

— Спасибо. Спасибо…

Читатель, наверное, помнит, что через несколько лет Раджива постигла печальная участь его славной матери.