УДОБНЫЙ «МИСТЕР НЕТ», ИЛИ НЕЮБИЛЕЙНЫЙ ГРОМЫКО

УДОБНЫЙ «МИСТЕР НЕТ», ИЛИ НЕЮБИЛЕЙНЫЙ ГРОМЫКО

В июле 2009 года отгремел 100-летний юбилей бывшего министра иностранных дел СССР А.А. Громыко. Заметим, что ни один юбилей советского государственного деятеля не отмечался в постсоветской России с таким идеологическим размахом, как этот: тут и показ документальных фильмов о деятельности юбиляра сразу по нескольким каналам, и передачи на радио, и многочисленные статьи в прессе. Факт, с одной стороны, отрадный, но задумаемся: случайный ли? Например, предшественник Громыко В.М. Молотов, который пробыл на своём посту тоже немалый срок (с перерывами — 13 лет), особых почестей со стороны нынешних СМИ почему-то ни разу не удостаивался (хотя в 2000 году у него тоже была круглая дата — 110 лет). Его если и вспоминают, то в основном с негативных позиций: как ближайшего сподвижника «диктатора Сталина», одного из инициаторов «преступного пакта Молотова—Риббентропа» и т.д. и т.п. Почему же такой разительный контраст демонстрируют нынешние власти в своих идеологических подходах к двум министрам иностранных дел почившего в бозе СССР? Нет ли в этом какой-то тайны, которая тщательно скрывается постсоветскими идеологами от широкой публики? Ну что ж, попробуем разобраться.

Начнём с того, что Громыко являлся учеником Молотова: на дипломатическую работу он пришёл именно по «молотовскому» набору — в 1939 году, когда Вячеслав Михайлович стал наркомом иностранных дел СССР. Причём Громыко оказался одним из лучших его учеников, иначе вряд ли он затем сделал бы фантастическую карьеру в МИДе: стал послом в такой стратегически важной для СССР стране, как США (1943–1946), заместителем Молотова (1946–1949) и постоянным представителем СССР при ООН (1946–1948). Наконец, после смерти Сталина в 1953 году именно Громыко был отобран Молотовым в свои первые заместители: тот вернул его из Великобритании, куда Громыко отправили за год до этого. Короче, все эти вехи биографии нынешнего юбиляра наглядно подтверждают тезис о том, что он был молотовец. Однако в связи с этим возникает резонный вопрос: почему же именно его в 1957 году Хрущёв назначил министром иностранных дел, если его предшественника (и учителя) он с позором изгнал с этого поста, обвинив во всех мыслимых (и немыслимых) грехах? После такой позорной отставки учителя логично было бы и его верному ученику тоже «паковать чемоданы» и отправляться если не на пенсию (из-за относительно молодого для политика возраста), то хотя бы в почётную ссылку (в какую-нибудь мировую глухомань). Но вместо этого ученик проштрафившегося учителя пошёл на… повышение. Парадокс?

На мой взгляд, разгадка кроется в следующем. Несмотря на лавры «первого ученика», Громыко таковым никогда не был. Он с большим уважением относился к Молотову как к профессионалу своего дела, но на многие проблемы смотрел иначе, чем он, особенно в последние годы — после смерти Сталина. Именно поэтому Хрущёв, формируя свою команду, обратил внимание на Громыко и не побоялся доверить ему столь ключевую должность. Заметим, что именно МИДу предстояло в те годы совершить кардинальный поворот во внешней политике СССР — от жёсткой конфронтации свернуть на рельсы мирного сосуществования со странами капиталистического мира.

Заметим, что эта линия началась фактически сразу после смерти Сталина, что неудивительно. Покойный в этом вопросе был настроен более радикально и отнюдь не собирался идти на мировую с Западом. Однако, как показали последующие события, здесь у него нашлось слишком много противников в рядах своих же соратников. Вот почему не стоит сбрасывать со счетов версию о том, что со Сталиным могло расправиться его же близкое окружение, во-первых, из-за боязни новой чистки в рядах бюрократии (а Сталин в последнее время говорил об этом в открытую), во-вторых, из-за определённой усталости от «холодной войны», которую ближайшие соратники покойного вождя стали считать неэффективной. Им всерьёз могло показаться, что, устранив Сталина, они смогут договориться о «мировой» с ведущими западными политиками.

Как известно, Сталин умер в марте 53-го. Фактически сразу после этого новое советское руководство восстанавливает дипломатические отношения с Израилем (вождь народов разорвал их за месяц до своей смерти), а в марте следующего года СССР официально (уведомляя об этом СМИ) просится… в НАТО. Однако руководство последнего в этой просьбе советскому руководству вежливо отказывает (ответное заявление от 7 мая). Все эти шаги ясно указывали на то, что в Кремле происходит поиск новых подходов в вопросах внешней политики. Для этого меняется руководство МИДа: прежний его глава А. Вышинский (1949–1953) отправляется представителем СССР в ООН, а его место занимает В. Молотов, работавший на этом посту до него (1939–1949). В качестве своего первого заместителя Молотов берёт Громыко, отзывая его из Лондона.

Судя по дальнейшим событиям, выстраивание стратегии взаимоотношений с Западом всё сильнее разводило в разные стороны Молотова и Хрущёва. Видимо, осторожный мидовец боялся радикализма в этом вопросе, что не могло нравиться его оппоненту, у которого буквально руки чесались начать кардинальную перестройку всего и вся. А тут ещё вмешались и события внутреннего порядка: Хрущёв задумал разоблачить Сталина, против чего Молотов решительно выступал. Всё-таки в этом вопросе он был большим рационалистом: одно дело отступать в каких-то отдельных вопросах от сталинской политики, другое — выставлять Сталина преступником. Хрущёв придерживался иного мнения. Атаку на Сталина он собирался осуществить с дальним прицелом: во-первых, чтобы дискредитировать и заменить ту часть сталинской гвардии, которая не захочет поддержать его во всех начинаниях, во-вторых, чтобы легче было наводить мосты с Западом (фигура вождя народов выступала здесь как ритуальная жертва и как очередной шаг к похоронам его политики во многих её аспектах — как внутренних, так и внешнеполитических).

Поняв, что при таком раскладе может произойти не только крах его собственной карьеры, но и дискредитация всего коммунистического движения, Молотов начал сопротивляться. Чем и предрешил свою судьбу. В феврале 56-го Хрущёв сделал «ход конём» — выступил на XX съезде с закрытым докладом «О культе личности Сталина», нанеся удар по сталинистам (тому же Молотову и его сподвижникам в Политбюро: Кагановичу, Маленкову, Ворошилову, Булганину) и дав конкретный сигнал Западу, кто ему друг, а кто враг, — громогласно заявив с трибуны съезда, что СССР встаёт на рельсы мирного сосуществования с капиталистическим миром. Последнее заявление было диаметрально противоположным тому, о чём писали классики марксизма-ленинизма, в том числе и недавний руководитель страны — Сталин. Последний за год до своей смерти заявил следующее:

«При всех успехах движения в защиту мира империализм всё же сохраняется, остаётся в силе, — следовательно, остаётся в силе также неизбежность войн. Чтобы устранить неизбежность войн, нужно уничтожить империализм».

Хрущёв на XX съезде этот тезис подменил другим, не побоявшись опровергнуть даже классиков марксизма-ленинизма, с которыми Сталин был солидарен. Выглядело это следующим образом:

«Как известно, имеется марксистско-ленинское положение, что, пока существует империализм, войны неизбежны. Это положение было выработано в период, когда 1) империализм был всеохватывающей мировой системой и 2) общественные и политические силы, не заинтересованные в войне, были слабы, недостаточно организованы и не могли ввиду этого заставить империалистов отказаться от войн…

Для того периода указанное положение было абсолютно правильным. Но в настоящее время положение коренным образом изменилось. Возник и превратился в могучую силу мировой лагерь социализма. В лице этого лагеря миролюбивые силы имеют не только моральные, но и материальные средства для предотвращения агрессии…

Но фатальной неизбежности войн нет. Теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьёзными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами, а если они попытаются её начать, — дать сокрушительный отпор агрессорам, сорвать их авантюристические планы».

Итак, согласно Хрущёву отныне фатальной неизбежности войн не было. Это противоречило словам того же Ленина о том, что «война не случайность… а неизбежная ступень капитализма, столь же законная форма капиталистической жизни, как и мир». Чуть позже Хрущёв заявит о том, что и «локальные войны в наше время — это очень опасное дело». Но ведь национально-освободительные войны колониальных народов, революции и гражданские войны — также «локальные войны». Таким образом Хрущёв и здесь поступил вопреки установкам классиков марксизма-ленинизма — призвал мировое коммунистическое движение отказаться от революции и вооружённой борьбы и ступить на «мирный путь к социализму». Кто-то скажет: и правильно сделал, поскольку «худой мир лучше доброй войны». Однако к чему приведёт этот «худой мир», мы знаем — к исчезновению СССР и Восточного блока. Но исчезла ли с их гибелью угроза новых войн? Нет, эта угроза стала ещё более реальна.

Чего стоили громогласные заявления Хрущёва, стало понятно уже тогда, 40 лет назад. Только за десятилетие после XX съезда капиталистические страны развяжут сразу несколько кровавых конфликтов: США нападут на Вьетнам (будут воевать там более 10 лет) и на Доминиканскую Республику, бельгийские власти утопят в крови национально-освободительное движение в Конго, Израиль пойдёт войной на арабов и т.д. И всему этому кровопролитию так и не смогут помешать те силы, о которых с таким пафосом говорил в 56-м Хрущёв. И это неудивительно, поскольку слова этого деятеля очень часто противоречили его делам. Так, в том же своём пассаже он говорил о могучем мировом лагере социализма, но сам же это могущество всячески подрывал, что проявилось уже тогда, в 56-м, когда вспыхнуло вооружённое восстание в Венгрии как прямой отголосок хрущёвских разоблачений Сталина. В конце 50-х во многом из-за этих разоблачений начнётся и острейший конфликт между СССР и Китаем, что в итоге приведёт к «холодной войне» между этими странами, совсем недавно бывшими союзниками.

Тот сигнал, который Хрущёв подал Западу на XX съезде, последний понял правильно. Вот почему столь оперативно там появился в открытой печати «закрытый» доклад Хрущёва: он был опубликован в США (в «Нью-Йорк таймс»), в ФРГ (журнале «Ostproblem» при посредничестве посольства США в Бонне), а также во Франции (в газете «Mond»; отметим, что во всех случаях посредником был шеф ЦРУ Аллен Даллес, который передал текст хрущёвского доклада своему брату — сенатору Д. Даллесу). Таким образом Запад помогал Хрущёву свалить его оппонентов и начать наводить мосты между двумя системами. И хотя советская идеология по-прежнему продолжала рисовать США и их союзников в виде главных стратегических противников СССР, однако внутри советской элиты начались тектонические сдвиги в ином направлении: там Запад начал восприниматься как вполне адекватный и полезный партнёр (отметим, что гневной отповеди со стороны советского руководства по поводу западных публикаций хрущёвского доклада не последовало), а вот в качестве врага стали выступать недавние советские союзники — китайцы и поддерживавшие их во всём албанцы. Так в недрах высшей советской элиты начала зарождаться и шириться прослойка тех, кто очень скоро поведёт страну к конвергенции (сближению двух систем).

Возвращаясь к Громыко, отметим, что он поддерживал Хрущёва практически во всех его внешнеполитических начинаниях. Поэтому, когда в 57-м был отправлен в отставку Молотов, именно Громыко занял его место на посту министра иностранных дел. В этом качестве он активно участвовал в конфронтации с Китаем и налаживал мосты с США, куда Хрущёв отправился с официальным визитом в 59-м. Не вызвала у него возражений и политика Хрущёва в отношении Франции в том же 59-м. У той тогда возникли серьёзные проблемы в одной из её колоний — в Алжире, где вспыхнула национально-освободительная война, и Хрущёв запретил Французской компартии поддерживать борющихся алжирцев, поскольку его доктриной стал не вооружённый, а «мирный путь к социализму».

Справедливости ради стоит сказать, что были у Громыко и серьёзные расхождения с Хрущёвым. Например, в период карибского кризиса в октябре 62-го. Однако тогда с советским лидером разошлись многие его соратники, напуганные вероятностью третьей мировой войны — то есть вооружённой конфронтации с западными элитами. Что касается эпизода, когда Хрущёв собрался было заменить Громыко на Алексея Аджубея, то эта замена, видимо, носила не только политический, но и семейный мотив: первый секретарь таким образом хотел порадеть родному человеку — собственному зятю, который приобрёл большой авторитет в либеральной среде и мог стать удобным мостиком для контактов Хрущёва с западным истеблишментом (что было актуально после карибского кризиса). За Громыко (как и за самим Хрущёвым) всё-таки тянулся шлейф сталиниста, чего за Аджубеем не водилось. Но если бы у Хрущёва не было столь политически активного зятя, то он вряд ли бы решился заменить Громыко, поскольку тот его практически во всём устраивал.

Та же ситуация сложилась и при Брежневе: Громыко присягнул ему практически сразу, как только тот в октябре 64-го пришёл к власти. Два года спустя, на XXIII съезде, Громыко 17 (!) раз переписывал свой отчётный доклад, лишь бы во всём угодить новому генсеку. Поэтому, когда вскоре после съезда в ряде важных министерств произошла ротация их руководителей (в МВД пришёл Н. Щёлоков, в КГБ — Ю. Андропов), Громыко сохранил своё место, поскольку был удобен Брежневу. Например, так же, как и он, Громыко недолюбливал Косыгина, считая, что тот, возглавив правительство, начнёт теснить его на внешнеполитическом фронте. И эти опасения подтвердились: премьер-министр и в самом деле приобрёл большой авторитет за рубежом, активно разъезжая по миру. Чтобы пресечь это, Громыко пришлось обращаться за помощью к генсеку. Дело ускорило вторжение в Чехословакию в августе 68-го, после которого Брежневу стало необходимо срочно поправлять свой имидж за рубежом. Громыко посоветовал делать это лично. В итоге генсек стал выездным (начал совершать официальные визиты на Запад) и Косыгин был заметно потеснён на этом фронте. И уже с 1971 года официально советские послы получили инструкцию адресовать все свои послания Генеральному секретарю, а не председателю Совета Министров.

Все эти события заметно сблизили Брежнева с министром иностранных дел и отдалили его от премьер-министра. В итоге в 69-м (к 60-летию) Громыко был удостоен звания Героя Социалистического Труда, а спустя четыре года введён в состав Политбюро, минуя кандидатский стаж. Ещё через два года именно Громыко поддержал Брежнева в том, чтобы тот поехал в Хельсинки на Совещание по безопасности в Европе и подписал все тамошние документы. Некоторые члены Политбюро были не согласны с тем, чтобы генсек подписывал документы «третьей корзины» (гуманитарные проблемы), поскольку это открывало двери Западу для его более широкого идеологического проникновения в СССР. Но Громыко сказал тогда Брежневу: «Лёня, мы же у себя дома: ты подпиши, а мы здесь сами решим, что пускать к нам, а что нет». Как покажет будущее, эта стратегия министра иностранных дел потерпела полный провал — именно после 75-го года началась стремительная западнизация Советского Союза. Да, подписав документы Совещания, СССР отстоял нерушимость тех границ, которые были установлены в Европе после войны. Однако это оказалась пиррова победа — уже спустя полтора десятилетия Горбачёв отправит всё это на свалку. Это было логическим продолжением той доктрины, которую провозгласил ещё Хрущёв на XX съезде (не случайно именно этот съезд был поднят на щит горбачёвцами). Про предупреждения классиков марксизма-ленинизма о том, что заигрывать с империализмом смертельно опасно, опять никто не вспоминал.

Взять того же Ленина, который тоже не отрицал, что мирное сосуществование с капиталистами возможно (он называл это «сожительством»). Но в его понимании это была всего лишь передышка между войнами, для выполнения задачи социалистического строительства в относительно спокойной обстановке при полном использовании противоречий в империалистическом мире. Хрущёв от этого ленинского постулата отрёкся, вдруг узрев в противнике не врага, а партнёра по общему мировому «хозяйству» («Мы хотим дружить и сотрудничать с США на поприще борьбы за мир и безопасность народов, а также в экономической и культурной областях»). Брежнев, свергнув Хрущёва и осудив некоторые его внутренние реформы, во внешней политике, по сути, продолжил его курс.

Ленин писал: «Надо подкупить капитализм сугубой прибылью. Он получит лишнюю прибыль — бог с ней, с этой лишней прибылью, — мы получим то основное, при помощи чего мы укрепимся, станем окончательно на ноги и экономически его победим». Брежнев в 73-м, после мирового нефтяного кризиса, вроде бы сделал всё, как написано у Ленина. Но это опять было только внешнее подражание, а по сути… Поддержав тогда Запад и начав продавать ему по дешёвой цене сырую нефть, брежневское руководство вытащило его из ямы. Само же подсадило свою экономику на нефтяную иглу в расчёте заработать быстрые деньги и решить свои сиюминутные (всего лишь на несколько лет) проблемы. О дальней перспективе тогда никто не думал. Вернее, думали, но к мнению этих людей тогда не прислушались.

Отметим, что, когда начинался нефтяной бум (а нефть стала «мировым товаром» с 1968 года), Советский Союз умудрялся и нефть на Запад гнать, и своё производство развивать. Однако именно со второй половины 70-х, ошалев от нефтяных прибылей, советское руководство станет всё больше надеяться на них в ущерб развитию собственного производства. Тогда в Политбюро боролись две концепции экономического развития: первую отстаивали председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин и близкие к нему деятели из так называемой «русской партии» (Кирилл Мазуров, Пётр Машеров, Владимир Долгих, Константин Катушев) — сутью этого пути было развитие перерабатывающих отраслей, особенно в азиатском регионе страны, то есть на базе имеющихся там природных и трудовых ресурсов. Вторую концепцию отстаивали «украинцы» (Брежнев, Подгорный, Кириленко, Черненко, Тихонов, Щербицкий), которые предлагали именно развитие сырьевых отраслей. Победили в итоге последние, поскольку этот путь давал гораздо более быстрый эффект, чем косыгинский (там требовались крупные, долгосрочные капиталовложения). К чему привёл этот выбор, мы теперь знаем: к середине 80-х прибылями от нефти в СССР заменят фактически всю экономику. А ведь мировые цены на «чёрное золото» зависят от игры на бирже. Вот этой игрой и воспользуются американцы: в 85-м договорятся с саудовцами и обрушат цены на нефть до критической отметки. С этого момента и начнётся финальный этап в деле развала СССР.

И опять вспомним Ленина, который так характеризовал торговые договоры и концессии с капиталистами: «Это — отсрочка в войне. Капиталисты будут искать поводов, чтобы воевать…» Всё это во времена Брежнева было практически забыто. Было лишь одно пустословие в СМИ о классовой бдительности, а на деле — конвергенция, всё более тесное экономическое и идеологическое сближение с классовым врагом — капиталистическим Западом. То, о чём всё тот же вождь мирового пролетариата выразился весьма недвусмысленно: «Вне связи с революционной классовой борьбой пролетариата борьба за мир есть лишь пацифистская фраза сентиментальных или обманывающих народ буржуа».

Был короткий всплеск взаимного ожесточения во времена генсекретарства Андропова (1982–1984), но инициатором этого опять же был Запад, который к тому времени накопил силы, заполучил в свои ряды воинствующего президента (Рейгана) и начал решающее наступление на СССР (всё как по Ленину).

Спросите: при чём здесь Громыко? Да при том, что он входил в ту же «украинскую» группировку и на внешнеполитическом направлении отстаивал именно её приоритеты. Так же как и все её представители, он чаще всего не заморачивался по поводу дальних перспектив в политике, решая ближние задачи. Конечно, во многом это было связано с тем, что долгое время он не мог участвовать в выработке общей политической стратегии в СССР — членом Политбюро он стал только в 73-м. Поэтому основную вину за выбор этой стратегии несли, конечно, другие люди: Хрущёв, Брежнев, Косыгин, Суслов, Подгорный и др. Однако и с Громыко вину снимать не стоит — всё-таки он долгие годы возглавлял одно из ключевых министерств и был отнюдь не последней спицей в колесе советской политики. Просто он смирился с выбранной стратегией, тем более что лично ему она приносила неплохие дивиденды как представителю высшей номенклатуры.

Уже тогда, в 70-е, в народе ходили разговоры о том, как из-за границы на транспортной авиации на дом к Громыко привозили дефицитную импортную мебель. Может быть, это было и неправдой, но люди в это искренне верили, поскольку к тому времени вера в гос- и партноменклатуру в народе была уже основательно подорвана. И опять истоки всего этого уходили во времена Хрущёва. Это после его прихода к власти бюрократия была освобождена от присутствия возле своей шеи карающего меча правосудия — были значительно сужены репрессивные функции карательных органов, касающиеся высшей элиты. С этого момента и началось постепенное разложение «слуг народа». Как писал немецкий коммунист В. Диккут: «Свойственная мелкой буржуазии склонность всегда воспроизводить капитализм должна была проявиться как у старой, так и у новой буржуазной бюрократии; особенно в момент, когда она смогла избегать массового контроля снизу и осуществлять государственную власть. С этого момента бюрократия стала новым буржуазным правящим классом».

В 70-е дело зашло так далеко, что никакого серьёзного наказания за своё моральное и материальное разложение эти «слуги» уже не боялись (того же Громыко, когда в конце 70-х на Запад сбежал его ближайший помощник — представитель СССР в ООН Шевченко, даже не пожурили). С определённого момента они возмечтали о том, как бы сделать так, чтобы избежать этого наказания даже теоретически, а иметь ещё больше, чем они имели, не «одну дачу, один автомобиль, одну жену», а — виллы, яхты, самолёты, пароходы, любовниц и т.д. Естественно, социализм предоставить им такие возможности не мог. И внутри элиты стала зреть идея заменить его капитализмом.

Конечно, ни Брежнев, ни Громыко, ни другие члены Политбюро их возраста об этом не помышляли — даже самые сибаритствующие из них были аскетами по жизни. Их задача была простой: прожить остаток жизни при том строе, который они построили. Дальше этого они не заглядывали, что опять же вытекало из их образа мышления — они не были стратегами. В этом отношении никого из них даже близко нельзя было поставить рядом с Лениным или Сталиным, что, в общем-то, понятно — подобные люди рождаются раз в сто лет. Однако тот же Громыко, на мой взгляд, даже до уровня своего учителя В. Молотова так и не дотянул. В партноменклатуре у них были разные прозвища: Молотова называли «Железная задница» (за усидчивость и работоспособность), Громыко — «Мистер Нет» (за то, что был не особенно сговорчив на международных переговорах). Не спорю, последний для Запада был неудобным министром, но в Политбюро для большинства своих соратников он был весьма удобным и покладистым человеком. И вместе с остальными мастодонтами из Кремля шаг за шагом вёл страну к перестройке по-горбачёвски. К той самой, про которую Ленин когда-то сказал: «Мелкобуржуазная контрреволюция более опасна, чем Деникин».

Симптоматично, но именно Громыко стал тем человеком в Политбюро, кто рекомендовал будущего ренегата М. Горбачёва на пост нового Генерального секретаря. В нынешних юбилейных материалах о Громыко этот факт не скрывался, но подавался в специфическом ключе — снисходительно. Дескать, ошибся человек — с кем не бывает? Однако, на мой взгляд, эта ошибка проистекала из всей предшествующей деятельности Громыко, в том числе и на посту министра иностранных дел. Ведь какой выбор стоял перед Политбюро в 85-м? На пост генсека претендовали трое: 1-й секретарь МГК КПСС Виктор Гришин, 1-й секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов и секретарь ЦК КПСС по сельскому хозяйству Михаил Горбачёв. У первого в Политбюро было мало сторонников, поскольку он был стар — ему шёл 71-й год (партия и народ встретили бы это решение с огромным скепсисом, поскольку перед этим в течение трёх лет из жизни ушло сразу трое престарелых генсеков, которым тоже было за 70). Поэтому реальными претендентами на пост генсека были двое: Романов (63 года) и Горбачёв (54 года). За первым стояла та часть номенклатуры, которую можно назвать силовиками (Романов с 1976 года, когда стал членом Политбюро, взялся курировать военно-промышленный комплекс), за вторым — прогрессисты-западники.

Приди к власти Романов, и страна пошла бы по пути осторожных реформ державного толка с упором на жёсткие меры как во внутренней, так и внешней политике (нечто подобное Романов проводил в бытность свою хозяином Ленинграда, за что уже тогда стал ненавистен прогрессивно-либеральной братии). Поэтому его прихода к власти она боялась как чёрт ладана. Чтобы не допустить этого, было предпринято всё возможное. В том числе и чёрный пиар. Для этого был реанимирован слух, который несколько лет назад был запущен из окружения К. Черненко (представителя «украинской» группировки) и где речь шла о «моральной нечистоплотности» Романова: якобы он справил свадьбу дочери в Таврическом дворце и пьяные гости перебили там чуть ли не половину раритетной посуды из фондов Эрмитажа (хотя на самом деле торжество проходило на даче за городом и без каких-либо эксцессов). В то же время про Горбачёва запустили информацию иного плана: дескать, о нём хорошо отзывались главы западных государств, которые характеризовали его как умного и перспективного политика.

Однако даже этот пиар не мог стопроцентно обеспечить прогрессистам победу их кандидата. Всё должно было решить голосование членов Политбюро, где решающее слово оставалось за его старейшиной — 75-летним Громыко. Поэтому в отношении его тоже были предприняты определённые шаги, но не впрямую, а окольно — через его сына Анатолия. Тот давно вращался в кругах прогрессистов (в 70-х работал в Институте США и Канады), поэтому уговорить его переговорить с отцом для них не составляло особого труда (эту миссию возложили на бывшего заместителя директора Института мировой экономики и международных отношений Евгения Примакова).

Эти манипуляции не были лишними — посредством их Громыко-старший узнал, какие настроения витают в кругах молодых прогрессистов. Однако назвать их решающими нельзя. Ведь Громыко давно определился в своём выборе между Романовым и Горбачёвым в пользу последнего. Молодой секретарь по сельскому хозяйству понравился ему ещё в бытность свою хозяином Ставропольского края, когда со всей угодливостью принимал Громыко (как и других членов Политбюро) в одной из своих вотчин — кисловодской здравнице. Кроме этого, Горбачёв был западником, а это автоматически предполагало, что ему сравнительно легко удастся навести мосты с представителями тамошней элиты. Громыко не мог об этом не знать, поскольку в его распоряжении были аналитические службы подведомственного ему МИДа, которые наверняка подготовили ему соответствующие справки. Поэтому лично я не верю в какие-либо колебания Громыко в выборе между Романовым и Горбачёвым — последний был ему ближе во многих отношениях. К тому же Громыко мог всерьёз опасаться того, что приди к власти Романов, и его жёсткая политика может привести к серьёзным претензиям по адресу МИДа, а этого он всегда больше всего опасался (поэтому в 67-м, во время заговора силовиков из «русской партии», Громыко поддержал Брежнева, поскольку знал, что в противном случае потеряет своё министерское кресло).

Известно, что уже спустя несколько лет со дня прихода Горбачёва к власти Громыко разочаровался в нём. Даже якобы заявил: «Не по Сеньке оказалась шапка». Вполне допускаю, что так оно и было. Однако это запоздалое прозрение нисколько не снимает ответственности с Громыко за то, что произошло ранее. Допустим, что он ошибся в Горбачёве как в человеке и политике. Здесь вполне допустимо объяснение из разряда «с кем не бывает». Но как быть с другим: с выбранным вектором направления перестройки, а именно — прогрессистско-западным? А именно этот вектор олицетворял в кругах высшей советской элиты Горбачёв (но не Романов), который ещё до своего прихода на пост генсека слыл в парткругах симпатизантом еврокоммунистов (тех самых, что пошли у себя на смычку с буржуазией). Разве случайно ещё в 1984 году премьер-министр Великобритании М. Тэтчер заявила по поводу Горбачёва: «С этим политиком можно иметь дело». Почему же Громыко не задумался, какое такое «дело» собиралась затевать с Горбачёвым эта женщина, которая считалась лидером неоконсерваторов и верной «пристяжной» Рональда Рейгана? А может, Громыко хорошо понимал суть этого «дела»: дальнейшая конвергенция двух систем, двух элит? О разрушении СССР тогда в открытую речь пока не шла, поэтому не стану утверждать, что Громыко этого хотел или вообще подозревал об этом. Но в отношении всего другого он был прекрасно осведомлён и был обеими руками «за». Потому и выбрал Горбачёва. После чего легко уступил свой министерский пост Шеварднадзе — фактически «человеку с улицы» (никогда ранее не работавшему в дипломатии), но такому же еврокоммунисту, как и Горбачёв. Видимо, Громыко полностью согласился с тем, что теперь пришла настоятельная пора, чтобы МИД возглавил не коммунист, а именно еврокоммунист советского разлива.

В нынешних юбилейных материалах о Громыко сквозила мысль, что ему повезло — он не застал развала СССР, уйдя из жизни за два года до этой трагедии (в 89-м). Я лично полагаю, что такой опытный политик, как Андрей Андреевич, уже прекрасно понимал, куда всё движется. Тем сильнее должно было быть его разочарование от происходящего: ведь он ошибся и лично в Горбачёве, и в тех кругах западной элиты, которые, как он надеялся, удовлетворятся лишь уступками со стороны СССР, но не захотят его разрушения. Однако конец его жизни должен был наглядно демонстрировать бывшему министру иностранных дел, что отречение от классиков марксизма-ленинизма как во внутренней политике (отход от классовых позиций и отмена диктатуры пролетариата), так и во внешней (мирное сосуществование с капитализмом и подмена революционной борьбы реформизмом в рамках буржуазной демократии), затеянное ещё Хрущёвым и продолженное Брежневым, привело к закономерному результату — возвращению капитализма в Россию. Отметим, что сам Громыко ничего хорошего в этом возвращении не видел. Здесь он оказался полностью прав, заметив перед смертью в одном из интервью: «Никакой модернизации нашей страны на основе дикого капитализма не получится. Запад давно избавился от него. У нас может появиться нелепое общество, где жизнь людей будет отравлена…»

Возвращаясь к началу нашего разговора, повторюсь, что столь масштабные торжества по случаю 100-летнего юбилея А. Громыко нынешние российские власти устроили не случайно. Таким образом они отдали дань уважения человеку, который долгие годы был в первых рядах той части высшей советской элиты, кто усердно двигал идею конвергенции Востока и Запада. Что касается последовавшего затем у Громыко разочарования по поводу итогов этой конвергенции, то это, видимо, не явилось большим грехом юбиляра в глазах отмечавших, а даже наоборот — в рядах деятелей нынешней власти появилось много тех, кто недоволен ходом реформ, идущих по американским лекалам. Символично, что 100-летний юбилей А. Громыко выпал на время первого визита в Россию президента США Барака Обамы. Подозреваю, что причиной того, что российские СМИ так упорно педалировали в своих материалах о юбиляре его знаменитое прозвище — «Мистер Нет», было желание определённых кругов в высшей российской элите послать сигнал президенту Медведеву: дескать, берите пример с советского министра иностранных дел и почаще говорите слово «нет» американцам. Однако вспомним судьбу Громыко: он ведь тоже очень часто говорил «нет» Западу, но где теперь его страна, Советский Союз? Не в эту ли сторону движется теперь и Россия — «нелепая страна» (по Громыко), строящая капитализм под неусыпным присмотром своих западных партнёров?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.